Пирс лениво повернула голову. Она держала тяжелую белую кружку на коленке, но совсем забыла про горячий шоколад, пока они обсуждали учебу в медицинской школе и ординатуру в Йеле, делясь впечатлениями и опытом, которые во многом были схожи. Они больше не упоминали про Дейва, хотя Уинтер свободно и часто говорила про Ронни. Пирс обнаружила, что про мужа можно забыть, если не думать про него слишком много. Порой ей удавалось забыть даже о том, что Уинтер, скорее всего, скоро снова выйдет замуж: она была красивой, яркой и живой девушкой, а такие не остаются долго одни. Но об этом Пирс размышляла в одиночестве долгими ночами, когда смотрела в камин и видела там лишь тлеющие угли, а не обещание света и тепла. Сегодня Уинтер была рядом, и это казалось таким правильным.

– Я провожу тебя домой.

– Мы так и будем провожать друг друга? – Уинтер допила остатки шоколада. – Ну уж нет. Мы уже решили, что тебе пока нельзя разгуливать в одиночку.

– Со мной уже все в порядке. Валиум выветрился, и руке гораздо лучше, – Пирс подержала руку на весу.

– Что ты будешь делать, если завтра тебе придется оперировать?

Уинтер поджала под себя ноги и изучающе посмотрела на Пирс, которая сидела рядом с ней на диване, опершись головой на спинку и расставив ноги. Было видно, что это удобная и привычная для нее поза. Пирс не сознавала, до чего она прекрасна.

– Завтра я запасной дежурный. Надеюсь, все будет тихо. В противном случае я как-нибудь натяну перчатку и буду действовать здоровой рукой. Мне лишь понадобится помощь, когда я буду мыть руки.

– Пирс, – сказала встревоженная Уинтер, – тебе нельзя мыть щеткой эти ссадины, ты все раздерешь в кровь.

– Я просто продезинфицирую руку, – Пирс ухмыльнулась в ответ на стон Уинтер. – Ладно, согласна, будет сильно щипать, зато я ничего не раздеру щеткой. Я как-нибудь это переживу. К тому же, скорее всего, завтра меня ждет лишь несколько звонков, может, и в операционную заходить не придется. А как насчет тебя, какие у тебя планы?

– Ты знаешь, что тебе прекрасно удается менять тему?

Пирс нахмурилась в недоумении.

– Что ты имеешь в виду?

Уинтер наклонилась к Пирс и положила кончики пальцев ей на колено. Для выразительности она слегка постукивала пальцами:

– Всякий раз, когда мы касаемся малейших трудных моментов, связанных с тобой, ты меняешь тему. Если мы делимся секретами, ты ухитряешься выудить из меня все. В итоге ты знаешь обо мне больше, чем моя мать, а я не знаю о тебе ничего.

– Хорошо, спроси у меня что-нибудь, – сказала Пирс с ноткой вызова в голосе.

– Так не пойдет, – раздраженно сказала Уинтер. – Тут дело не в двадцати анкетных вопросах, а в том… в том… – она запнулась, сама не понимая до конца, в чем же здесь дело. Ее никогда не волновало, если кто-то из ее друзей не слишком охотно делился с ней подробностями своей личной жизни. Уинтер не очень-то хотелось знать эти детали: что делало этих людей счастливыми, что их печалило, о чем они мечтали. Она никак не могла понять, почему ей неприятно, что Пирс неохотно делится с ней этой информацией. – Ладно, проехали.

– Ты тоже кое-что обо мне знаешь, – тихо заметила Пирс, – то, чего не знают другие.

– Правда? И что же это?

Пирс стала постукивать пальцами по тыльной стороне руки Уинтер, которая теперь лежала у нее на бедре.

– Ты знаешь о моей тайной комнате, о моей любви к горячему шоколаду. Ты знаешь… – Пирс мучительно пыталась сформулировать что-то еще, глядя в пытливые глаза Уинтер и понимая, что на самом деле она уже рассказала отрывками всю свою историю: за ужином в первый день ординатуры Уинтер, в заброшенной комнате отдыха, в операционной, когда они обменивались шутками и подкалывали друг друга, и, наконец, сегодня вечером, когда они, перескакивая с одного на другое, делились воспоминаниями о юности, проникнутой мыслью о том, что они станут врачами. – Ты знаешь о том, что я всем хороша для своих родителей… кроме того, что я не сын.

Губы Уинтер приоткрылись от удивления.

– Ты серьезно?

– Ты же видела, как он со мной держится. Я единственный наследник.

Пирс пыталась облечь в слова то, о чем никогда не хотела думать до конца. С того самого момента, когда отец впервые взял ее на обход в больницу, она уже понимала, что это место – здания, люди, этот мир – станет ее судьбой. Она будет такой, как захочет ее отец, потому что именно для этой цели она была рождена.

– Я его наследие. Он видит во мне лишь это.

– Но сама-то ты хочешь жить такой жизнью?

– Даже не знаю, у меня не было причин об этом задумываться, – Пирс пожала плечами и заставила себя улыбнуться. – Теперь это не имеет значения, меня все устраивает.

Уинтер не стала копать глубже, не ее это было дело выяснять, что делает Пирс счастливой.

– А какие у тебя дальнейшие планы, после ординатуры?

Пирс наблюдала, как пламя лижет толстое полено, разрушая его изнутри, оставляя лишь обуглившийся остов.

– Буду специализироваться где-нибудь на сосудистой хирургии или на компьютерной томографии, потом пойду на кафедру. Заработаю свои звездочки на погоны и, в конце концов, вернусь сюда, чтобы занять место отца.

– Он тоже так сделал?

– Нет, он все время был здесь. Но для меня какое-то время места здесь не будет. Все изменилось, и теперь он не сможет передать мне свое кресло, если я не добуду соответствующих регалий. А для этого мне придется вспахивать целину где-то в другом месте.

– Очень мало женщин возглавляют хирургические отделения, – Уинтер озвучила то, что было прекрасно известно им обеим. Хирургия считалась самой высокой ступенью в медицинской иерархии, и женщинам редко удавалось ее возглавить. Кроме того, за это престижное место разворачивалась нешуточная борьба. Пирс придется трудиться без продыху много лет для того, чтобы добиться неохотного уважения и поддержки своих коллег.

– А кто сказал, что будет легко? – мрачно усмехнулась Пирс.

– Никто, – согласилась Уинтер, про себя думая, что существуют и более легкие пути, которые позволили бы Пирс жить не одной только работой и быть по-своему счастливой. – Это то, чего ты хочешь?

– Конечно, – Пирс резко поднялась с дивана. – Я немного тебя провожу.

– Я хочу проверить твою руку завтра. Ты помнишь, о чем мы договорились? Если не станет лучше, сделаешь рентген.

– Если не станет лучше, я…

– Никаких разговоров.

Пирс хотела запротестовать, но потом лишь вздохнула.

– Ладно. Приходи в любое время, когда сможешь. У меня нет планов на завтра.

– Хорошо, – сказала Уинтер, наблюдая, как большое полено в камине раскололось пополам. Куски дерева отлетели по обе стороны танцующих языков пламени. Догорающий огонь был так красив. И так печален.

* * *

– И потом Маленький принц… – Уинтер бесшумно закрыла книжку и потянулась над спящей дочкой к подоконнику, чтобы положить книгу.

Ронни спала, свернувшись клубочком. Она проснулась, когда мама осторожно поцеловала ее, и потребовала, чтобы ей почитали. Уинтер склонилась над девочкой, еще раз поцеловала ее в лобик и как следует укрыла. Оставив ночник в виде Микки-Мауса включенным, она пошла в соседнюю комнату, не закрыв межкомнатную дверь до конца.

Уинтер включила торшер в своей комнате и со вздохом посмотрела на пустую двуспальную кровать, подумав о чтении перед сном. Обычно сон приходил к ней через пять минут, стоило ей только начать читать. Но сегодня Уинтер подозревала, что ей придется прочесть не одну главу книги Элизабет Джордж, чтобы расслабиться после такого насыщенного дня: переезд, несчастный случай с Пирс, буря эмоций, которую вызвали воспоминания о замужестве. После всего этого на душе у Уинтер было неспокойно. Бокал вина мог бы улучшить ситуацию.

Проходя мимо спальни Кена и Мины, Уинтер увидела, что дверь открыта. Когда Кен был на дежурстве, Мина всегда спала с открытой дверью, словно нуждаясь в контакте с другими членами семьи, когда половина кровати рядом с ней пустовала. На полу в коридоре мерцал серовато-голубоватый отсвет от экрана телевизора. Звук был приглушен, но Уинтер расслышала смех. Наверное, шоу Леттермана, подумала она. Уинтер тихонько постучала в дверь и немного потянула ее на себя.

– Мина?

– Ты еще не спишь? – спросила Мина.

– Да еще только полночь.

– Обычно ты клюешь носом уже в конце ужина. Заходи.

– Я собиралась выпить вина. Тебе что-нибудь принести?

– Попкорн, два пакета, и «Доктор Пеппер».

– Сейчас.

Через десять минут Уинтер вернулась в спальню Мины с подносом и бутылкой вина.

– Я буду скучать по всему этому, когда буду жить в другой половине дома.

– Во-первых, пока ты распакуешь все коробки и устроишься, пройдет как минимум неделя. А во-вторых, ты же будешь совсем рядом, и никуда наши ночные посиделки не денутся, – Мина похлопала по кровати рядом с собой. – Залезай под одеяло и давай уже сюда вкусняшки.

Уинтер поставила поднос на тумбочку, а бутылку – на пол. Потом вытащила из шкафа подушку и сбросила мокасины, в которых ходила по дому. Она взбила подушку, положила ее с той стороны, где обычно спал Кен, осторожно установила поднос в центр кровати и забралась под пуховое одеяло. Уинтер со вздохом налила себе бокал вина и пристроила его у себя на животе. Наконец, она откинулась на подушку и призналась:

– Я чувствую себя виноватой, потому что радуюсь, что Кен сегодня на дежурстве.

– Не переживай. Он не спит со мной всего лишь одну ночь из трех, – Мина еще больше убавила звук телевизора. Потянувшись за попкорном, она спросила: – Что-то не так?