Глава 4

– Ты хотя бы поинтересовалась, сколько сил я потратил, чтобы заполучить Кинкейда к себе в дом в качестве гостя! Проклятие! Он в самый раз подошел бы тебе.

– Ты заплатил ему больше, чем Ричарду Хейуарду?

– О чем ты говоришь? – Куинтон, красный от гнева, уставился на дочь.

– Я знаю, что ты готов заплатить любому негодяю, лишь бы сбыть меня с рук…

– Ах вот как! – Куинтон выругался. – Запомни – никто не может купить Спенсера Кинкейда!

Этот человек владеет отелями от Нью-Йорка до Калифорнии. «Хэмптон-Хаус» здесь, в Сан-Франциско, тоже при-(надлежит ему, В Колорадо у него серебряные, рудники, а в Калифорнии – золотые. Не говоря уже о недвижимости, кораблях и железных дорогах. Он может купить меня и все мое имущество!

Тори уставилась в пол. Что ж, в этот раз она ошиблась. Но какое это имеет значение?

– Этот человек негодяй.

– Он один из самых уважаемых бизнесменов страны. А ты отказалась даже танцевать с ним!

– Думаю, он это переживет.

– В кои-то веки к тебе проявил интерес достойный человек! – Куинтон в негодовании взмахнул руками. – А ты! Что ты делаешь? Изображаешь из себя недотрогу и гонишь его прочь!

– Отец, я не…

– Я устал, Тори. – Неожиданно тон Куинтона Грейнджера изменился, и он тяжело опустился в кресло. – Я старею… и хочу дождаться внуков.

Боль пронзила сердце Тори. От жалости к отцу и к себе у нее перехватило дыхание:

– Я бы с радостью… Если бы я могла, я подарила бы тебе внука.

– Ты даже представить себе не можешь, с каким ужасом я думаю о том, что после моей смерти ты останешься совсем одна. Что после тебя не останется никого, носящего мое имя, никого, кто продолжил бы наш род… – Куинтон уставился на огонь в камине. – Я много работал, Тори. И я не хочу, чтобы все деньги, которые я нажил тяжким трудом, ушли на благотворительность… Я не хочу кончить, как Фрэнк Карстерс!

Эти слова смутили и тронули ее сильнее, чем все угрозы. Фрэнк Карстерс был близким другом отца. Он умер прошлой осенью, и смерть его потрясла всех.

– При чем здесь мистер Карстерс?

– Он был на год моложе меня, И что сталось с его наследством? Он не оставил детей и внуков, и все досталось жадной женщине, которая тратит его деньги на недостойного человека.

– Отец, прошу, постарайся меня понять. – Слезы душили Тори, и голос ее был очень тихим. – Я хочу, чтобы ты был счастлив, и хочу ребенка, но… я не могу выйти замуж за человека, которого не люблю.

– Ты знаешь, что они прозвали тебя Принцессой Ледышкой? – Куинтон смотрел на дочь с горечью и недоумением.

Конечно, она знала. О, сколько раз она слышала шепот и смешки за спиной, когда люди на все лады склоняли это обидное прозвище.

– Моя дочь такая красивая – и такая бесчувственная! Лилиан испортила тебя этими дурацкими школами и своими представлениями о морали. – Взгляд отца изменился. Теперь он смотрел на стоящую перед ним Тори, словно она была ему чужой. – Твое сердце превратилось в лед.

Тори прижала ладонь к дрожащим губам. В эту минуту она и правда хотела бы превратиться в ледышку, чтобы не чувствовать боли и унижения, переполнявших ее душу.

– Отец, не говори так!

– А может, твоя мать права и это я сам испортил тебя? – Куинтон уставился на свои руки, тяжело лежавшие на столе. – Она все время твердит, что я не в состоянии заставить тебя выйти замуж. Ее самолюбие страдает оттого, что ее дочь – старая дева.

– Прошу тебя, не делай того, о чем потом пожалеешь!

– Я никогда раньше ни о чем тебя не просил…

– Я не могу… – прошептала она в отчаянии.

– Я даю тебе срок до твоего дня рождения. – Голос Куинтона звучал устало, но в нем слышалась непреклонность. – У тебя есть два месяца, чтобы найти мужа. Если ты этого не сделаешь, я перестану считать тебя своей дочерью. Тебе придется покинуть этот дом и этот город. У тебя будут деньги только на еду и скромную одежду.

«Господи, неужели он и вправду сможет взять и прогнать меня? И не захочет больше видеть?» Паника заползала в ее душу. Но гордость – гордость заставила ее выпрямиться и холодно ответить:

– Ты не сможешь меня купить.

– Я знаю. – Куинтон достал сигару из ящичка, который стоял на столе. Некоторое время он просто катал ее в пальцах, наслаждаясь ароматом, исходившим от коричневых листьев. Потом неторопливо раскурил и выпустил облако дыма.

Сердце Тори сжалось. Она вспомнила, как маленькой девочкой любила сидеть у отца на коленях и он позволял ей помогать ему зажигать сигару. Но теперь – теперь он смотрел на нее холодным, чужим взглядом. У него было лицо человека, который решил добиться своего любой ценой. Так обычно ведут дела в бизнесе.

– Я знаю, что ты смажешь прожить на пособие – деньги мало для тебя значат. Но подумай о других. О тех заблудших душах, которых ты спасаешь в своей миссии. Разве они обойдутся без моей финансовой поддержки? Все эти женщины и дети, которых ты пытаешься уберечь от жизни на улице?

Тори согнулась под тяжестью этого нового удара. Как он может? А Куинтон неумолимо продолжал:

– Думаю, некоторые девушки вернутся к прежним занятиям, просто чтобы заработать на одежду и пропитание. Он опять затянулся сигарой. Как бы ни были эфемерны, струйки дыма, но они вдруг создали между отцом и дочерью глухую стену отчуждения.

– Жаль, что тебе так и не удалось убедить друзей твоей матери, поддерживать миссию. Они боятся запачкать свои холеные ручки, принимая участие в судьбе этих несчастных созданий.

– Они вносят свой вклад, – пробормотала Тори, чувствуя, как: горло заливает горечь – то ли от дыма, то ли от безысходности и отчаяния.

– Правда? – Куинтон стряхнул столбик пепла в искрящийся хрусталь пепельницы. – И насколько же он велик? Может, теперь эта миссия продержится без моей помощи?

Тори не ответила. Голос вдруг пропал.

– У тебя такое выразительное лицо. Тори. Всегда можно понять, о чем ты думаешь. – Теперь в голосе Куинтона звучало усталое удовлетворение человека, который уверен, что добился своего. – Ты прекрасно знаешь, что ни одна леди в городе не захочет иметь дело с девицами, которых ты опекаешь. И без меня миссия не продержится и года.

– Отец, ты обрекаешь их на страшную жизнь. – Тори шагнула вперед и, опершись руками о блестящую поверхность стола, наклонилась к отцу. – Они вновь попадут к людям, которые считают, что если женщина бедна, наивна или ее некому защитить, то она может стать игрушкой для их извращенных вкусов.

– А ты, значит, ангел, который спасает бедных девушек от жизни в грехе и разврате? – Откинувшись в кресле, Куинтон насмешливо улыбался.

– Я хочу, чтобы они имели возможность выбора!

– Тогда я ты сделай свой выбор! Выйди замуж и роди мне внука – или лишишься всего!

Тори выпрямилась и сердито посмотрела на отца:

– Значит, я должна продать себя?

– Или твои беззащитные ангелочки окажутся на улице!

У Тори не было ни малейшего сомнения, что отец поступит именно так. В их городе он прославился как безжалостный делец, и сейчас она увидела его таким, каков он и был на самом деле. Ей хотелось заплакать и чтобы кто-нибудь обнял ее и сказал, что все будет хорошо. Только теперь некому ее обнять. И хорошо не будет – наоборот, все хуже и хуже. Единственный человек, которому она доверяла, предал ее. Она за свою жизнь любила двоих мужчин. Теперь ее предал и второй.

Между тем Куинтон ткнул сигару в пепельницу и сердито спросил:

– Скажи, многие из твоих подруг влюблены в своих мужей? Любовь – это пустая фантазия, а ты уже большая девочка.

Тори отвернулась и посмотрела в окно. Она видела смутное отражение своего лица – и мрак ночи. Мрак окутывал ее душу. Спорить было бесполезно. И очень хотелось плакать. Но она не даст отцу увидеть, какую боль он причинил ей.

– Черт возьми, Тори! Я делаю это для твоей же пользы!

Замужество. Рабство. Притворяясь спокойной и безразличной, она повернулась и пошла к двери. Голос отца ударил ей в спину:

– Помни, Тори, у тебя только два месяца.

Спенс внимательно оглядел бальный зал, но ни Куинтона, ни его дочери видно не было. Ему не понравилось, что Куинтон увел дочь. Похоже, он здорово разозлился на своенравную девушку, а он, Спенс, стал невольной причиной ссоры.

На всякий случай Кинкейд заглянул во все комнаты, прилегающие к бальному залу, но так и не нашел Викторию. Тогда он вышел на террасу. Ему хотелось отдохнуть от шумной толпы, глотнуть свежего воздуха, а также убедиться, что Тори не прячется в тени балюстрады. Но терраса была безлюдна. Он прислонился к перилам и, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух, машинально вслушивался в звуки бала, долетавшие сквозь распахнутые двери. Музыка и смех выплескивались наружу, смешивались с наползавшими из сада струйками тумана и звучали таинственно, почти как в волшебной сказке. Деревья и кусты, окруженные колеблющейся дымкой, казалось, изгибались в призрачном танце. Спенс вспомнил, как когда-то в детстве читал книгу, где говорилось про зачарованный лес. Там еще были драконы, которых побеждали рыцари в сверкающих доспехах, и, само собой, прекрасная девушка, которую нужно было спасти. Он вдруг подумал: а что, если Виктория Грейнджер тоже нуждается в спасении?

За его спиной раздался стук каблучков, и он с надеждой обернулся. Но это оказалась не Тори – к нему спешила темноволосая горничная. Она гордо несла свою пышную грудь и покачивала бедрами.

Остановившись перед Кинкейдом, горничная протянула ему бокал шампанского на серебряном подносе.

– Принести вам еще что-нибудь? – спросила она.

– Нет, спасибо. – Он взял бокал и невольно отшатнулся, когда девушка вдруг придвинулась к нему: от нее исходил крепкий запах жасминовых духов.

– А может, вы все-таки чего-нибудь хотите? – В темных глазах светилось желание, на губах играла зазывная улыбка. Нарочито скромным жестом она поправила свое белое платье, проведя рукой по груди, и Спенс украдкой окинул взглядом очертания пышной фигуры. – Я могу сделать все, что пожелаете.