Карина не знала, чего ей сейчас хотелось больше – улыбаться или плакать. Как хорошо, когда не нужно ничего объяснять, оправдываться, защищаться... Можно просто пить чай, слушать тиканье часов и звонкие голоса на детской площадке.

Но реальность буксовала, перед глазами Карины мельтешили битые пиксели, ветки деревьев лезли в окно и щекотали лицо, а стрелки на циферблате шевелились чёрными тараканьими усами. Усталость и потрясение накачали её тягостным дурманом, но прилечь было особо негде.

– Езжай домой, вот что, – сказала Наташа. – Давай-ка я тебе такси вызову, потому что за руль в таком состоянии просто нельзя, а в общественном транспорте ты вырубишься и проедешь свою остановку. Приедешь – сразу ложись отдыхать.

Карина слишком увязла в сюрреалистических чудесах вокруг себя, чтобы спорить с этим. В прихожей она остановилась на мгновение, озарённая мыслью.

– Наташ... Если Слава проснётся и опять начнёт... ну, буянить, просто дай ей вот эту мою заколку. Мне кажется, она может успокоить её.

И она вложила заколку в руку подруги.

Дома она залезла под прохладный душ, заменила тампон, которым её выручила Наташа, и упала на кровать. Живот мучительно ныл, но встать и принять обезболивающее не было сил. Реальность плавилась, как сыр, и Карина утонула в этом фондю, будто маленький кусочек поджаренного хлеба.

Она потерялась в лабиринте тоскливых снов. Они со Славой искали друг друга в каком-то полуразрушенном, разбомбленном, охваченном войной городе; Карина бегала, звала, а кругом грохотали взрывы. Попутно она вела группу женщин и детей в убежище, а Слава где-то сражалась. Потом она наткнулась на раненого, истекающего кровью дядю Виталика. Карина хотела сделать ему перевязку, но он устало, безнадёжно отмахнулся пальцами. «Всё уж, скоро мне предстоит удить рыбу в небесных заводях, – сказал он. – Славка уже там меня ждёт. Тебе от неё привет». На чёрных крыльях горя Карина понеслась над руинами, чтобы найти хотя бы тело, но перед ней разверзлись огненные врата взрыва, и пламя проглотило её.

Явь встретила её простудной хмарью в голове и адской мукой в животе. Состояние – ложись и помирай, и был очень большой соблазн так и поступить, тем более что первый пункт Карина уже выполнила – она лежала. Второй при таком самочувствии казался весьма реальным и близким.

Она всё-таки проглотила обезболивающее и вздрогнула от телефонного звонка. На экране высвечивалось: «Слава». Палец сам дёрнулся к зелёной кнопочке принятия вызова, но память с остекленелым взглядом вдавила её в береговой песок и выкрутила руку. До сих пор Карина видела от Славы только ласку и нежность, а сегодня узнала её другой – такой, какой не хотела бы видеть никогда. Хотя, впрочем, был случай: Слава отхлестала её ремнём по заднице. Но тогда Карина заслужила эту порку, едва не сведя на нет жертву мамы, заслонившей её в тот роковой день от пуль. А сегодня... Это был леденящий кровь кошмар.

Карина сбросила звонок и сжалась на кровати комочком.

Она долго вслушивалась в зябкие отголоски этого кошмара, погружаясь в морозный мрак тоски. Что-то сломалось в ней... Впрочем, она вся была сломана и раздавлена, и чем склеить обломки – непонятно. Получится ли когда-нибудь восстановиться? Сможет ли она по-прежнему принимать ласку Славы, выбросив из памяти этот жуткий взгляд и боль в вывернутой руке? Карина даже не представляла себе, насколько Слава сильная. Пожалуй, она была способна убить голыми руками. Понятно, конечно, что на такую службу хилых и не берут, но сегодня отвлечённые представления обрели плоть и кровь.

Она не ответила и на следующие три звонка. А потом поступил вызов от Наташи, и комок тревоги ежовыми иглами впился в сердце. Карина сразу нажала зелёную кнопочку, и её обеспокоенное «да?» прозвенело тихо и грустно.

– Кариночка... Это я.

Душа упала в объятия родного голоса – глухого и усталого, почти как в тот раз, когда Слава разговаривала с Кариной с больничной койки, раненая. Боль, но сладкая. Радость, но с перебитым крылом.

– Почему ты с Наташиного телефона? – только и смогла Карина пролепетать.

– Потому что мне ты не отвечаешь. Не хочешь со мной разговаривать?.. И не надо. Просто скажи, как ты там. Я беспокоюсь.

Полететь туда на крыльях, обнять её, успокоить и больше не отпускать – так требовало сердце. Но память со стеклянными глазами выкручивала руку.

– Я не знаю, Слав... Не знаю, как я. Ты... напугала меня. И сделала очень больно.

«Не добивай её этими словами, не упрекай, ей и так плохо сейчас! – кричало сердце. – И неизвестно, что с ней случилось там, в командировке. Может быть, что-нибудь ещё похуже, чем с тобой в ту новогоднюю ночь...» Поздно: слова сорвались с языка. А голос Славы прозвучал в ответ всё так же глухо и виновато:

– Мне Наташа рассказала, что я... натворила. Малыш, я не помню ни хрена... Помню только, как под руку попалась твоя заколочка. А потом – ты в кустах. И глазёнки твои испуганные. Прости меня, принцесса. Прости, если можешь.

Сердце уже простило. Оно обливалось тёплой кровью, а по щекам катились такие же тёплые слёзы.

– Я ни в чём тебя не виню, Слав...

– Карина... Не плачь, пожалуйста. Я сейчас приеду домой. Всё будет хорошо... Я скоро.

– Слав, не надо сейчас! – похолодела Карина. – Вы с дядей Виталиком очень долго и много пили, тебе нельзя за руль!

– Не волнуйся, солнышко. Мне, конечно, хреново с перепоя, но я уже трезвая. Скоро буду дома... Не плачь там, ладно? Всё, жди.

Карина принялась звонить Наташе – занято... Набрала Славу – «аппарат абонента...» Шагая из угла в угол, она кусала ногти от тревоги, звеневшей холодной струной. Снова набрала Наташу – и опять занято.

– Да что ж такое! – Карина бросила телефон на кровать, и тот пружинисто плюхнулся на одеяло.

Она не присела ни на секунду, покоя не знали ни ноги, ни душа. Чтоб успокоить дрожь в руках, принялась заваривать чай – рассыпала заварку, уронила дольку лимона, психанула. Поскользнулась на лимоне и стукнулась лбом о дверцу кухонного шкафчика; пытаясь устоять на ногах, смахнула на пол сахарницу. Шёпотом матерясь, она отправилась за веником и совком... И узнала, зачем на самом деле нужны мизинцы на ногах – чтобы цепляться ими за всю мебель в квартире. Дабы прекратить этот поток несчастий, Карина просто села в прихожей на пол у стены и обхватила колени руками. Босым ногам отчего-то стало зябко, хотя жаркий летний вечер перетекал в душную ночь.

Поворот ключа в замке – и сердце упало в тёплую бездну облегчения, а ноги пружинисто подбросили Карину. Увы, слишком сильно. Стоило шевельнуться, как чёрная полоса тут же выскочила из-за угла снова, превратив радостный подскок Карины в прыжок вратаря. Вот только ловила она не мяч, а вешалку. Ухватившись за крючок, она сорвала один её конец с гвоздика и растянулась на полу поперёк узкого прохода, а сверху шлёпнулся ворох одежды. И в довершение всего открывающаяся дверь задела голову Карины – к счастью, не слишком сильно: одежда смягчила удар.

– Господи... Карина!

Присев на корточки, Слава принялась выпутывать девушку, а та, закрыв лицо руками, тряслась в истерическом смехе.

– Кариночка... Что с тобой? – Ладони Славы гладили её по растрёпанным волосам, по плечам.

– Это какой-то капец! – сотрясалась та. – Всё... Мне больше нельзя двигаться... Иначе, по логике, дальше должен произойти взрыв!

Кое-как с помощью Славы она поднялась на ноги. На кухне – будто Мамай прошёл. Всё это нужно было убирать, но Карина в изнеможении опустилась на табуретку.

– Что тут случилось? – недоумевала Слава.

– Полоса неудач, – простонала Карина. Даже смеяться сил уже не осталось.

Как ни странно, в груди стало легче: наверно, таблетка-смешинка помогла, пробив кокон боли. А Слава, присев перед нею, сгребла её в объятия и жарко прошептала-выдохнула на ухо:

– Как хорошо слышать твой смех...

Ей очень не помешало бы принять душ – Карина чуяла это носом, но все слова растаяли, как сахар в горячем чае. Виноватая нежность объятий отодвигала на задний план стеклянноглазую память и боль в руке.

– Ты опять заколку потеряла. – Слава достала из кармана зажим и вложила Карине в руку.

– Я её специально оставила Наташе. Для тебя. – Карина поднесла зажим к лицу Славы, будто бы желая загипнотизировать её им.

Та приблизила нос, вдохнула.

– Она пахнет твоими волосами. Тобой. Самый прекрасный запах на свете. Вот только носить мне её не на чем. – Слава с усмешкой щёлкнула зажимом по своему короткому ёжику.

Чувствовала она себя, мягко говоря, неважно, но всё-таки разделась и забралась в ванную. Зажурчала вода, а Карина принялась за ликвидацию последствий своей «полосы неудач». На кухне она подмела, а вешалку надо было ремонтировать. Это она оставила Славе.

На её запястье остались синяки – от Славиных пальцев. Но о своей боли не хотелось думать: она жаждала понять, что скрывалось за этим новым шрамиком через бровь. Слава, пахнувшая гелем для душа и зубной пастой, лежала на диване уже в чистой футболке и лёгких домашних брюках. Её лицо, загоревшее на реке за эту неделю до оттенка тёмной бронзы, казалось усталым и больным. Она как будто задремала, а Карина сидела рядом, всматриваясь в шрам. Действительно ли по пальцам начинал бежать стальной холодок, когда они зависали в воздухе над ним? Или виной тому было слишком богатое воображение? Карина скользнула пальцами по прохладной, покрытой чуть заметной испариной коже.

Глаза Славы открылись, словно она и не дремала вовсе, и сердце Карины опять окунулось в морозное веяние взгляда – странно пристального, немигающего. Она выбросила вперёд руку с зажимом, умоляя про себя: «Хоть бы сработало...» Рука Славы легла сверху, пальцы стиснулись так, что края заколки больно врезались Карине в ладонь. Волна инея прокатилась по спине. Неужели опять?..

Она высвободила руку и убежала в ванную, закрылась изнутри. Сердце грохотало, сжимаясь до боли, а в голове трепыхалась обречённая мысль: выбить эту дверь Славе – раз плюнуть.