Горе обступило Карину со всех сторон, шептало из всех углов: «Папы больше нет». А Слава, наверно, ненавидела их, потому что папа ушёл от неё с матерью к ним – Карине и её маме. Услышав негромкий стук в дверь, Карина вздрогнула: она почему-то сразу поняла, что это Слава. Холодящая волна неизбежной встречи приподнимала на теле все волоски. Сжавшись, Карина пискнула: «Войдите».

Ей сперва показалась, что вошёл мужчина баскетбольного роста – в чёрной бандане с черепом и скрещенными костями, брюках военного покроя и чёрной косухе с блестящими молниями. Приглядевшись, она поняла, что ошиблась. Да, этот плотно сжатый, суровый рот был похож на мужской, но глаза – большие, светлые, пронзительно-прохладные. Красивые. Острые, цепкие, внимательные льдинки. Карина съёжилась под их взглядом, но их необычная обладательница, бесшумно ступая, подошла и положила на стол шоколадку. Она села перед Кариной, огородив её колени с обеих сторон своими, как бы говоря: «Попалась». И не убежать, не спрятаться в шкаф с антресолями. Ростом Слава была почти с него.

А уже через несколько минут убегать не хотелось. Льдинки в глазах Славы растаяли, а уголки жёстких губ приподнялись в улыбке. Если бы Карине кто-то тогда сказал, что эти губы будут целовать её нежно, глубоко и до мурашек сладко, она бы не поверила.

Слава не отходила от неё ни на минуту, на кладбище помогла выйти из автобуса. Сердце тепло ёкнуло, а их руки не размыкались до конца погребения. Нет, это совсем не было похоже на ненависть. Робость Карины прошла, хотелось прильнуть к Славе и не отпускать её больше никогда. Тоска заныла в груди, когда Слава собралась уходить, и с губ сорвалось: «Останься...» В сосредоточенно-суровом лице Славы что-то дрогнуло, а её рука крепко и ласково сжала пальцы Карины в ответ на её судорожную хватку.

– Ну, пошли, чайку выпьем.

Если бы так было всегда! Чтобы колени Славы ограждали её, а теплеющие с каждым мигом глаза не сводили с неё внимательного, заботливого взгляда... «Ты моя», – сказали они. И Карина, толком ничего не понимая, пропала в них навеки.

Три года они снились ей, эти глаза. Она не могла дать названия сладко щемящему чувству в груди, просыпалась и засыпала с образом Славы, но не решалась позвонить. У сестры – слишком серьёзная, опасная работа, какое ей дело до мелких девчоночьих бед...

А теперь не стало и мамы. Горячие, едкие слёзы катились безостановочно, грудь надламывалась от судорожных всхлипов, а вокруг были непроницаемые лица в чёрных масках.

– Слав... Я по тебе очень... очень соскучилась, – прошептала Карина.

Та только прижала девушку к себе медвежьей хваткой. Даже одной рукой она обнимала очень крепко.

*

Шрам на бедре у Славы остался от осколка гранаты, и от него веяло жаром взрыва. Если поднести к нему ладонь, её начинало горячо покалывать... Или это просто воображение Карины разыгрывалось?

Слава позвонила и сказала, что её не будет пару дней. Карина погрузилась в уже ставшее привычным холодящее напряжение тревоги, к которому добавлялось какое-то недомогание. А ночью её резко ударило ознобом, да таким, что кровать тряслась от её дрожи. Включив свет и отыскав в ящике с лекарствами градусник, она сунула его себе под мышку.

Тридцать восемь и пять...

За окном вьюжило, свет бра колол глаза, боль опоясывала надбровные дуги. Карина провалилась в лихорадочную полудрёму.

В университет она утром не пошла, вместо этого оделась потеплее и кое-как добрела до аптеки.

– Мне что-нибудь от гриппа...

– Девушка, прежде чем просить «что-нибудь от гриппа», надо бы сперва у врача побывать, – ответил противный голос вредной тётеньки-фармацевта.

Карина молча развернулась и вышла из аптеки. Ступеньки крыльца играли в чехарду под ногами, а ветер гудел тягучими, обступающими со всех сторон колоколами. Церковный звон наполнил голову.

Очнулась она в сугробе. Люди шли мимо. Наверно, думали – пьяная.

Карина умылась снегом и кое-как поднялась. Её шатало от слабости, ноги выписывали кренделя. Заметив полицейскую машину, она из последних сил постаралась изобразить твёрдый шаг, чтоб, не дай Бог, стражи порядка не прицепились. Ещё этого ей не хватало для полного «счастья». Кажется, получилось пройти. Сотрудники в её сторону даже не смотрели.

Градусник показал тридцать девять и шесть. Карина порылась в аптечке, нашла аспирин, приняла и залезла под одеяло. Мозг, казалось, вытекал из ушей на подушку.

Часа через два её прошиб пот, полегчало, но голова всё так же раскалывалась. Карина заварила чай с лимоном.

А на следующее утро зазвонил телефон. Незнакомый номер... Вещее сердце ёкнуло, запела, заныла в душе струнка тревоги.

– Карин, привет, это дядя Виталик, – сказал мужской голос. – Ты только не волнуйся, ладно?

Гриппозный монстр по сравнению с этой сакраментальной фразой был просто невинной овечкой. В лёгких разом кончился воздух, а кишки превратились в глыбу льда.

– Слава жива, всё будет нормально. Просто в больничке она сейчас. Выкарабкается, ты не переживай.

– Что произошло? Что с ней? Как она? – Карина не узнавала своего голоса – простуженно-осипшего, огрубевшего.

Сдержаться не получилось – в следующий миг она уже тряслась от слёз.

– Всё будет нормально, моя хорошая, – успокаивал дядя Виталик. – Она пока в отключке. Но Славка не из тех, кто сдаётся. Всё будет тип-топ. Слышишь? Не реви там. – И спросил запоздало: – Что у тебя с голосом? Простыла, что ли?

– Грипп, похоже, – выдохнула-всхлипнула в трубку Карина.

– Вот ещё не хватало, – прицокнул языком друг и сослуживец Славы. – У нас Ленка тоже свалилась. Ты там одна совсем, что ли? Давай, врача на дом вызывай срочно, а я Натахе позвоню. Может, заскочит к тебе.

– Слава, – неукротимо рыдала Карина. – Что с ней? Она очень тяжело ранена? В какой она больнице? Я приеду...

– Тш-ш, – ответил дядя Виталик. – Всё будет путём. Не надо никуда приезжать, тебе лечиться надо.

Так он и не сказал Карине, в каком состоянии Слава. Наверно, не хотел волновать, но получалось только хуже: неизвестность затянулась на горле удавкой. Вскоре приехала Наташа – озабоченная и расстроенная, но деловая и неугомонная. Она сразу захлопотала вокруг Карины, выставила на стол банку засахаренной малины и заварила чай с липовым отваром.

– Наташа, что со Славой? – уже не в силах рыдать, простонала Карина.

Та только гладила её по голове.

– Кариночка, я знаю не больше твоего. Думаешь, мне Виталик что-то сказал? Нифига он не сказал... Пробурчал что-то и трубку бросил, некогда, мол, ему. Давай-ка, лучше чай с малиной пей.

– А Лена... – вспомнила Карина. – Она же тоже болеет...

– Не беспокойся, Ленка с бабушкой осталась. А вот о тебе даже позаботиться некому...

Наташа, пухленькая, крепкая, с коротеньким озорным хвостиком на затылке и с ямочками на щеках, совсем не походила на стройную, высокую, красивую маму Карины и была намного моложе, но от её ласки почему-то надрывалось сердце. Хотелось к ней прижаться, как к родной. Карина прильнула к её мягкой, прохладной ладони своим пылающим лбом.

– Ого, да ты прямо горишь! – обеспокоилась та. – Давай-ка температуру измерим... Где у тебя градусник?

– На тумбочке...

Ртутный столбик застыл на отметке ровно в тридцать девять градусов. Наташа позвонила в поликлинику и вызвала врача, потом колобком укатилась на кухню и принялась там хлопотать. В два счёта сварганив куриный супчик с вермишелью, она принесла тарелку Карине.

– Давай-ка, покушать надо. Хоть пару ложечек.

Супчик был просто загляденье: золотой, наваристый, с яркими пятнышками морковных звёздочек, но Карину подташнивало, и она не смогла осилить и половины порции. Наташа дождалась врача, а потом сбегала в аптеку за лекарствами. Карина только простонала:

– Наташ... Там у меня в сумочке... кошелёк. Деньги за лекарства. Возьми, сколько надо.

– Да ну тебя, какие деньги! – отмахнулась та.

Она запихнула Карине в рот все положенные таблетки, а потом ушла на кухню с телефоном. Карина напряжённо вслушивалась, но расслышать ничего толком не получилось. Сердце висело в груди тяжёлым, холодным мешочком с песком.

Наташа вернулась задумчиво-печальная, со вздохом села на стул.

– В общем, Виталик сказал, что Слава потеряла много крови, состояние стабильно тяжёлое. Она сейчас без сознания. Взрыв гранаты. Виталик далеко был, его не зацепило, а вот командир их погиб.

Эти новости легли на душу мертвящим грузом. «Взрыв гранаты» – обжигающее, страшное, разносящее душу и тело на куски... Карина корчилась от боли, грудь заклинивало на вдохе.

– В какой она больнице? Я хочу к ней пойти... – Голос так охрип, что еле слышался, сипел и скрипел, словно искажённый компьютерной программой.

Наташа вытаращила глаза:

– Какое «пойти»! Тебе в постели лежать надо и таблетки глотать! Ещё Славу своим гриппом заразишь... Ей и так досталось, не хватало только вирусов для полного комплекта!

Большие перепады температуры изматывали: утром – тридцать шесть и три, днём – снова выше тридцати девяти. Впрочем, скоро верхняя граница пошла на спад. Когда снова позвонил дядя Виталик, выше тридцати восьми градусник не показывал.

– В общем, даю тебе Славу. Пять минут! Ей нельзя много говорить.

Карина изо всех сил старалась не разреветься, но стоило ей услышать неузнаваемо тихий, слабый голос, как слёзы тут же хлынули в три ручья.

– Каринка... Привет, моя маленькая, солнышко моё...

Слава еле ворочала языком. Поговорить им удалось всего пару минут: дядя Виталик забрал телефон и отчитал Карину за «нюни», которыми она только разволновала Славу. Она понимала его правоту, но от этого выговора у неё подскочила температура. В груди горела невыносимая горечь. К вечеру градусник показал тридцать девять и восемь. Тело горело сухим, давящим жаром, дыхание отрывисто и поверхностно срывалось с пересохших губ. Где-то за пеленой адского огня Наташа ругала мужа по телефону: