На ум пришла старинная арабская пытка — врага растягивали на песке, привязав к колышкам руки и ноги, и обмазывали медом тело, оставляя в жертву муравьям.

Но ее свирепые мысли нисколько не действовали на безжалостного похитителя. Они продолжали мчаться все с той же головокружительной скоростью. Алисон едва не падала с лошади от усталости и жажды, а надежды на побег таяли с каждой бесконечной милей. Она могла лишь молиться, чтобы дядя благополучно вернулся в Алжир и не вздумал искать ее. Он никогда не вынесет этого утомительного путешествия и пусть лучше предоставит возможность более молодому и храброму Эрве спасать невесту.

К полудню унылый пейзаж сменился степью, покрытой зеленой травой и ковылем. Время от времени вдали виднелись стада овец и коз, но бербер держался подальше от этих признаков цивилизации.

Днем они остановились еще раз, чтобы напоить лошадей. Ненависть Алисон к Джафару разгорелась с новой силой. Он пытается убить ее и куда больше заботится о животных: позволяет им остыть после водопоя, некоторое время едет шагом, прежде чем пуститься в галоп.

Однако, чувствуя на себе взгляд Джафара, девушка гордо выпрямлялась. Она не знала, сколько еще сможет продержаться, но тлевшие глубоко в душе остатки гордости мешали ей сдаться.

Однако по мере того, как они углублялись в глушь, решимость начала таять. Алисон пришлось стиснуть зубы, чтобы не начать молить. Ей хотелось кричать на него, бить кулаками, просить освободить, но она уже усвоила вчера, что всякие мольбы и угрозы бесполезны. Он не отпустит ее, этот жестокий дикарь, не выносивший, когда ему противоречат.

Пытаясь подавить горькие рыдания, Алисон гневно уставилась на Джафара, потрясенная собственной ненавистью.

Джафара ничуть не задевали ее злобные взгляды, потому что знал, как страдает девушка. Он испытывал невольное восхищение к такой силе воли, несмотря на то, что был раздражен ее непокорством.

Немного позже, заметив, как поникла девушка в седле, он молча остановил лошадей, намереваясь положить конец бесплодной битве. Он хотел проучить ее и ожидал, что Алисон сдастся много часов назад. Но не мог больше заставлять ее мучиться. Не сумел вынести ее терзаний.

Джафар отвязал мех и протянул Алисон.

— Пей.

Алисон с мучительным желанием посмотрела на мех, прежде чем ответить:

— Я не хочу пить.

— Не будь дурой.

Он откупорил мешок из козьей шкуры и поднес горлышко к ее губам.

— Ты заболеешь от собственного упрямства и тогда будешь мне ни к чему.

Алисон хотелось швырнуть мех ему в лицо, но, ощутив на губах прохладные капли, забыла обо всем и открыла рот, с жадностью глотая воду.

— Помедленнее, — предупредил Джафар и чуть погодя отнял мех. Лишь несколько секунд спустя он позволил ей снова пить, вынуждая делать маленькие глотки, и забрал мех прежде, чем она успела утолить жажду.

— Позже я дам еще воды. Нельзя сразу много пить, иначе будет плохо.

Алисон, покраснев, отвела глаза. Он ничего не сказал по поводу ее постыдной капитуляции, не потребовал, чтобы Алисон выполнила его требования, однако она стыдилась своего поражения. И она действительно проиграла. Правда, он первым пошел ей навстречу, но лишь потому, что она нужна была ему живой для осуществления каких-то гнусных планов. И, позволив ей напиться, вынудил ее увидеть ужас ее положения, беспомощность, бессилие. Джафар был ей нужен, чтобы выжить, а всякое сопротивление лишь добавляет ей страданий. И чем скорее она смирится с судьбой, тем меньше станет мучиться.

Они проскакали еще с час, прежде чем солнце начало садиться. Налево, на горизонте, Алисон увидела горы, а дальше, к югу, где зубчатая гряда переходила в долину, уловила золотистый блеск воды. Кроме того, ей удалось разглядеть еще нечто вроде поселка, раскинувшегося под защитой холмов. Загоревшийся было огонек надежды тут же погас. Любая здешняя деревня наверняка берберское укрепление, и она не получит помощи от ее обитателей.

Они остановились на ночь в зарослях тамариска и фисташек, в том месте, где из скалы бил родник. Как и вчера вечером, Джафар покормил и стреножил коней, а потом расседлал их, прежде чем достать из сумки еду. На этот раз он позволил ей напиться, но лишь потому, что она попросила об этом сама.

— Можно мне немного воды? — пролепетала она, когда сухой хлеб застрял в горле.

Джафар с любопытством посмотрел на нее.

— Что ты сказала?

— Я сказала, можно мне глоток воды?

Слова были вежливыми, но тон обжигал, словно удар кнутом. Поколебавшись, Джафар поднял брови.

— А моя рана?

— Я промою ее.

— Прекрасно, — мягко ответил он, без всякого торжества или злорадства, которых ожидала Алисон.

Когда они поели, он сунул остатки еды в седельную сумку и вытащил из плаща мыло и кусок чистой ткани. Алисон удивилась, потому что мыло оказалось европейским. Она поняла, что Джафар собирается искупаться в ручье, когда тот отнес мыло и полотенце к ручью. Он приказал ей идти следом, и девушка с опаской повиновалась, но остановилась как вкопанная, когда Джафар начал раздеваться. От неожиданного зрелища у нее перехватило дыхание. Мощные руки были перевиты мускулами, грудь поросла золотисто-рыжими, сверкающими на солнце волосами. Она не могла не заметить, как густая поросль узкой дорожкой доходила до талии и исчезала под поясом шаровар.

Собственный неожиданный отклик встревожил Алисон. Конечно, она и раньше видела полуобнаженных мужчин — дядю Оливера, Оноре, и Эрве, — но никогда еще не испытывала такого странного тянущего ощущения внизу живота. Вероятно, потому… потому что ни один из них не являл такой откровенной мужественности.

Алисон отвернула голову и нехотя, с трудом заставила себя догнать Джафара. Щеки стали горячими, и девушка поняла, что краснеет, но надеялась, что он не заметит ее замешательства. Когда Джафар вручил ей мыло и тряпку, она сделала ошибку, взглянув на него. Золотисто-коричневые глаза весело блестели.

— Тебе лишь придется промыть мне руку, ma belle, — едва сдерживая смех, пояснил он, — а не все остальное.

Алисон удалось удержаться от ехидной реплики, только поспешно стиснув зубы. Не слишком нежно обращаясь с раненым, она смыла засохшую кровь, вновь запятнавшую повязку. К ее сожалению, никаких признаков нагноения не было заметно. Рана уже начала заживать, края розовели новой кожей. Конечно, останется шрам, но еще одна метка на испещренном рубцами теле вряд ли будет заметна. Бесчисленные шрамы, маленькие и большие, еще больше убеждали Алисон в том, что она попала в руки берберского воина, видавшего на своем веку немало битв.

Его неуместное веселье и обнаженная грудь так смущали ее и выводили из себя, что Алисон постаралась поскорее закончить начатое и перевязать рану обрывком чистой ткани, а сама поскорее отошла к сравнительно безопасному месту, где уже был расстелен бурнус, и стала нетерпеливо ждать, пока Джафар умоется и побреется перед маленьким зеркалом, которое тоже достал из седельной сумки. По крайней мере хоть в этом он отличается от варваров, подумала Алисон, исподтишка поглядывая на похитителя. И сразу поняла, что сделала это зря. Последние лучи заходящего солнца придали странную красоту его полуобнаженной фигуре, красоту, которую сумели запечатлеть на холсте великие мастера прошлого, подобные Рембрандту и Тициану. Алисон против воли обнаружила, что зачарованно наблюдает за игрой угасающего света на бронзовой коже.

Только когда он повернулся к ней, вытирая тряпкой чисто выбритое лицо, Алисон очнулась и с притворным безразличием отвела глаза.

— Мне хотелось бы искупаться, — сказала она куда более воинственно, чем намеревалась. — В одиночестве.

К ее удивлению, Джафар согласно кивнул. Правда, следующие же слова застали Алисон врасплох:

— Но я унесу твою одежду.

Она в недоумении уставилась на него.

— Ты жестоко ошибаешься, если думаешь, что я стану раздеваться перед тобой.

— Если хочешь искупаться, сделаешь так, как велю я. Не позволю тебе попытаться сбежать, как только я отвернусь.

— А ты отвернешься? — с надеждой осведомилась Алисон, хватаясь за соломинку.

Джафар, нерешительно помолчав, кивнул.

— Да, если ты так держишься за свою скромность.

Он повелительно протянул руку.

— Вашу одежду, мадемуазель.

Происходившее отнюдь не соответствовало ее понятиям о скромности. Алисон прикусила губу, глядя на него с бессильной яростью.

— Джентльменом тебя не назовешь.

— Да, особенно таким, которыми ты привыкла восхищаться. Но я и не имею желания вставать на одну доску с твоим женихом, полковником де Бурмоном.

— Никто и не собирается ставить тебя на одну доску с ним. Эрве — благородный человек.

— Очевидно, у нас разные понятия о благородстве. Но я не намереваюсь сейчас обсуждать это с тобой. Пойдем, cherie[3], я жду.

— Я тебя ненавижу, — твердо объявила Алисон.

— Это я уже слышал.

Зная, что он не отступит, Алисон глубоко вздохнула и медленно, неохотно подчинилась, сняв сначала ботинки, потом жакет и наконец бриджи. И тут замерла. Она стояла перед ним с пылающими щеками, одетая лишь в сорочку и панталоны, пока его взгляд скользил по ее телу, медленно, хладнокровно, оценивающе. Алисон старалась высоко держать голову, хотя колени подгибались.

Однако, к ее изумлению, Джафар пожалел ее и отвернулся. Алисон задрожала от облегчения, когда он скрылся в зарослях. Поспешно сбросив белье, она встала на колени у ручья, намылилась и начала плескаться в ледяной воде. Вечерний ветерок холодил кожу, однако, не зная, когда еще предоставится возможность остановиться у ручья, она вынула шпильки из волос и вымыла голову.

Джафар, забравшись в чащу кустов, сосредоточенно точил клинок, стараясь отвлечься от мыслей о молодой женщине. Видения обнаженной Алисон, ее мокрого стройного тела, в розовых отблесках заходящего солнца, продолжали терзать его. Неужели она воспользуется его великодушием и попытается ускользнуть?!