— Сударь, — засмеялась она, — хотите знать, что я буду повторять все эти годы?

— И что же, сударыня? Она медленно поднялась…

— Свежая, благоухающая… — еле слышно произнесла она, поцеловала его в губы и отошла к очагу. Одним легким движением она скинула с плеч халат; он упал к ее ногам белоснежным облаком, и она перешагнула через него.

— Очаровательно, — пробормотал он.

— Я уже избавилась от одежды.

— Как интересно.

— Вашу рубашку, сударь.

— Не понял?

— Вашу рубашку.

— О, — он мгновенно скинул рубашку и бросил поверх халата.

— Остальное.

— Как вам будет угодно.

Через секунду он уже был обнажен. В свете очага было хорошо видно, как под его гладкой золотистой кожей перекатываются тугие мышцы. Не скрывая восхищения, она рассматривала его. Дыхание ее стало учащенным, когда ее глаза опустились к его бедрам, и она с трудом смогла поднять взор, чтобы взглянуть ему в лицо.

Нисколько не смущаясь своей наготы, он скрестил руки на груди и с интересом наблюдал за ней.

— И что же?

Она двинулась к нему. Он хотел обнять ее, но она увернулась и подошла сзади, руками и губами нежно прикасаясь к рубцам от старых ран на его плечах.

— Свежая, благоухающая… — повторила она, поднялась на цыпочки, целуя его в шею, ероша волосы у него на затылке. — Ждущая и покорная…

Ее руки вдруг скользнули вниз, по напрягшимся мускулам его ягодиц. Она прижалась к нему, ее напрягшиеся соски коснулись его спины, а темный треугольник волос внизу живота возбуждающе щекотал его кожу. Но вот она скользнула вперед, закинула руки ему на шею, снова прижалась к нему, обдавая его горячим дыханием.

— Ждущей, покорной… игривой, возбуждающей, страстной…

Их губы слились, его язык раздвинул ее губы, он проник внутрь, он гладил, ласкал, он требовал. Она вся изогнулась в его руках, охваченная опьяняющей страстью. Не отрывая от нее глаз, он поднял ее и отнес на кровать.

— Умирать от желания, — зашептала она, — покориться, отдаться…

Его поцелуй заглушил ее слова. Их пальцы переплелись, он заставил ее приподняться и сесть себе на колени. Она почувствовала его, горевшего от нетерпения. Его ладонь прижалась к темным завиткам волос между ее ног, его пальцы проникли внутрь, они гладили, они ласкали. Она застонала, изогнувшись от наслаждения.

Их губы снова слились в поцелуе. На мгновение он оторвался от нее и сказал:

— Ни один нормальный мужчина, будь то ирландец или викинг, не откажется от такой жены! — и голос его дрожал от нежности.

Глаза Мелисанды широко раскрылись. Она тихонько рассмеялась в ответ на его улыбку.

И тут ее смех прервался, у нее перехватило дыхание, потому что он проник в нее — глубоко, глубже, еще глубже. Прерывисто вздохнув, она вздрогнула и затрепетала от охватившей ее сладкой истомы. И тогда он начал двигаться, и временами его движения превращались в бешеную скачку, сотрясавшую все ее тело. Ее руки сомкнулись вокруг него, его ладони лежали на ее ягодицах, снизу подталкивая, поднимая на новые вершины блаженства. Она извивалась, она изнемогала от нараставшего возбуждения.

В момент пика наслаждения она невольно застонала и почувствовала, как в тот же миг напряглось его тело. Он до боли прижал ее к себе, проникнув в нее так глубоко, словно они впрямь слились в единое целое; и, наконец, его семя с силой изверглось в глубине ее чрева.

Он рухнул, обессилев. Некоторое время спустя она почувствовала легкое, нежное прикосновение к своей руке.

— Неужели я когда-нибудь снова услышу те же самые слова? — прошептал он. — Готовой, покорной. Возбуждающей. Подумать только, и это из уст той же самой маленькой негодницы, которая недавно ненавидела меня почти двадцать четыре часа в сутки!

— Не испытывайте моего терпения, милорд викинг.

— Ага! Моя милая скандалистка снова вернулась!

Она посмотрела ему в глаза.

— По правде говоря, Конар, я ужасно сожалею о многих вещах.

— По правде говоря, Мелисанда, — передразнил он, гладя ее плечи, — я бы не мог любить тебя так сильно, окажись ты именно такой, какая ты есть.

Она усмехнулась, опустив глаза, и опять посмотрела на него.

— Ты… любишь меня?

— Только слепой не смог бы этого разглядеть, — убежденно ответил он.

— Неправда, сударь! Чтобы разглядеть вашу любовь, необходимо обладать редкой зоркостью!

— Ты и правда так думаешь? — спросил он, приподнявшись, чтобы видеть ее лицо.

— Да…

— Но ведь ты никогда еще не разговаривала со мной в таком тоне. Тебя всерьез страшило то, что некоторые вещи мне захочется услышать от тебя вновь и вновь.

Он сел, притянул ее к себе и отвел влажные от пота пряди волос с ее лица.

— Я люблю тебя, Мелисанда. Глубоко, нежно. Мне казалось, что, если я потеряю тебя, мне останется лишь уповать на скорую смерть, и неважно, окажусь я потом в чудной гавани христианского рая или в чертогах Валгаллы. Я не могу сказать тебе точно, когда во мне зародилось это чувство, ведь ты была такой дикаркой, независимой и упрямой — и непокорной! А в глубине твоей души никогда не затухала эта отвага, это мужество, эта неотразимая красота, которые приворожили меня, околдовали, приковали к тебе навеки. Я люблю тебя. Ты хорошо меня слышишь?

— О… — тихонько вздохнула она, погладив его по лицу. — Я слышу тебя прекрасно.

— А как насчет вас, сударыня?

— Я люблю тебя! — прошептала она.

— Ах, как просто! После такого многословного вступления!

Она улыбнулась, сперва нерешительно, потом все смелее и смелее.

— Нет, вовсе не так просто! — воскликнула она и опрокинула его на спину, и ее губы принялись ласкать его лицо, шею, руки, грудь. — Я люблю тебя… — выдохнула она. — Я не могу без тебя, я хочу тебя, я ласкаю тебя, я возбуждаю тебя…

— О, милая! — отвечал он, заключая ее в объятия.

День уже клонился к закату, а эти нежные слова звучали в их устах вновь и вновь, и их не волновало, день сейчас или ночь, ведь здесь, в этой комнате, их пылавшие страстью сердца слились воедино.

И они любили друг друга.

Эпилог

Осень, 887 от Р. X.

Дни становились все прохладнее. Ясными прозрачными вечерами воздух остывал задолго до наступления ночи, и вода казалась просто ледяной. Но Мелисанде нравилось холодное прикосновение стремительных струй к натруженным ногам, которым приходилось в последние дни недели нести двойную нагрузку.

Она прислонилась спиной к стволу дерева, узловатые корни которого послужили ей чем-то вроде кресла, и любовалась игрой солнечных лучей в его кроне. Скоро придет зима, и листья опадут, умрут вместе с прошедшим годом. О, это был непростой год в ее жизни!

Весной, с наступлением первых теплых дней, на побережье высадились полчища датчан. По чьим-то подсчетам там их было не меньше тридцати тысяч, но число постоянно росло. Среди них были разбойники с севера, Швеции — отовсюду, где находились любители легкой поживы. Они поднимались вверх по реке, они поднялись по Сене и осадили Париж.

Три раза они штурмовали их крепость. И трижды шайки быстро обращались в бегство под струями кипящей смолы и градом стрел.

Мелисанда одна командовала гарнизоном с помощью Брайса, так как именно его выбрали ее опекуном время отсутствия Конара: Брайс был из всех деверей наиболее дружен с Мелисандой и предан ее мужу. Предварительно они с Конаром до мельчайших деталей продумали план защиты крепости, и Мелисанда добросовестно постаралась вникнуть во все тонкости военной науки, преподанные ей мужем, не забыв ни одного из его наставлений. Правда, Конара не было в крепости лишь во время третьего штурма, когда он находился в походе под предводительством графа Одо, будучи его правой рукой и верным помощником в деле защиты побережья.

Короля Луи не было в Париже, когда столица подверглась осаде. Викинги, предварительно разорив Руан, неумолимо приближались к столице Франции. И здесь граф Одо, Бишоп Жослин, Конар и еще около двух сотен, не поддавшихся панике дворян, противостояли армаде захватчиков, приплывших на семистах ладьях. Город был сожжен, оранжевое пламя пожара поднималось до самых небес, но его защитники устояли. Тогда викинги обошли его стороной и проникли еще дальше в глубь страны, столица которой продержалась в осаде около года, и всякий раз, когда варвары вновь пытались подступиться к осажденной твердыне, граф Одо успешно отбивал их атаки. Казалось, этой войне не будет конца, и Конар однажды решил пробраться домой, презрев все возможные опасности на своем пути. Впоследствии он проделывал это не раз, и всегда оказывалось, что именно в этот момент он был нужнее всего в крепости. Что же касалось Мелисанды, то при его появлении она просто расцветала от счастья. Пылкость их чувств с годами не притупилась. Стоило Мелисанде увидеть, как ее супруг погоняет коня, торопясь вернуться домой, как по ее жилам разливался священный огонь Одина, и она замирала в предвкушении любви в нежных объятиях Конара.

И. конечно, Конар не оставил ее одну поздней осенью 885-го года, когда у них родился сын, и именно Конар настоял на том, чтобы мальчика назвали Мэноном, в честь ее отца, Мэнона Роберта, но все же вышло так, что ребенка стали звать Робби.

Мальчик превзошел все ожидания Мелисанды; он был именно таким, каким хотел бы видеть своего сына Конар.

У него были небесно-голубые глаза и густые, золотистые волосы. Он был крупным ребенком, подвижным и крепким с самого рождения, и сила, с которой он сжимал их пальцы в своих пухлых кулачках, неизменно вызывала всплеск родительской гордости. Конар ни минуту не покидал крепости во время родов Мелисанды — он сидел, попивая эль, в зале в компании Олафа, Эрин, Дариа и Мергвина, специально явившихся в замок по случаю появления на свет их первенца. И их семейный очаг стал островком счастья посреди залитой кровью разоренной страны. Конар пожелал непременно находиться подле роженицы в самые тяжелые часы, несмотря на то, что она обзывала его самыми ужасными прозвищами, какие только шли ей тогда на ум. (Эрин уверяла Мелисанду, что во время схваток она в своем праве и может говорить и кричать все, что ей угодно — и сразу и за все будет прощена.)