Однако про себя она не переставала думать о нем. В отцовскую опочивальню был перенесен весь ее багаж.

И его тоже.

Наконец она выбралась из ванны. Мари завернула в теплое пушистое полотенце, а потом подала ей мягкую рубашку. Мелисанда никогда раньше не видела ее.

— Откуда эта рубашка? — спросила она у Мари.

— Граф Конар привез ее в своем багаже, Мелисанда, — ответила та.

— Ах, вот как? — пробормотала Мелисанда, пока Мари помогала ей одеться.

Они поцеловались и обнялись на прощанье, и Мелисанда в который уже раз пообещала, что отныне и вовеки они больше не расстанутся. Наконец Мари удалилась. Сидя в одиночестве в отцовской опочивальне и бездумно глядя на огонь в очаге, Мелисанда прикидывала, когда же это Конар успел купить эту рубашку и предназначалась ли эта покупка именно для нее.

Или для Бренны? Или еще для какой-то другой женщины?

Мелисанда собралась было снять с себя эту рубашку, по услышала за дверью шаги Конара и поспешила юркнуть в постель под одеяло. Она закрыла глаза и притворилась спящей.

Вот его шаги замерли возле кровати. Прошло несколько томительных мгновений; он стоял неподвижно. А потом она услышала, как он раздевается.

Вот он откинул одеяло. Она почувствовала возле себя его нагое тело.

— Взгляни же на меня, Мелисанда.

Она не отвечала.

— Я знаю, что ты не спишь.

Он улегся на нее, и она почувствовала, как тепло, исходящее из его тела, проникает в нее. Она невольно открыла загоревшиеся ответным пламенем глаза. Она старалась не видеть его литого, жаждущего любви тела.

И в особенности она старалась не видеть того, что в ожидании любви столь охотно поднималось всякий раз, стоило им оказаться наедине.

Она отважилась заглянуть ему в глаза, которые в эту ночь не полыхали мрачным огнем, а были темными и загадочными.

— Почему ты так поступаешь со мной? Почему отворачиваешься от меня, избегаешь меня? Почему ты без конца борешься со мной?

— Я вовсе не борюсь с тобой…

— Неправда! И я не могу этого понять, поскольку знаю, что мои ласки тебе не противны. И меня приятно удивило, как ты на них отвечала.

«С какой готовностью я на них отвечала», — мысленно добавила она.

С трудом переведя дыхание, она постаралась не отводить в сторону взор.

— Я борюсь с тобой, — еле слышно произнесла она, — потому что ты отобрал у меня все, что я когда-то считала своим.

— Я взял лишь то, что ты не в состоянии была удержать, — покачав головой, возразил Конар.

— Конечно, ты же викинг, — фыркнула Мелисанда. — Ты только и умеешь, что отнимать!

— Ну что ж, увы, значит, мне снова придется взять тебя, хочешь ты того или нет!

И она приготовилась бороться с ним хоть до самого утра, отталкивать его и изворачиваться, но напрасно. Он и не собирался прибегать к силе. Он просто обнимал. Он гладил ее и ласкал.

Он целовал ее.

Пока ее пальцы не стали ласкать его в ответ, пока руки не сомкнулись в объятии.

Пока он снова не одолел ее.

Как это было чудесно — оказаться дома! Слышать повсюду родную речь, гулять по окрестностям, проводить время в обществе Рагвальда, Мари, Филиппа, Гастона и других слуг, которые так любили ее. Ей было не так уж трудно избегать в течение дня Конара — тем более что он вплотную занялся укреплением стен. Однажды вечером он сообщил ей, что нашел несколько точек, весьма уязвимых для штурма.

Мелисанда горячо стала защищать творение своего отца, и Конар нетерпеливо возразил ей, что дело не в ошибках строителей, просто время и непогода сделали свое разрушительное дело. Им придется заняться укреплением стен, как только они вернутся из Руана.

Однако когда они туда отправятся, он ей не сообщил. Он по сути дела вообще ничего не сообщал ей.

А если ему вдруг хотелось просто побыть в женском обществе, он разыскивал Бренну, с которой мог беседовать часами.

Это произошло на четвертый день после их возвращения. Мелисанда рано удалилась в опочивальню, но прошел не один час, а Конара все не было.

Окончательно разозлившись на него и подозревая, что могло быть причиной столь длительной задержки, Мелисанда решила спуститься в зал, но на полпути остановилась.

Наконец-то все стало ясно. Бренна. Он сидел подле нее у очага и беседовал. Блики пламени играли на их золотистых шевелюрах. Сначала она хотела ошеломить их своим неожиданным появлением — спустилась якобы для того, чтобы выпить бокал вина или эля на ночь — но вместо этого ринулась прочь, проклиная эту парочку.

Мелисанда уже стала засыпать, когда, наконец, услышала его шаги. Это несколько утешило ее. Как всегда, Конар быстро сбросил с себя одежду и скользнул под одеяло. Несколько мгновений спустя он заговорил, причем голос его прозвучал непривычно холодно и сдержанно.

— Если тебя так интересуют мои разговоры с другими людьми, ты могла бы не скрывать этого, а принять в них участие, и извлечь кое-какую пользу для себя.

Она не отвечала, и он продолжил:

— Тебе незачем было нас подслушивать, Мелисанда.

— Я и не собиралась вас подслушивать, — наконец заговорила она. — Просто я надеялась, что в зале никого нет, и я смогу насладиться одиночеством, сидя возле очага.

— Но, миледи, если меня не было в опочивальне, то где же я еще мог находиться в это время, как не в зале возле очага?

— Одному Богу известно, куда тебя может занести нелегкая!

К ее удивлению, он лишь молча вздохнул и повернулся на другой бок.

В эту ночь он так и не прикоснулся к ней.

Утром следующего дня она почувствовала какое-то беспокойство и решила, что ей необходимо прокатиться верхом, Она вспомнила, какой чудесный ручей протекает в поместье у Эрика, и подумала, что неподалеку от замка есть местечко ничуть не хуже.

Она не стала разыскивать Конара, да к тому же ей претила сама мысль о том, чтобы отчитываться перед ним в своих действиях. И она поехала на прогулку одна, так что ни Рагвальд, ни Мари не знали, куда она собирается.

Лишь мальчишка-конюх видел, как она брала в конюшне Героя.

Она и не думала, что поступает опрометчиво. У нее в мыслях царила такая сумятица, что единственным желанием было устроиться где-нибудь в укромном уголке и спокойно разобраться во всем. Она быстро добралась до памятного ей ручейка, соскочила с Героя и легко перебежала на другой берег по каменистому броду, оставив жеребца пастись на чудесной сочной траве. Она нашла уютное местечко на берегу, скинула туфли и уселась, опустив в воду ноги.

Давным-давно, еще маленькой девочкой, она приходила сюда со своим отцом.

Им постоянно приходилось держаться настороже из-за возможности нападения викингов. Но ведь эти морские волки рыскали лишь по побережью, и их ладьи издалека можно было заметить со стен крепости. До того, как не объявился Джеральд, никто и не слыхал об угрозе со стороны внутренних земель.

В детстве она очень любила играть у воды. Возможно, именно поэтому она так полюбила и ручей в Вессексе.

Щеки ее вспыхнули при воспоминании о том, как настиг ее Конар возле того ручья, что протекает в далекой Англии, и она прижала к лицу холодные от ледяной воды руки. Она никогда не забудет, как вспыхнули его глаза, когда он увидел ее, стоявшую на берегу в обществе Грегори.

Она потрясла головой, словно стараясь избавиться наваждения, и плеснула себе в лицо несколько пригоршней свежей воды. И тут ей все стало ясно.

Несомненно, все дело в Конаре.

Недаром она с самой первой их встречи относилась к нему с настороженностью, тщетно пытаясь сохранять между ними дистанцию. Наверное, она уже тогда предчувствовала, что может оказаться в зависимости от него, позволить себе чересчур привязаться к этому человеку, безрассудно подчиниться его влиянию…

Хотеть его. Бешено ревновать его к другим женщинам. Из-за этой ревности проклинать всех других женщин, желать им отправиться хоть на дно морское, на съедение рыбам. Потерять голову от любви к нему.

Она невольно выпрямилась, скрестив руки на груди, и тут же принесла себе клятву, что никогда не полюбит его, что надо быть уж совсем безмозглой дурочкой, чтобы влюбиться в такого мужлана, как он.

Но в следующее мгновение она уже проклинала минувшую ночь. Проклинала его холодность. Что же ей теперь делать? Ведь это невыносимо — знать, что он является к ней от Бренны или еще от какой-нибудь из его бесчисленных любовниц. Что могло бы помочь ей? Ведь не будет же она открывать перед ним свое сердце и изливать на него тепло своей души! Ни за что на свете! Что же это будет за жизнь?

О, каким мрачным будет отныне ее существование, даже несмотря на то, что она дома, что она любит всех, кто окружает ее, и они дарят ей ответную любовь. И все же жизнь ее будет пуста. Ни в Дублине, ни в Вессексе она не чувствовала этой пустоты. Обитатели этих твердынь не чуждались ни веселого смеха, ни нежной любви — той особенной, неповторимой любви, которая может возникнуть лишь между мужчиной и женщиной.

Нет, она не может позволить себе полюбить его, она должна бороться с этой любовью, бороться беспощадно, пусть эта битва испепелит ей сердце, иссушит ей душу — и тело.

— Мелисанда!

Она услышала, как кто-то окликнул ее пугающе знакомым голосом. Она посмотрела на другой берег ручья, и душа ее ушла в пятки.

Жоффрей Сюр ле Монт. Сын Джеральда, такой же кареглазый, темноволосый, он сильно возмужал за эти годы и стал очень похож на отца. И взгляд его стал таким же лживым и алчным.

Она в ужасе вскочила на ноги.

Он остановился возле самой воды, не сводя с нее глаз, не делая попыток приблизиться.

— Не надо бояться, — торопливо заявил он.

— А я и не боюсь, — так же торопливо соврала Мелисанда. Она вдруг поняла, что стоит босая в ледяной воде, что туфли лежат в траве, а Герой пасется по ту сторону потока.

— Я слышал, ты недавно вернулась, — продолжал Жоффрей. Он по-прежнему стоял неподвижно. Как и его отец, он был высок, хорошо сложен, а продолговатое лицо с чистыми чертами было даже привлекательным.