— Узкоглазый, только покажись в школе! Только сунься! Сиди на дереве, желтая обезьяна — самое место!

Адель передала Нику купюру, и тот расплылся в улыбке.

— Завтра в девять ты можешь подъехать сюда и заработать еще, — Адель не собиралась каждый день менять шоферов, а от странного нечто под русским именем она знала, чего ждать — только глупого «виляния хвостом». — Мои условия: я не плачу чаевых, но займу весь твой рабочий день, так что простаивать, ожидая клиента, не придется. Время обеда оговаривается.

— Специально для вас приобрету подушку и плед! — восторженно отреагировал таксист.

Адель задумалась: ее расходы на такси оказались непозволительно велики, но разве возможность выспаться не стоила их? Завтра она займется поисками жилья.

Адель прошла к подъезду. Ровесники Ясы кричали, что жиртрес переломает ветки, а Яса демонстрировал чудеса ловкости. Одинаковые в школьной форме, они походили на маленьких солдат. Ей вспомнились колонны юнцов «вервольфа», одетых в черные школьные кителя с золотыми пуговицами. «Волчата» выросли в благоговейном трепете перед танками и самолетами, произносили фамилии Гитлера, Геббельса, Геринга, как имена святых, и шли, отбивая шаг и держа наготове фаустпатроны.

Преследующие Ясу мальчишки, повисев на нижнем суку, прыгнули вниз. Адель, повесив футляр на шею, уцепилась за дупло, перекинула ноги на крепкую ветвь, а оттуда поползла вверх. Из-за боли в плече на левую руку рассчитывать не приходилось, и продвигалась она достаточно медленно.

— Моя мама никогда не позволит себе лазить по деревьям, — неприветливо раздалось с вершины.

Сделав замечание, Яса смущенно отвел глаза. Из его ранца торчал зонт и пакет с шедеврами японской кулинарии — школьный обед остался нетронутым. Вот почему Яса худел.

Адель изучала окна напротив: кухня с яркой пачкой хлопьев на столе и, соответственно, графином апельсинового сока в холодильнике, мягкая мебель гостиной, люстра и телевизор с маленьким экраном, показывающий черно-белые мультипликационные фильмы Диснея, балкон с плетеной мебелью и столиком для чая или кофе, а выше — детская с разрисованным самолетами потолком.

— И часто ты забираешься сюда?

— Каждый день.

Бедному ребенку никак не получается быть, как все, вздохнула Адель. Она спустилась вниз, внимательно оглядела одноклассников. Судя по всему, мама стригла Ясу сама и обувала сына в строгие ботинки. Если Адель посоветует Томико вручать, отправляя в школу, сыну бутерброды, непременно обидит бедную женщину.

Пока она отсутствовала, в дверь квартиры врезали зрачок и новый замок. Неужели это все ради ее безопасности? Квадратная постель исчезла — Томико спрятала ее в шкаф. Центром вакуума ее спальни оказалась коробка, обтянутая тканью. Под крышкой переливались бело-розовые хризантемы кимоно, и Адель коснулась прохладного перламутрового шелка. Она не привыкла к подаркам, она не знала, как реагировать. Какое-то детское воспоминание кольнуло ее, и Адель сжала губы — она не должна позволить себе… Ей не нужно это! По лестнице она сбежала в гостиную. Кен ждал ее.

— Что это значит?

— Добрый вечер, — невозмутимо поздоровался он.

Адель повторила вопрос.

— Как ты думаешь? — насмешливо улыбнулся он, крутя пальцами сигарету.

— Глупая попытка сделать из меня гейшу! Набеленную проститутку!

Кен поморщился.

— Стереотип Запада, — только и бросил он.

Она вспомнила утренний чай. Все указывало на то, что Кен воспринимал ее как глину, как материал, из коего теплыми руками можно сотворить узкоглазую Галатею. Не пройдет!

— Будущее гейши тебе явно не грозит, — прикурив, Кен бросил в идеально чистую пепельницу спичку и, откинувшись на подушку, устремил взгляд в садик за окном. — Это искусство.

— Песенки да танцы? Постельные утехи? Только искусство? Никто не учит ее соблазнять, быть любовницей? Гейша остается девственницей, — насмешливо заключила она.

— Перед посвящением она проходит ритуал, — нехотя ответил Кен.

Адель взяла подушку с прикрепленной спинкой и села напротив.

— Дефлорация, я угадала?

— Угадала.

— И как? — она испугалась собственному вопросу. Зачем провоцировать его? И потом она забывается: низкое удовольствие — болтовня с японцем. Адель угрюмо сдвинула брови.

— Как? — Кен с насмешкой взглянул на нее. Дождалась! — Обряд занимает семь дней. В изголовье постели кладут сырые яйца. Мужчина (он должен быть средних лет, опытен) входит к девушке, предлагает майко[8] лечь и раздвинуть ноги…

Адель затаила дыхание. По его мимолетной улыбке она поняла свою ошибку и задышала ровнее. Глупые обычаи дикого народа, неужели они могут быть ей любопытны!

— Разбивает яйцо, — за пеленой дыма лицо Кена оставалось непроницаемым, — выпивает желток, а белком… смазывает лоно майко, слегка касаясь его пальцами. Потом желает ей спокойной ночи и покидает комнату. На следующий день все повторяется, но касания становятся более чувственными. С каждым разом палец мужчины, смоченный яичным белком, проникает все глубже… На седьмой день… девушка больше не испытывает испуга перед мужчиной, и…

— И..?

— Тебя это заинтересовало, — протянул Кен.

— Ничуть, — Адель отогнала от лица дым, пытаясь выглядеть равнодушной.

— До мастерства актеров Кабуки тебе далеко! — тихо засмеялся он. — Ритм твоего дыхания поведал, насколько тебе понравились японские обычаи…

В спальне ее прихода ждала суровая Томико. Она прижимала переливающийся шелк к груди и, беспрестанно повторяя «гомен насай», неуверенно буркнула, что кимоно стоит в десятки раз дороже любого платья от Диора.

— Я разделяю ваше мнение, — невозмутимо взглянула на нее Адель, — подобные средства были потрачены Кеном впустую. Покупки должны быть практичными.

С пожеланиями спокойной ночи они раскланялись. Адель сменила бинт, обработала травму мазью. Судя по разлившейся синеве, скорого выздоровления ждать не приходилось.

В комнате Ясы смолкли звуки рок-н-ролла — малыш каждый вечер слушал пластинки: патефон крутил записи негритянских джаз-бэндов и популярного Джонни Рэя. Среди его коллекции шеллака[9] попадались экземпляры из винила, а радиоприемник был настроен на волну ритм-энд-блюза.

Адель медленно спустилась вниз, к кабинету Кена. Нерешительно постучала. Открыл помощник, с вежливым поклоном.

— Где Кен? — смутилась она.

Росточком он был ниже ее, сутулился да еще нагнулся при ее появлении. Гномик на кривых ножках. Как же его зовут?

— Кендзи уехал в аэропорт, завтра в Турине начинаются гонки, — тактично разъяснил гном.

— В Турине? И когда самолет?

— В десять. Не в его правилах — задерживаться.

Значит, дразня ее, Кен прекрасно знал, что спустя минуту уезжать. Адель взглянула на свое одеяние — хризантемы мерцали в теплом свете настольной лампы. Она повернулась и засеменила к лестнице.

— Адель-сан… — услышала она за спиной. — Прошу меня извинить. Под кимоно не надевают трусы — контуры резинок бросаются в глаза, да и справлять естественную нужду неудобно.

Она сжала губы. Чтобы еще раз она позволила себе подобную слабость! Поделом!

— И еще… Кендзи передал, чтобы вы были крайне осторожны. Он еще не успел заняться теми иностранцами, которые интересуются вами.

— Кстати, — она развернулась и вошла в кабинет.

Пустые, обтянутые рисовой бумагой, стены украшал одинокий пейзаж Фудзиямы — кисть художника не тронула и три четверти полотна. Так и в доме пространство было неприкосновенным — минимум мебели, ни одна деталь не перегружает внимание. Она провела ладонью по поверхности холста, ощущая шероховатость фактуры.

— Андо Хиросигэ, стиль укие-э — мир приходящих иллюзий, картинки плывущего мира, — учтиво, но кратко поведал очкарик-гном.

— Не его ли копировал Ван Гог?

— Вы правы. «Сливовый сад Камэйдо» и «Внезапный дождь над мостом Син-Охаси на реке Атака». Разбираетесь в живописи?

— Немного, — отмахнулась Адель. — Занималась в кружке изобразительного искусства.

Ей даже вручали значки — свидетельства побед на конкурсах детских рисунков, фрау-преподаватель, вдохновенная рассказчица, собирала истории из жизни знаменитых художников и потчевала воспитанников.

— Извините, забыла ваше имя…

— Уэдзаки.

Точно — Эд. Взгляд Адель скользнул по скупой коллекции брелков нэцке[10] и низкому столику у окна. Окно! Кен уехал. Ей следует незаметно открыть форточку.

Игнорируя подушку на полу, Адель уселась прямо на столик. Эд переменился в лице. Ей не хотелось сильно обижать человечка, просто отвлечь внимание — она встала и подошла к окну.

— Расскажи мне о Кене. Почему он уехал из Японии?

Эд поправил очки, концентрируясь на сжатом, но информативном рассказе. Дядя Кена был странствующим буддийским монахом, племянник сопровождал его в путешествиях. Они зарабатывали на хлеб, показывая акробатические трюки. Кен прекрасно владел техникой езды под брюхом лошади, на полном скаку перепрыгивал на другую мчащуюся кобылу. Храброго мальчишку заметил какой-то богач-европеец и предложил взять парнишку к себе в качестве наперсника для болезненного и избалованного сына. Дядя согласился, и Кен вырос в достатке. После смерти покровителя Кендзи унаследовал приличную сумму и уехал в Нью-Йорк.

— Пойдемте спать, Адель-сан, — корректно выпроводив ее, Эд закрыл кабинет. Словно именно там хранились сокровища, которые гном оберегал.

— Что же произошло с сыном богача?

— Он женился, занимается политической карьерой. С Кеном сохранил дружеские отношения. Спокойной ночи, Адель-сан.

Адель прошла к себе, сняла злосчастное кимоно, но не легла. Из-за боли в плече она все равно не уснет. Через час она вышла на лоджию и, поежившись от ветра, спустилась по балконной лесенке к окну кабинета. Во время