Только теперь ее сердце тревожно забилось — Яса и Томико могли оказаться в гостиной. Еще пара минут, и начались бы сборы в школу. Почему она не съехала, как только узнала о слежке? Как говорил англичанин Вини Пух, никогда не знаешь, что придет в голову пчелам.

Не слушающимися пальцами она набрала номер Ника. Услышав в трубке его сонный голос, она долго подбирала английские слова, чтобы выразить простейшую мысль — попросить найти ей новое жилье. Договорившись, Адель скрылась в своей комнате, будто сквозь пелену слушала упреки Томико, пробуждающей сына. Яса медленно одевался, пока мать упаковывала обэнто. В гостиную они на счастье не заглянули, покинули квартиру вместе, и Адель вздохнула спокойнее.

Кен так и не вернулся, когда в двенадцать у дома показалось такси. Адель поспешно вышла к лифту, на площадке уже стояла дородная дама, и когда двери кабинки открылись, она не вошла вместе с Адель, а только презрительно фыркнула. Адель равнодушно нажала на кнопку первого этажа.

— Потаскуха! — процедила соседка. — Японцы, как их сюда только пустили! Так они еще бордель устраивают в порядочном доме. Водят к себе разных….

За сомкнувшимися дверьми исчезли трясущиеся от возмущения щеки женщины, и Адель пришлось признать, что не она одна стыдится своей связи с японцами — тем часто доводится краснеть из-за своей связи с ней. Можно было представить, как достается Томико при встрече с жильцами.

Усевшись в такси, Адель ощутила абсолютный упадок сил.

— Это далеко?

Ник задержал взгляд на ее бледном лице.

— Восемнадцать миль, вест. Эх! На тонущем корабле один из пассажиров спрашивает капитана: «Далеко ли до земли?». «Одна миля, сэр». «А в каком направлении?». «В вертикальном, сэр».

Адель задернула на окнах шторки, прячась от всевидящего солнца. Шпионы-шведы, ловушка в мастерской хари, выстрел… Период неудач слишком затянулся. Эти события что-то связывало. Возможно, некто всерьез охотится на нее. Но почему? Зачем кому-то убивать ее?

Целый день такси колесило по городу. Нет, она согласилась на первый же вариант, просто не могла возвратиться в Челси. Час за часом мимо проносились улицы, Адель не реагировала на предложения Ника пообедать, а заснуть даже не пыталась. В волосах она обнаружила крошечные стеклянные осколки, которые, словно брызги, разлетелись по гостиной, пропуская кусочек свинца. С наступлением сумерек Адель все же вернулась, собрала маленькую дорожную сумку и пробралась в комнату Ясы.

Мальчик не спал — листал комиксы. Черно-белые Супермен и Бэтмен из кадра в кадр, поделивших страницы, спасали человечество. Урчащий котенок устроился на его широкой шее, вонзая в кожу неокрепшие коготки.

— Охаё![23] — кивнул Яса, когда Адель присела у его матраца, и нахмурился. — Что-то нехорошее происходит, Адель, я чувствую.

— Это просто темная полоса. Скоро она сменится ярким, оранжевым, как у Пикассо, — попыталась она его успокоить, а сама отвела взгляд, терзаемая чувством вины.

— Дядя Кендзи на днях связывался с нотариусом, я видел бумаги в его кабинете, и еще… он продал картину с Фудзи.

Адель закрыла глаза. Вот как Кен договорился с якудза, он обменял Адель на картину, на Фудзияму Андо Хиросигэ! И потом Кен опасается за свою жизнь, оформил нотариальные документы. Не мудрено, находясь с ней под одной крышей.

— Тебе одной я могу показать это, — Яса снял котенка, на четвереньках дополз до шкафчика и вернулся с небольшой шкатулкой. Внутри на бархатной подушечке лежали ордена. Адель вытащила восьмиконечную звезду белого серебра с красной сердцевиной.

— Орден Восходящего солнца. Четвертой степени, — объяснил мальчик, на его круглом лице появилась строгая серьезность, трепетное внимание.

Рядом на бледно-зеленой ленте красовался орден Золотого коршуна — разноцветная эмаль покрывала скрещенные самурайские щиты, мечи, алебарды.

— Третьей степени, — тихо прокомментировал Яса.

На дне шкатулки остались медали — бронзовая с вороном и оловянная с гербом хризантемы.

— Ллойд из параллельного класса приносит на школьный двор хина[24], и на его ошейнике звенят и «Восходящее солнце», и «Золотой коршун», — Яса аккуратно сложил награды и вернул шкатулку в шкаф.

Адель укутала его одеялом.

— Гордись своим отцом, Яса. В тебе — его сила, его смелость. Мама рассказывает тебе на ночь сказки?

— Я же взрослый, — надул губы самурашка.

— Хорошо. Тогда послушай легенду — для взрослых.

Он кивнул. Это была легенда о смельчаках-викингах, погибающих в жестоком бою. Среди воинов, в чаду битвы, где в беспощадном голосе войны слились стук мечей, хрип, звериный рев и стоны, носились валькирии, дочери Одина. Мертвого героя прекрасная валькирия вела на пир к богу. Она открывала ему то, чем он не насладился в прежней жизни, к чему стремилась его душа.

— Так валькирия была проводником?

— И я чувствую ее дыхание. У меня осталось мало времени.

Она спустилась в гостиную. В темноте угадывались контуры скупой мебели, с лоджии доносился тихий звон колокольчика, покачиваемого ветром. Как уютно здесь было при теплом свете бумажных фонариков! Адель заметила белеющую во мраке коробочку на столе. Томико не убрала ее, значит… Это подарок. Подарок ей. Подарок от Кена. Адель не удержалась, опустила на татами сумку и гитару, присела на пятки у столика. Открыла. Ключ. От дома. От его дома. Нашего дома. Адель вздохнула полной грудью. Несвоевременно и глупо! Слишком поздно. Неужели он на что-то рассчитывает? Ключ потеплел в ее ладони, маленький кусочек железа, и почему-то это поразило ее. Остаться?

Она взглянула на соснового карлика за окном. Ее воспитали в отвращении ко всему ненормальному, безобразному. Непобедимые спартанцы бросали дефективных младенцев в пропасть. Шишковатые подагрические веточки… Беспощадное искусство создания уродцев. Почему же она чувствовала боль, его боль? Загубленный образ порождает исковерканную злобную душу. Это деревце ненавидело ее. Адель вышла на балкон, подняла горшок и сбросила вниз.

Когда она вернулась в гостиную, в комнате зажегся свет. У стены стоял Кен. Он показался ей завораживающе красивым: влажные волосы блестели, редкие капли соскальзывали на смуглый торс. Сильные ноги облегали черные шелковые шаровары. Необычная красота, непривычная. Неужели ей, воспитанной арийским эталоном мужской привлекательности, может нравиться это? Значит, она еще хуже, чем думала о себе.

Адель приблизилась и протянула для пожатия руку.

— Я ухожу, — она вздохнула еле уловимый запах мыла. Мыла из лютиков, собранных на склонах Фудзиямы.

Руки он не подал, его глаза были темными. Адель почувствовала вину и разозлилась. Что он ждал от нее? Робкого мурлыканья, извинений в паре с поклонами? Ждал, что она забудет, кто она. Не проще ли…

Кен толкнул ее к стене, и Адель больно ушиблась плечом.

— Снова изображаешь из себя дитя? — прошипел он. — Легкомысленного ребенка! И знать не хочешь об ответственности?

Головой она ударила его по лицу — чуть смазала, но он убрал руки, и Адель ринулась к сумке. Видимо, Кен поставил ей подножку, поскольку она упала на татами. Адель тут же перевернулась и приподнялась на локтях.

— Купил меня за картину? — она расхохоталась, утирая с брови кровь. Пружинисто вскочив на ноги, заняла боксерскую стойку. Поманила его, отвлекая внимание. Кен усмехнулся. Этого было достаточно, чтобы прыгнуть к стене, дернуть панель и сорвать меч, отбросив ножны. Оскорбление? Адель сверкнула глазами. Забыть благоговейный трепет, этикет, строго предписывающий, как держать катану и вынимать из ножен! — Ну же!

Адель размахнулась, круша бумажные фонарики. Кен подступил ближе, увернулся от тычка клинка и быстро ударил по ноге. Она рухнула на колено и не успела среагировать, как Кен больно стиснул запястье, и ее собственная рука, сжимающая причудливую рукоятку, стукнула подбородок. Голова Адель откинулась, затылком она почувствовала упругий татами, и меч угрожающе навис над ее горлом. Кену ничего не стоило чуть надавить…

— Вы, выращенные Гитлером ублюдки, не умеете думать. Вас не научили. Жить не научили, только пустоголово умирать!

— Японец должен бы уважать меня за пренебрежение к смерти, — зло прошептала Адель.

Кен легко вырвал у нее меч, повесил на место и, уходя, выключил свет. Адель лежала одна, не чувствуя, как жжет спину.

У подъезда ждал Ник. Подойдя к такси, Адель отдала ему вещи и повернула обратно к дому. Она нашла место, где разбился горшок, и подобрала искалеченное растение. Ее руки все еще дрожали. Она знала, что в ближайшей цветочной лавке купит земли и глиняный сосуд.

Через минуту опоясанный балконами дом исчез из виду, возможно, навсегда. Ник первым нарушил молчание.

— Угадай, кто мой любимый художник?

Адель поморщилась, ничто не могло расположить ее к беседе.

— Айвазовский, маринист, — устало ответила она.

— Эх, а ты знаешь, буря на его полотне бушует, крутит, ветер клокочет — паруса рвет, а сквозь тучи всегда пробивается лучик света, пусть слабый, но значит — спасение близко!..

Адель кивнула, обернулась пледом и попросила термос.

Через полчаса достигли места. Ник помог донести в новое пристанище сумку и гитару и оставил Адель одну. Ее ожидала обычная кровать, подушка, набитая гусиным пухом, холодный твердый пол, высокий стол и черный чай в пачке. Следовало только купить тапки, чтобы начать жить, как все нормальные люди. Ее окружила пустота. Наутро Адель долго лежала в длинной чугунной ванне, а, одеваясь, повесила на шею хрустальный флакончик.

С улицы посигналили — Ник быстро усвоил ее новый адрес. Ехать никуда не хотелось, но Адель понимала, что должна.

— В «Эдисон», — распорядилась она при встрече. Тот насупился. Вот и ладненько, хоть идиотская улыбка пропала. Потом, словно решив отвлечь его, Адель спросила: — Какие инструменты ты держишь в багажнике на случай поломки?