– Я знал, что ты не можешь быть влюблена в этого подонка, иначе ты не позволила бы мне целовать тебя и лазить тебе под платье. После интервью я собирался снова тебя поцеловать и сделать так, чтобы об этом узнал Брент.

– Месть! – У нее появилось отвратительное чувство, что ей отведена роль пешки. – Возмездие за поруганную любовь и неосуществившуюся карьеру.

– Ничего подобного! Я отомстил ему раньше: я доказал, что превосхожу его как адвокат, создав собственную фирму. С Марией покончено. – Голос Митча звучал с присущей ему непреклонностью. – Я был готов на все, лишь бы вырвать тебя у Брента.

Вплоть до того, чтобы подставить ее, как предположил Брент? Чтобы прогнать эту догадку, она вспомнила ту ночь, когда полицейские искали в ее доме наркотики. Митч не притворялся, а был не на шутку напуган, как и она. Даже если бы ей не удалось тогда разглядеть выражение его лица, она доверяла своему инстинкту, который подсказывал, что Митч на подобное неспособен.

– Согласись, между нами есть что-то такое, что не пропало за целых пять лет. – Его пальцы скользнули по ее горлу, задержались на плече, потом легли на грудь. – Спроси саму себя, почему тебе нравится, когда я обхожусь с тобой грубо, беру тебя силой. Ответ прост: это помогает тебе отдаваться мне без всяких угрызений совести.

Она молчала. Разумеется, она сотни раз спрашивала себя, почему испытывает столь сильное физическое влечение к прежде ненавистному ей человеку. После их первого поцелуя в темноте ее обуревало чувство вины и стыда. Однако она и в следующий раз приняла его ласки. Даже сейчас она изнывала от томления, стоило его руке снова заскользить по ее спине.

Когда они наконец занялись любовью, она получила все, чего так боялась и так ждала, и даже больше. Видимо, ее телу было известно нечто такое, что отказывался признать рассудок: Митч был именно тем воплощенным совершенством, которого она ждала всю жизнь.

22

Митч следил за тенями, путешествующими по потолку его спальни. Ему не удавалось заснуть. Так продолжалось то ли пять, то ли шесть ночей подряд. Завтра он будет бледно выглядеть в суде, но ему было на это искренне наплевать. Он прекрасно знал, в чем причина его бессонницы: причина звалась Ройс.

Он пошевелился, и она прильнула к нему во сне; ее грудь касалась его груди, сердце билось в унисон с его сердцем. Ее лицо озарял серебряный свет луны. Она безмятежно спала, она была счастлива. Ему тоже полагалось быть счастливым.

После памятного разговора три недели тому назад у них установился удобный распорядок. Днем оба работали в конторе: он занимался своими делами, она готовилась к надвигающемуся процессу. Они редко виделись до наступления вечера, когда он, возвратившись домой, заставал Ройс за кухонными хлопотами и приглядыванием за Оливером, вечно норовившим что-нибудь стянуть. Дженни ходила за Ройс по пятам.

Многие мужчины испугались бы столь быстрого одомашнивания отношений – ведь оба за много лет привыкли жить сами по себе; однако Митча это не тревожило. Да, порой Ройс действовала ему на нервы. Она настаивала, чтобы он позволил ей навести порядок в его ящиках, так как она ничего не может в них найти; она засыпала клавиатуру его компьютера крошками от печенья, работая с файлами по программе помощи бездомным. То и другое само по себе было трагедией, но еще худшей бедой было то, что она не позволяла ему есть по вечерам пиццу. Однако все это компенсировалось тем, что жить с ней значило заниматься с ней любовью, а это занятие все больше его поглощало.

Она поменяла позу; ее тело по-прежнему соприкасалось с его телом, ладонь задела его член и легла ему на живот. Он не стал обращать внимание на снова проклюнувшееся желание.

Ройс никогда не выступала инициаторшей секса. Но она любила это занятие больше всего на свете и, видимо, полагала, что ему следует предаваться именно так, как это делали они, – дважды за ночь. Он начинал игру, и она откликалась на его действия тем более страстно, чем грубее они были.

Он не мог винить ее за это: ведь их отношениям мешала память об отце, давно умершем, но не покидавшем ее памяти. Если Митч принуждал ее к соитию, она могла оправдываться тем, что зачинательницей выступила не она. Самообман позволял ей сохранять видимость верности отцовской памяти. Бренту, звонившему ей ежевечерне, она пространно жаловалась на свое одиночество.

Точно так же она обманывала подруг, звонивших с такой же регулярностью, как Брент, и дядю

Уолли, застрявшего на Юге. Во время этих разговоров Митч находился неподалеку. Это было уморительно – знать, что Брент, беседуя с Ройс, считает, что она тоскует в одиночестве, тогда как на самом деле она лежит в постели с ним, Митчем.

Он провел рукой по ее золотистым волосам, рассыпавшимся по обнаженному плечу. Что он предпримет, черт побери? Неудивительно, что он утратил сон. До процесса оставался месяц, а он понятия не имел, как ее защищать. Ночь за ночью он овладевал ею, потом забывался благословенным сном, но вскоре просыпался весь в поту, потревоженный упорно возвращавшимся сном – Ройс в тюремной камере.

Он понимал, что Ройс ждет от него чуда. Однако он не мог придумать аргумента, который принудил бы присяжных оправдать ее. Ведь она была дважды поймана с поличным!

За всем этим просматривался чей-то поистине дьявольский замысел. Митч был склонен обвинить в злодействе Уорда Фаренхолта, но пока что Полу не удавалось его уличить.

Митч взглянул на Ройс, такую милую сейчас, в мягком лунном свете. Она полностью доверяла ему. Он не хотел думать о том, как она будет выглядеть, когда присяжные признают ее виновной.

Прошлое беспардонно вторгалось в настоящее. Митч был взрослым мужчиной, он обнимал Ройс, но его продолжали преследовать кошмары из детства. Он видел себя мальчишкой, зовущим мать, работающую в саду. Мать стояла на коленях, в руках у нее была садовая лопатка с тремя зубцами. Она повернулась к нему с такой же, как у Ройс, нежной, доверчивой улыбкой. Но стоило ей увидеть его, как улыбка исчезла.

До этого мгновения его детская жизнь была несчастной, но стоило матери обернуться, как она превратилась в сущий ад. Виноват в этом был, разумеется, его отец. Ему никогда не удастся его отыскать, но если судьбе будет угодно повернуть все по-другому, он с наслаждением прикончит этого мерзавца.


Субботним утром, когда Митч был в душе, позвонил Уолли.

– Я нашел школу, где работала монахиня, – сообщил Уолли после короткого приветствия.

– О! – только и ответила Ройс, услышавшая, что в душе перестала течь вода. Она отправилась вниз, прижимая к уху телефон. – Что она говорит?

– Ее там нет. Школы тоже нет. Теперь там лесопилка.

В кухне, где Митч не мог ее подслушать, она остановилась и сказала:

– Это тупик?

– Вовсе нет. Я знаю, откуда взялось имя из поддельного свидетельства о рождении: католическая школа стояла на пересечении улиц Митчелл и Дюран.

– Нет! – не то прошептала, не то простонала она. В горле застрял ком, сердце отказывалось смириться с только что услышанным. Она-то думала, что мать Митча с любовью выбрала имя «Митчелл» из многочисленных имен, которые перебирала на протяжении многих месяцев, а оказалось, что она даже не знает, как его на самом деле зовут!

Она еще могла понять, если бы он сменил фамилию, но зачем было менять имя? Разве не логичнее было его сохранить?

– Наверное, имя было связано для него со страшными воспоминаниями.

Не успела она закончить фразу, как в кухне появился мокрый после душа Митч. Волосы у него на голове торчали, как гребешок у петуха, бедра были обернуты полотенцем. Она встретила его улыбкой, которую постаралась сделать не слишком виноватой, и прошептала:

– Уолли.

– Скорее всего он был известен полиции, и это не дало бы ему поступить во флот, – сказала трубка.

– Угу. – Она наблюдала, как Митч расчесывает Дженни – это было его субботней обязанностью. Митч, подобно итальянскому графу, переродился. Почему? Что осталось у него в прошлом?

Митч вскинул голову и наклонил голову, чтобы уловить здоровым ухом звонок другого телефона, его собственного, прозвучавший из кабинета. Ройс облегченно вздохнула: Митч бросился наверх.

– Но я кое-что узнал об этой монахине, – не унимался Уолли. Его было так хорошо слышно, словно он стоял рядом с ней в кухне. – Она уже ушла на покой. Здесь есть всего один монастырь для старых монахинь – в Баском Спрингз, неподалеку от Вудвилла.

– Вудвилл? Это то самое место, где лечится некто, кого Митч поддерживает деньгами. – Ройс произнесла это в полный голос и спохватилась, что Митч может в любой момент вернуться.

Их отношения стали настолько безоблачными, что она не могла позволить, чтобы он узнал о расследовании Уолли.

– От Баском Спрингз до Вудвилла каких-то семь миль. Я могу побывать там и там в один день.

– Пожалуйста, не… – Ройс осеклась: Митч возвратился в кухню.

– Не беспокойся, я как-никак профессионал. Митч ни о чем не узнает.

Митч пристально смотрел на нее, как волк, унюхавший добычу.

– Возвращайся домой, дядя Уолли. Я по тебе соскучилась.

– Скоро вернусь. Мои репортажи использует Ю-пи-ай. Я не могу прямо так взять и все бросить.

Она впервые задала себе вопрос, что движет дядей. Неужели еще одна Пулитцеровская премия для него важнее, чем она? Что бы с ней было, не окажись рядом Митча? Она бы погибала от одиночества. Она едва расслышала слова, произнесенные Уолли на прощание.

– Уолли делает что-то такое, что тебе не нравится? – с ходу спросил Митч.

– Торчит там. – Ложь прозвучала кисло, как пиво недельной давности. – Суд уже совсем скоро. Я… Мне надо… – Выражение лица Митча свидетельствовало, что он что-то заподозрил. – Мне, надо на волю. Иначе я чувствую себя, как кролик Рэббит Е. Ли, запертый в клетку. Почему бы нам не взять Дженни и не поехать в парк, на пикник? – У него был очень странный вид, что страшно ее пугало. – Если, конечно, тебе не надо работать. Этот звонок…