– Ничего не получится. Мужик запретил мне выходить.

– Дай-ка мне мать. – Митч подождал, пока она возьмет Трубку, и заговорил: – Прошу вас, объясните мужу, как важно для Джейсона проводить время со мной и зарабатывать очки по системе «Старший брат», чтобы летом он смог поехать в лагерь! Кажется, у вас как раз тогда родится маленький? Вам потребуется покой.

Она согласилась, почти не сопротивляясь. Митч привык уговаривать самых упрямых присяжных. Трудности заставляли его собираться с силами. Он повесил трубку и выключил настольную лампу. За окном простирался залив, вдали плясали огни Сосалито. Черт возьми, до чего трудно уберечь от улицы одного-единственного мальчугана! Его мучило предчувствие, что Джейсон не удержится на краю пропасти.


Ройс заметила, что прием подходит к концу; впрочем, Брент и его отец все еще сидели за своим столом, увлеченно беседуя с итальянским графом, кавалером Кэролайн. Попрощавшись с Диллингемами, осыпавшими ее комплиментами и пожелавшими удачи в предстоящем пробном выходе в эфир, Ройс отлучилась, чтобы поправить прическу, надеясь, что, вернувшись, найдет Брента готовым к отъезду.

На лестнице она столкнулась с Кэролайн и Элеонорой Фаренхолт. Видимо, над обеими потрудилась одна и та же добрая фея. И у той, и у другой была внешность особ, позирующих для обложек модных журналов: орлиный нос, высокие скулы, глаза патрицианской голубизны. При такой безупречности облика обе не слишком заботились о волосах и просто гладко зачесывали их назад, как стандартные блондинки-манекенщицы.

Они выглядели настолько величественно, что Ройс поспешила напомнить себе о своем преимуществе – волнистых русых волосах, смягчавших ее квадратный подбородок и позволявших мириться с веснушками, усыпавшими нос. Больше всего она гордилась глазами: ясными, светло-зелеными. Отец обычно называл цвет ее глаз «умным».

– Сегодня ты выглядишь просто сногсшибательно, – польстила ей Кэролайн. – Это платье очень тебе идет.

Произнесено это было таким искренним тоном, с таким прямым взором, что Ройс была готова принять ее слова за чистую монету, хотя знала, что Кэролайн никак не может быть с ней откровенна. Какая женщина простит соперницу, отнявшую у нее Брента Фаренхолта?

– Благодарю. – Ройс улыбнулась, обратив внимание, что Элеонора не стала вторить похвале, а, напротив, взирала на Ройс так, словно не пожелала бы столкнуться с ней на темной улице.

Ройс поспешила вверх по лестнице, стараясь ступать как можно легче, чтобы не стучать каблучками. Первая дверь в коридоре оказалась запертой, зато вторая была открыта. В комнате было темно, но она вошла, полагая, что это спальня с ванной. Прищурившись, она разглядела в темноте силуэт высокого мужчины, стоявшего у окна.

– Вы ни минуты не можете провести без меня, верно, Ройс?

За что ей эта напасть? Почему она все время сталкивается нос к носу с Митчем? Кстати, что ему понадобилось в этих потемках? Он сделал два шага в ее сторону, глядя на нее тревожащим, чувственным взглядом – или у нее просто разыгралось воображение?

– Вы страшно злы на саму себя, ведь правда? – проговорил он.

– Ума не приложу, о чем это вы. У меня нет слов.

– В кои-то веки. – Он сделал еще один шаг, потом еще.

Первобытный инстинкт самосохранения напомнил ей предупреждение Брента насчет несдержанности Митча. В его тоне звучала враждебность. Хотя ей трудно было разглядеть в темноте выражение его лица, оно казалось ей зловещим. С какой стати он так злобствует? Разве это его отец гниет в могиле?

– Вы исходите злобой, потому что не сказали Арнольду Диллингему, что я – величайший сукин сын на всем белом свете.

Митч стоял теперь так близко, что до нее долетал аромат его лосьона после бритья – этот запах запомнился ей с момента их первого поцелуя пять лет назад. Реакция на запах была чисто женской, непроизвольной и подлежала подавлению. Возможно, он просто пытается ее запугать. В Митче всегда было что-то пугающее.

– Я способна вас прикончить.

– Для этого вам пришлось бы встать в длинную очередь, Ройс.

– Только какой в этом толк? Мертвого не оживить.

– Вас весь вечер так и подмывало найти применение своей язвительности, но вы сдержались, потому что знали, что Арни все равно не станет прислушиваться. А своей карьерой вы рисковать не намерены, ведь так?

Она невольно занесла ладонь, чтобы отвесить ему пощечину. Он поймал ее за запястье и больно сжал. Ей стало так стыдно, что кровь застучала в висках.

Что ж, он прав. За правоту она возненавидела его еще больше. Она прикусила язык, потому что знала, что отца все равно не вернуть, но не только поэтому: больше всего на свете ей хотелось стать ведущей телепрограммы.

– Теперь вы знаете, что такое честолюбие. – Он насильно опустил ее руку, не ослабляя хватку. – Когда человеку до обморока хочется успеха, он способен распробовать его на вкус. Для того чтобы одолеть вершину, приходится идти на компромиссы.

– Ваше поведение было иным.

– Нет, таким же. Если вы честны, то вам придется с этим согласиться.

– Вы отвратительны! Отпустите меня.

Ее рот так и остался открытым, ее последние слова еще висели в замкнутом пространстве между их лицами, когда он завел руку ей за спину, прижав ее к своей каменной груди. Свободной рукой он взял ее за подбородок и не позволил закрыть рот. Она почти не сознавала, что происходит; в следующее мгновение его губы впились в ее в обжигающем поцелуе.

«Зачем он это делает?» – билась в ее мозгу отчаянная мысль. Его поцелуй был, как ожог, как наказание, это было доказательство его мужского превосходства. И его желание не ограничивалось поцелуем – об этом ясно свидетельствовало то, как он прижимался к ней всем телом.

Она в ярости попыталась заехать ему коленом в пах, но он предотвратил это, ловко ее развернув. Прекрати сопротивление, велела она себе. Он слишком силен. Расслабься, и он отстанет.

Она обмякла в его объятиях; не удержи он ее, она сползла бы на пол. Однако он продолжал терзать ее поцелуями, демонстрируя не то страсть, не то ожесточение.

От горячего прикосновения их языков по ее телу пробежала волна возбуждения. В следующее мгновение она припомнила во всех подробностях их первый поцелуй пятилетней давности. Тот поцелуй она так и не забыла, как ни презирала себя за слабость. Поцелуй, вызвавший в ней вожделение, неподвластное времени и расстоянию.

В тот раз она ответила на его поцелуй, не сумев воспротивиться инстинкту. О небо, приди мне на помощь! Кажется, сейчас повторяется то же самое…

Он выпустил ее руку, и она сообразила, что свободна, только когда уже гладила его затылок, запуская пальцы в завитки волос. Прошлое и настоящее слились в волне желания. Его ладони уже беззастенчиво сжимали ее ягодицы, приподнимая ее так, чтобы ее еще сильнее обдавало его жаром. Она судорожно обнимала его, наслаждаясь тем, что вытворяет у нее во рту его язык, хотя знала, что потом будет саму себя ненавидеть; она оказалась не в силах побороть судорогу желания. Его сводящие с ума поцелуи затмили горькое прошлое.

– Видишь? – прошептал он, касаясь губами ее губ. – Ты по-прежнему по мне сохнешь. За пять лет ничего не изменилось.

Она ничего не ответила, упиваясь его поцелуем, хотя разум подсказывал, что пора остановиться. Когда же образумится ее тело? Ведь она его ненавидит!

– Только не лги, Ройс – ни мне, ни себе!

Он прижался к ней, желая продемонстрировать готовность перейти к активным действиям. Качая бедрами, он заставил ее вожделенно представить себе, что значило бы на самом деле заняться с ним любовью. Боже, она хотя бы не стонет? Не хватало только, чтобы он вообразил, что привел ее в неистовство. Да она ненавидит его всей душой!

Она ухитрилась оторвать свои губы от его, хотя их тела остались слитыми.

– Я способна тебя прикончить…

– Одно это я от тебя и слышу. – От его толчков ей в пах все ее тело, обтянутое тонким шелком, обдавало нестерпимым жаром. – Осторожно, Ройс, я вооружен и опасен.

Она не знала, сколько времени они простояли в темноте. Сколько времени целовались. Это было почти равносильно акту грубого обладания. В Митче всегда присутствовало что-то дикое, необузданное. Она была вынуждена признать, что это-то и возбуждает ее больше всего.

Ее посетила тревожная мысль, идущее из глубины подсознания предчувствие: это мгновение, этот поцелуй она запомнит. Запомнит навсегда.

Ее сердце колотилось как бешеное, но до слуха донесся странный звук. Господи, только не это: неужели она снова стонет? Ройс оторвалась от его рта.

Судя по выражению его лица, он тоже что-то услышал. В данный момент единственным звуком в комнате было их прерывистое дыхание, эхо слишком долго удерживаемого желания. Недавний странный звук донесся, должно быть, из коридора: видимо, кто-то прошел мимо двери.

Что будет, если за ней подсмотрели и все расскажут Бренту? Эта мысль окончательно отрезвила Ройс, наполнив ужасом перед только что содеянным. Целоваться с Митчем Дюраном! Да как ее угораздило? У нее не было ответа на этот вопрос. Ее испепеляла такая ненависть к нему, что она не могла поднять на него глаза. Ненависть к нему – и к себе.

– Честолюбие, – промолвил он полушепотом, – обоюдоострое оружие. Оно выявляет в нас лучшие и худшие свойства. Поразмысли над этим.

Она посмотрела на него, теперь уже действительно не находя слов, однако темнота на позволяла разглядеть его угловатое лицо. Он засунул руку в карман и извлек какой-то белый клочок. Визитная карточка, сообразила она, в отчаянии размышляя, что сказать, что сделать, чтобы спасти положение. Оставалось молиться, чтобы никто не видел, как она целовалась с Митчем.

– Позвони мне. – Митч сунул карточку в вырез у Ройс на груди. – В любое время.

2

В понедельник на горизонте сгустились мраморно-черные облака, задул пахнущий влагой ветер, сулящий ливень. Ройс обедала со своими лучшими подругами, Талией и Валерией, в «Рефлекшнз», ресторане с окнами на залив и мост Золотые Ворота.