– Алка, у меня голова болит, – не выдержала ее стрекота Верочка.

– Конечно-конечно, – засуетилась Муськина. – Молчу!

Но молчать она не умела по определению. Новости и сплетни сыпались из Аллы, как горох из прохудившейся корзины. А поскольку Верочку она не видела довольно давно, то и брешь в новостях о ее личной жизни Муськиной тоже требовалось как-то заполнить.

– Как твой мужчина? Я считаю, что он должен быть рядом в такой тяжелый момент? – бросила Муськина пробный шар.

– Угу. Мама тоже так считает, – вежливо промычала Вера.

– Его мама? Он уже познакомил тебя со своей мамой? – Аллочка всплеснула пухлыми ладошками и трогательно закатила глаза, став похожей на переросшего ангелочка, повозившегося в чужой косметике.

– Алка, мне плохо, отстань!

– Значит – нет?

– Нет, не познакомил!

– И что это значит? – Муськина собрала лоб в задумчивую гармошку, сквозь которую явно просвечивало абсолютное отсутствие мыслительного процесса. Аллочка как обычно ждала чужих выводов.

– Ровным счетом ничего…

Спас Верочку звонок в двери.

– Кто это? – Муськина заметалась по комнате. Похоже, она собиралась спрятаться, подозревая, что к Верочке заявился кавалер. Интересно, что уйти ей даже не пришло в голову. Ну, конечно, разве любопытная Муськина могла покинуть поле боя, не выяснив все подробности!

– Алла, иди открой, это врач! – тихо рявкнула Верочка. Должна же была от подруги быть хоть какая-то польза.

– Врач? – Алла откровенно расстроилась. Но послушно потопала в прихожую.

– Здрасти, – донеслось до Верочки. – А вы точно доктор?

В голосе Муськиной было такое недоумение вперемешку с сомнением, что Вера застонала: если это действительно врач, то он с порога должен возненавидеть и пациентку, и все, что с ней связано.

– Руки мыть будете? – сурово вопрошала Муськина, ощутив себя хозяйкой положения.

«Убью!» – подумала Верочка и поправила одеяло, пожалев, что так и не оделась.

Первой в комнату вошла Муськина, вращавшая глазами и строившая жуткие рожи. Следом за ней, сопя как обожравшийся бульдог, вползла дряхлая бабулька в огромных очках. Врача в визитерше выдавал только стетоскоп, болтавшийся поверх кофточки с рюшами.

Доковыляв до стола, она тяжело плюхнула на него сумку и принялась в этой сумке рыться. Верочка покорно молчала, с благоговением и некоторой робостью, а Муськина терлась рядом, стрекоча как сверчок:

– Что с ней? Это опасно? Что купить? Вы рецепт разборчиво выпишете? Нам нужен больничный. Для работы.

Не говоря ни слова, бабулька принялась что-то размашисто писать на выуженной из ридикюля бумаженции. Судя по амплитуде движения локтя, почерк у нее вряд ли был особо разборчивым.

Закончив скрипеть пером, врач повернулась к Верочке и посмотрела на нее с некоторой брезгливостью.

– Это больная? – каркнула эскулапша. При этом она угрожающе щелкнула челюстями: судя по всему, зубной протез был ей велик, поскольку, замолчав, она продолжала катать его по рту, периодически выдвигая вперед, словно ящик старого комода. Бабка, конечно, не пребывала в маразме, но и особого доверия не вызывала.

Вяло пошлепав по Верочкиной спине и груди стетоскопом, она издалека заглянула ей в рот и изрекла:

– ОРЗ.

– Кто бы сомневался, – ядовито огорчилась Муськина. – Вы небось других болезней и не проходили.

То ли врачиха была плюс ко всему еще и глухая, то ли необидчивая, но муськинскую язвительную реплику она пропустила, велев Верочке пить аспирин.

– Поганка трухлявая, – подвела итог Алла, выпроводив докторшу. – Будем лечить тебя народными методами.

Выпотрошив Верочкин кошелек и по-хозяйски взяв ключи, Муськина отбыла в неизвестном направлении. К огромному облегчению Верочки, немедленно заснувшей от усталости и всех переживаний. Но безмятежный сон продлился недолго. Через час Муськина, таинственно блестя глазами, ввалилась в квартиру и начала шаманить.

Первой ступенькой к выздоровлению был бутерброд с чесноком. Единственным негативным моментом, связанным с вполне безобидным сандвичем, было отсутствие окончательной уверенности в том, что Филипп не раскается и не придет спасать свою болеющую принцессу. Верочка смутно помнила из школьного курса литературы, что принцесс спасают поцелуем. А из ширпотребовских кинушек про всякую нечисть она вынесла одно: чеснок – лучшее средство борьбы с вампирами. Натрескавшаяся чеснока принцесса никак не вписывалась в привычную канву.

Но Филипп был неизвестно где, зато прямо в ухо дышала деятельная Муськина, вознамерившаяся реанимировать сокурсницу безо всяких поцелуев, подручными методами. Несмотря на самоотверженную колготню по квартире и горестные причитания по поводу тяжелой болезни, подломившей хрупкое здоровье подруги, Верочка не чувствовала абсолютно никакой благодарности. Более того, Муськина раздражала, как прокисший продукт, завалявшийся в мусорном ведре: и нюхать невозможно, и сил вынести нет. Конечно, Аллочкин героизм базировался вовсе не на широте души, а на элементарном отсутствии других дел. Муськиной было скучно жить, а Вера вносила в ее жизнь некоторое разнообразие.

Суетливая однокурсница значительно расширила Верочкин кругозор в части народной медицины. После бутерброда с чесноком Муськина начала нарезать круги по комнате, держа в руке то ли свечу, то ли какую-то палочку, чадившую, словно подбитый самолет. Как только помещение, на взгляд спасительницы, достаточно сильно провоняло продуктами горения, она начала совать палочку под нос обалдевшей Вере и требовать, чтобы та вдыхала как можно глубже.

– Это стрелка чеснока, лучший способ вылечить насморк! – наседала Муськина и многообещающе добавила: – Сейчас я еще одну штуку сделаю, после нее ты совсем поправишься.

Почему-то словосочетание «совсем поправишься» в исполнении Аллочки звучало угрожающе.

Решительный удар по болезни оказался чудовищной акцией, следствием которой стало выдворение Муськиной из квартиры вернувшейся Ярославой Аркадьевной. Алла слегка превысила полномочия и обмазала покорную Верочку медом вперемешку с подсолнечным маслом. Содрогавшуюся от отвращения и холода подругу она обмотала полиэтиленовыми пакетами, а сверху – простыней. Мед и масло благополучно просочились на диван, а обалдевшую от слабости Верочку пришлось долго и почти безуспешно отмачивать в ванне, которая тоже немедленно покрылась тонкой масляной пленкой.

– Еще очень хорошо помогает пчелиный яд, – скулила выдворяемая Муськина.

– Верка, тебе еще повезло, – загрохотала Ярослава Аркадьевна. – Это она тебя еще пчелами потравить не успела, так что радуйся.

Радоваться Верочка не могла. Она тихо стонала, физически ощущая, как растет температура.

Глава 27

Илья Федорович обалдело читал бумаги, периодически вскидывая глаза на Кочеткова, томившегося рядом в ожидании похвалы.

Ознакомление с добытым материалом длилось уже час. Брыкин явно вычитал там нечто такое, что укрылось от проницательного взгляда начальника службы охраны. По мнению Кочеткова, читать там особо было нечего, тем не менее шеф перечитывал доклад уже раз четвертый, с некоторым изумлением вглядываясь в довольно удачную фотографию Веры Новиковой, новой возлюбленной его зятя, счастливой соперницы его дочери и просто девицы, сильно нарушившей его планы. Рядом пасьянсом были разложены фото Ярославы Аркадьевны в разных ракурсах: с огромной матерчатой сумкой, из которой нахально высовывался длинный французский батон, далее она же в бесформенном дутом пальто и съехавшем набок пятнистом кожаном берете, нависающем над перекошенным негодованием лицом с раззявленным ртом и задранными бровями, и, наконец, кокетливо улыбающаяся дама не первой свежести, но довольно приятной наружности, в кофточке с глубоким декольте и выложенным на стол бюстом.

Никаких чувств, кроме здорового недоумения, Илью Федоровича не посещало. Тем не менее чувства эти должны были иметь место: озарение, понимание, укол в сердце и так далее. Но как Брыкин ни копался в недрах своей бескрайней души, ничего обнаружить так и не удалось. Тем не менее факт оставался фактом: результаты «соцопроса» подтвердили – Ярослава Аркадьевна была той самой Ясей, с которой он когда-то встречался. Мир оказался тесен до безобразия. И смущало Илью Федоровича вовсе не то, что неожиданно всплыла давняя любовница – в его жизни то и дело проклевывались старые знакомства и связи, – а то, что Брыкин совершенно не понимал, хорошо это или плохо лично для него и для ситуации в целом.

Ясю он помнил плохо, смутно, а проще сказать – практически не помнил. Всплывали лишь воспоминания о каких-то обрывках ссор, капризно изогнутых губах и потрясающей фигуре, за которую можно было простить абсолютно все. Потом в его жизни настала черная полоса: начинающего бизнесмена подставили такие же начинающие, но более удачливые конкуренты, и коммерсант Брыкин загремел на нары. Тогда из его молодой жизни разом пропали все подруги – и фигуристые, и умные, и сочетающие оба этих немаловажных качества, – осталась только одна, родившая ему Алиночку и дождавшаяся его возвращения из мест не столь отдаленных. Жили они вместе довольно счастливо, но недолго, супруга скончалась, а резко повзрослевший в тюрьме Брыкин к женщинам стал относиться с прохладцей, вспоминая отсутствие писем и передач от самых своих преданных подружек. Яся была среди прочих. Конечно, никакая обида в нем не всколыхнулась, за двадцать лет боль притупилась, но надо было выработать какую-то позицию относительно бывшей дамы сердца. Позиция отчего-то не вырабатывалась, что сильно задевало и злило Илью Федоровича. Бывшей пассии было около пятидесяти, но выглядела она на все шестьдесят, если не старше. Брыкин с тоской вспомнил, что и сам не помолодел за эти годы. Эта печальная мысль окончательно вывела его из равновесия, захотелось выпить, а не заниматься делами. Бросив прощальный взгляд на лежавшую сверху фотографию Ярославы Аркадьевны в съехавшем набок берете, он сгреб все бумаги в ящик стола и махнул рукой почтительно замершему Кочеткову: