Светлана Лубенец - Поцелуй под дождем

– И ты, конечно, считаешь, что для Герценовского универа именно на этой Наташе свет клином сойдется?

– Я повторяю, – уже сердито сказал отец, – у нее очень хорошая подготовка. Она круглая отличница.

– Это она в своем Медвежьегорске отличница, а здесь из нее спесь быстренько повытрясут. Одна наша Татьяна Николаевна чего стоит!

Отец не посчитал нужным ответить и налил себе чаю. Андрей развернулся к матери:

– Ма! Ну скажи, пожалуйста, где в нашей двухкомнатной малогабаритке может поселиться еще один человек? Не в моей же комнате?

– Устроимся как-нибудь, – отозвалась мама, возвращая сыну банан, который его уже вовсе не интересовал.

– Ну конечно! В мою комнату! Не в ту же, где вы спите! – Андрей опять вскочил со своего места. – А я? А как же я? В кухне или в ванной жить буду? Мне, между прочим, тоже поступать надо!

– Андрюшка! – Мама ласково обняла его за плечи. – Мы постараемся сделать так, чтобы всем было хорошо. Не злись! Надо же людям помочь! И потом… Вспомни, кто в прошлом году прислал отцу деньги на те дорогущие лекарства? Дядя Саша Лазарев! Кто посылает нам каждую осень морошку, чернику и бруснику? Саша Лазарев!

Андрей раздраженно освободился из маминых объятий и пошел в свою комнату. Та-а-ак… Сюрпризик… Наташа Лазарева! Здрасте-пожалуйста!

Она действительно запомнилась Андрею своими бесконечными слезами и занудством. И еще она постоянно ябедничала на Андрея своему дяде Саше. Он, правда, к его чести надо сказать, не только никак на эти ябеды не реагировал, но и постоянно ругал за них свою дочку. В те времена Наташа была белобрысой блеклой пигалицей с синеватой прозрачной кожей и бесцветными невыразительными глазами. Эдакая альбиноска. Гор-р-рячая северная девушка.

Однако это уже становится законом: как только появляется в его жизни какая-нибудь девчонка, сразу с ней вместе на него обрушивается куча проблем. Что за невезуха такая! Андрей с досады чуть не плюнул на пол.

Лариса злилась. У нее ничего не получалось. Разумовский ее не замечал. Сколько бы она ни жгла его взглядом, он больше не краснел. И вообще обходил ее стороной. Вчера, когда они всем классом скучились возле стола математички, обсуждая результаты самостоятельной работы, Лариса оказалась притиснутой к Андрею вплотную. Он, заметив это, тут же выскользнул из толпы и оказался в гуще одноклассников с другой стороны стола Татьяны Николаевны. От Ольги Лариса без конца слышала только одно: «Ну я же говорила!» Так что победа над Разумовским стала для нее уже не просто условием пари, а делом чести.

После звонка на урок, когда все расселись по местам, Татьяна Николаевна сказала:

– В следующую пятницу городской тур олимпиады по математике. От вашего класса идут Карпова и Разумовский, от 9-го «В» Рудакова и Черных, от «А»-класса Наздратенко и Подкапаев. Андрей и Оля, запишите себе где-нибудь, что встречаемся в 9.00 у нашей станции метро.

– Я не пойду, – возразил Татьяне Николаевне Разумовский. – Что мне там делать?

– Как это не пойдешь? – От возмущения Татьяна Николаевна резко вскочила со стула. – Почему?

– Мне не нужна математика. Я собираюсь поступать на гуманитарный факультет и не хочу зря тратить время, которого у меня и так немного.

– Нет, вы только посмотрите на него! – Татьяна Николаевна жестом несправедливо обиженного человека показала на Андрея. – Он не хочет тратить время… Ему, видите ли, не нужна математика… А школе, между прочим, нужна победа на олимпиаде, Разумовский! А у тебя все шансы взять диплом!

– Ольга возьмет.

– Одного мало!

– А Рудакова с Наздратенко? Они ж математические гении!

– Эти гении, Андрей, могут накрутить такого, что ни одна комиссия не разберет. – Татьяна Николаевна подошла к столу Андрея, сменила выражение лица с благородного негодования на просящее и ласково произнесла: – Андрюшенька! Ну, для меня! Напоследок! Ты ведь собираешься уходить из школы, так что в следующем году я тебя уже не смогу послать на олимпиаду! Будь так добр, Андрюшенька, сходи, пожалуйста, на эту. Так сказать, на память!

И Андрей сдался. Он досадливо сморщился, но сказал:

– Ладно… Так и быть.

Татьяна Николаевна погладила Андрея по волосам, как какого-нибудь первоклассника, а Лариса сказала Ольге:

– Это шанс!

– Чего-чего? – не поняла Ольга.

– Ты же идешь с Разумовским на олимпиаду!

– И что?

– Будь к нему поближе, поворкуй поласковей и, между прочим, пригласи на день рождения.

– На чей?

– Ну, ты даешь? У кого день рождения через неделю?

– У кого?

– Ольга, хватит придуриваться! У тебя через неделю день рождения.

– Точно… Совсем из головы вон… Ларик! С чего это я вдруг его приглашу?

– Карпова! Нитребина! Что за балаган? У нас серьезная работа! – вмешалась в интересный разговор подруг Татьяна Николаевна. – Вы уже решили уравнение?

– Сейчас решим, – успокоила учительницу Ольга, а Лариса, вырвав из тетради листок, написала: «Придумай что-нибудь».

«Я не смогу, – коряво вывела Ольга и добавила: – Придумай ты».

«Скажи, что хочешь пригласить Колесникова, но стесняешься, а потому приглашаешь Андрея, чтобы он взял с собой Игорька».

«Больно сложно…»

«В самый раз».

«А если он откажется?»

«Ты уж постарайся, чтобы не отказался!»

«Тогда тебе придется наш разговор с ним разработать в деталях, а то я собьюсь».

Лариса кивнула, смяла бумажку и сунула ее в сумку.

Следующим уроком был ненавистный всем предмет под названием ОБЖ. Вел его полковник в отставке Марк Аронович Берлин, прозванный Макаронычем. Так вот Макароныч совершенно не умел общаться с детьми, а тем более с подростками. Старшеклассников он называл «эти юнцы» или «эти девицы» и считал всех наглецами, негодяями, проститутками и наркоманами. Свой предмет он вел скучно и бесцветно. Во рту его слова вязли, теряли окончания, и на последних столах вообще было не разобрать, о чем вещает у доски педагог, тыча указкой в серые плакаты. Но и сидящие за первыми столами не слушали Макароныча. ОБЖ обычно использовали для того, чтобы списать несделанную «домашку», выучить параграф по следующему предмету, поиграть в морской бой, почитать детектив или любовный роман. Все столы в кабинете были изрисованы и исчерчены. На многих велась душераздирающая переписка представителей разных возрастных категорий. Лариса, например, с большим удовольствием переписывалась с каким-то младшеклассником, который последнее время настойчиво умолял о свидании, поскольку они, по его мнению, уже давно стали почти родными людьми. Недавно Макароныч даже выставил Нитребину за дверь кабинета, потому что она не смогла сдержать смеха, когда прочитала вот такое признание в любви: «Ты мне очень ндравися. Приглашаю тибя к мине дамой».

Все это делало бы ОБЖ любимым предметом, если бы не злость и не мстительность Макароныча. Во всех классных журналах страницы ОБЖ пестрели «двойками» и «единицами». К концу триместров больше всего неуспевающих было именно по ОБЖ.

– Садитесь, Осипенко, «единица»! – Макароныч вывел в журнале очередной стройный, поджарый и очень прямой, как солдат в строю, «кол».

– За что? – Макс Осипенко, приняв независимую позу, совершенно не спешил садиться на место.

– Вы не знаете этого материала, поэтому даже не можете толком понять, что именно я вас спрашиваю!

– А вы нам того, что спрашиваете, и не объясняли! – Макс сказал это так громко, что класс перестал заниматься своими делами и с интересом прислушался к диалогу.

– И объяснял и задавал! – не согласился Макароныч. – Вот у меня и в журнале записано.

– Мало ли что вы там запишете! – не сдавался Осипенко. – У меня вот в тетради ничего про это нет!

– Я не виноват, что вы на моем предмете ничего не записываете.

– Кто не записывает? – Макс, войдя в роль, повернулся к классу. – Это я-то не записываю? Вот! Пожалуйста! Полюбуйтесь! – он схватил со своего стола тетрадь. – Вот мой конспект. Все темы с первого сентября есть, а того, что вы спрашиваете, нет!

– Перестаньте устраивать цирк! – Макароныч, как всегда, от злости сорвался на фальцет. – Вы заслужили свою «единицу», Осипенко, и разговор окончен!

– Ошибаетесь! – с ледяным спокойствием проговорил Максим. – Он продолжится и очень скоро. В кабинете директора. Мы все представим свои конспекты.

В классе повисла тишина. Макароныч, красный от негодования, ловил ртом воздух, не зная, как отреагировать на выпад Осипенко. 9-й «Б» перелистывал свои тетради.

Ларисина тетрадь по ОБЖ представляла собой три двойных листа, болтающихся на одной скрепке, в мятой обложке, разрисованной цветами и бабочками. На первом листе аккуратным почерком было выведено: «Порядок эвакуации при…», потом шло решение алгебраического примера. Под ним улыбалась рожица, подписанная: «Это Оля», а дальше шел столбик английских слов с переводом. На нынешнем уроке, под жалкий лепет у доски Макса Осипенко, в этой своей жалкой тетради Лариса только что начала писать черновик сочинения по литературе, по «Недорослю». Ни одной темы по ОБЖ в ее тетради не было, как, впрочем, почти ни у кого в классе. Лариса с нескрываемым раздражением посмотрела на Осипенко. Тот с независимым видом смотрел в окно. Спасительный звонок с урока прервал всеобщее замешательство. Макароныч неловко закрыл журнал, смяв при этом несколько страниц, и, провожаемый взглядами девятиклассников, почти выбежал из кабинета.

– Макс! У тебя крыша совсем съехала или как? – нарушил молчание Стас Белявский. – Чего ты завелся с этим конспектом?

– А то! Пора кончать с Макаронычем! – зло выкрикнул Осипенко. Он нам всем своей ОБЖой аттестаты перепортит. Ни у кого ведь даже «четверки» нет! Вот ты, Андрюха! – обратился он к Разумовскому. – Неужели тебе нужен «трояк» в аттестате?

– Не очень, – согласился Андрей.

– Вот! – Макс поднял вверх указательный палец. – Что и требовалось доказать! Но это у Андрюхи будет «три», потому что он как истинный гуманитарий может уболтать даже Макароныча. А что у остальных? Ларик! – Осипенко подошел к столу Ольги с Ларисой. – Олик! У вас, красавицы, наверняка «пары» получаются.