Неожиданно вспомнились сильные бабкины руки, отрывающие ее, маленькую, от такой красивой, мягкой и душистой мамы. Отчаянные вопли, сопровождающие еженедельное бегство расстроенной родительницы вниз по лестнице. И выедающая душу тоска, привычная, давно поселившаяся внутри боль. Жизнь без мамы…

Будь ты другой, более строптивой, сильной, непокорной, может, ты бы тоже не пряталась под кроватью? Может, и ты стреляла бы по случайным гостям из игрушечного ружья, отвоевывая то единственное, что судьба еще оставила тебе — папу?

— Когда, вы говорите, жена мистера Грекова оставила его? — быстро спросила вдруг Лика.

— Да уж почти два года прошло, — махнула полной рукой могучая негритянка.

Два года… Вспомнилась вдруг записка, всунутая в дверь ее московской квартиры: «Я в Москве. Нужно встретиться. Андрей». Так вот, значит, что у него было за срочное дело? Спешил сообщить, что снова холостяк? Она будто физически ощутила, как комкает в руке гладкий листок, как метким движением вышвыривает его в приоткрытую форточку. Кто знает, не поступи она так тогда, возможно, все сложилось бы по-другому… Может быть, ей удалось бы подарить брошенному маленькому мальчику все нерастраченное тепло и любовь, сделать его мягче, доверчивее, добрее. И Артуру не пришло бы в голову с оружием в руках защищать свою территорию. Да что там, может, эта территория, этот белый дом с садом стали бы и ее домом. И Андрей никогда не бросил бы ей в лицо эти жестокие обвинения… Возможно, они все трое смогли бы постепенно научиться доверять друг другу…

На покрывале затренькал мобильный телефон. Лика ответила на звонок.

— Вы заказывали такси? — осведомилась диспетчер. — Машина у ворот.

Что ж, как бы там ни было, сделанного не изменишь. Все случается так, как должно случиться, и пути назад нет. Лика поднялась с кровати, тряхнула головой, вскинула на плечо сумку.

— Дэззи, спасибо вам. Я, наверно, и правда была слишком резка с мальчиком…

— Ничего, мэм, вы же не знали… — закивала верная нянька, тяжело поднимаясь из кресла.

— Мне пора ехать. Спасибо вам за гостеприимство. И передайте, пожалуйста, мистеру Грекову…

Она замялась. Что ей сказать Андрею на прощание? Что она огорчена его семейной трагедией? Что, знай она о том, как все произошло, возможно, вела бы себя по-другому? Что сожалеет о вырвавшихся у нее в пылу гнева словах? Черные круглые глаза смотрели на нее с мудрой внимательной добротой.

— Просто передайте «до свидания», — закончила она и вышла из комнаты.

6

Вернувшись в Нью-Йорк, она первым делом затерла последнюю диктофонную запись. Расшифровывать пленку, заново вслушиваясь в его голос, было выше ее сил. Пирсу пришлось что-то наплести про так и не взятое интервью. Кажется, произошла ошибка, и добрый бескорыстный меценат на деле оказался колумбийским наркобароном.

Впрочем, и без этого злополучного интервью работы хватало. Беженцы, нелегалы, бездомные… Съемки, зарисовки… Лето сменилось осенью, осень — зимой. И Лика в какой-то момент осознала, что давно уже не помнит, какое время года на улице. День и ночь, зима и лето — все перепуталось в голове, осталась лишь бесконечная гонка. Успеть, записать, заснять. Пирс неизменно бубнил:

— Еще! Нужно собрать еще материала. Если мы хотим, чтобы этот проект и в самом деле произвел фурор…

У Лики же даже не оставалось времени задуматься, для чего ей нужно, чтобы проект произвел фурор. И нужно ли? Временами казалось, она, как белка, попала в несущееся на огромной скорости колесо и машинально перебирает лапками, стремясь все вперед и вперед, не замечая, что уже бог знает сколько времени крутится на одном месте.

И лишь иногда, в редкие минуты душевного просветления, удавалось вдруг словно выскочить из дребезжащего, мчащего ее куда-то круга, вдохнуть глоток воздуха, оглядеться. Такое случалось, когда под утро приходил старый сон, и Лика подскакивала на постели и еще несколько минут не могла понять, как она оказалась в этой пустой гулкой комнате, если еще секунду назад барахталась в снегу, задыхаясь, путаясь, не в силах выбраться. Она приподнималась на постели, садилась, обхватив острые коленки руками, мутно смотрела в окно, за которым простиралась манящая сладко кружащая голову пустота.

Или как-то на Бруклинскому мосту… Она спешила куда-то, бежала, забросив на плечо тяжелый рюкзак и вдруг остановилась на минуту, прижалась к перилам, как завороженная глядя, как рябит на неярком зимнем солнце вода залива далеко внизу. И снова высота поманила вниз, сладко нашептывала что-то, обволакивая, завлекая. Лика машинально нащупала в кармане зажигалку, вытащила ее на свет, подержала в кулаке и вдруг разжала пальцы. Не отрываясь, следила, как гладкий брусок, переворачиваясь и бликуя на солнце металлическим боком, отвесно летит вниз. Так высоко, даже всплеска не было слышно, когда водная гладь, неохотно расступившись, поглотила маленький кусочек металла, еще минуту назад преспокойно почивавший в ее кармане…

Лика удобнее закинула на спину рюкзак. Нужно было бежать — на сегодня у нее запланирован еще один репортаж для российского телевидения, а вечером они с Пирсом договорились обсудить ее последние наработки.

Весной Лике исполнилось тридцать пять. Она не ждала многого от этого дня, давно уже перестала воспринимать собственные дни рождения как праздник. Так просто, еще одна дата в календаре. Но в этот раз почему-то затосковала по детскому ощущению готовящегося чуда, по праздничному пирогу, подаркам и пожеланиям. Договорились вечером встретиться с Пирсом, сходить куда-нибудь. В кои-то веки выбралась походить по магазинам, купила себе совершенно сногсшибательное платье — бледно-зеленое, в тон глазам, легкое, воздушное, и туфли — остроносые, на немыслимых тонких каблуках. И Лика, притащив все это великолепие домой и вертясь перед зеркалом, невольно подсмеивалась над собой. Кем это вы, барышня, себя вообразили? Вам не к лицу и не по летам наряжаться, словно на выпускной бал. А впрочем… Чем черт не шутит, имеет она право хоть раз в жизни побыть тем, чем ее задумала природа — женщиной? На работе, в телестудии, коллеги, бог весть откуда прознавшие про ее день рождения, преподнесли ей чудовищно тяжелую, уродливую статуэтку. Массивная коротконогая кобыла с волнистыми крыльями должна была, вероятно, изображать Пегаса. «Господи, да этой дурой только от бандитов отбиваться!» — подумала Лика, взвесив в руке подарок. Коллеги, однако, так гордились своей изобретательностью, что она, дабы никого не разочаровывать, изобразила восторг.

Она еле дотащила подарок до дома, по дороге забрела в кондитерскую, взяла заказанный заранее торт. Тут же, в располагавшемся поблизости сувенирном магазине разжилась связкой надувных шариков. Потянулась было за фигурно вырезанными в виде цифр свечками для торта, но в последний момент передумала. Это будет, пожалуй, слишком — гордо выставить среди кремовых розочек и взбитых сливок свои тридцать пять.

Она поднялась в квартиру, сунула торт в холодильник, установила Пегаса в центр стеклянного журнального столика, предвкушая, как они с Пирсом, вернувшись из ресторана, вдоволь посмеются над этим громоздким произведением современного искусства. Затем сняла с плечиков нежно-зеленое воздушное облако, стянула через голову свитер, скинула джинсы и нырнула в ласково скользнувшее по телу платье. Сбросила кеды, надела туфли, слегка покачнулась на каблуках, но тут же поймала равновесие, удержалась. Снова засмеялась над собой — поделом тебе будет, красавица недоделанная, если грохнешься посреди ресторана на глазах у изумленной публики.

В брошенном в прихожей рюкзаке завибрировал мобильный телефон. Пирс! Странно, чего это он названивает, должен бы уже подъезжать к ее дому.

— Привет! — весело бросила она в трубку. — Если ты сейчас скажешь, что тебе не удалось заказать столик, я тебя линчую!

— Детка… — смущенно начал он и вдруг перешел на русский.

Должно быть, сообщать неприятное на чужом языке казалось ему проще.

— Я очень сожалею. Обстоятельства сложились против меня.

— Ты еще скажи, «мое нижайшее почтение», — раздраженно оборвала его Лика. — Что случилось?

— Мне пришлось срочно вылететь в Вашингтон. Необходимо осветить в нашей газете конгресс…

— Постой! — перебила Лика. — Как Вашингтон? А как же… А мой день рождения? Что, кроме тебя, некому было поехать?

— Детка, ты ведь и сама журналист, тебе не нужно объяснять, как это важно для меня… — Справившись с самой трудной частью беседы, Джонсон снова перешел на английский. — А твой день рождения мы отпразднуем, когда я вернусь. Он ведь никуда не убежит, верно?

— Верно! — бросила Лика. — Можешь не торопиться. В случае чего действительно отпразднуем через пару месяцев.

Она нажала отбой, с размаху бросила телефон на столик и опустилась на диван, сжав руками лоб. Что ж, так тебе и надо! Привыкла никогда не рассчитывать на других, так нечего отступать от раз и навсегда выбранных правил.

Лика поднялась на ноги, отправилась на кухню, подвернула ногу и со злостью сбросила изящную, бледно-зеленую туфельку, отлетевшую в угол комнаты. Босиком прошлепала к холодильнику, извлекла на свет бутылку виски, вернулась в комнату и расположилась прямо на полу, у огромного во всю стену окна.

Отхлебывала из горлышка, наслаждаясь разливающимся по телу теплом, затем тянулась за очередным цветным шариком, надувала его и, подкинув, отправляла летать по комнате. Чем не метафора ее никчемной дурацкой жизни? Коробки, набитые ненужным хламом, разноцветные воздушные шарики, а в центре всего тяжеловесный уродливый Пегас. Да еще этот огромный, безумный, несущийся куда-то город за окном. Жестокий, равнодушный многомиллионный город, где не нашлось ни одного человека, который пришел бы поздравить ее с днем рождения. И неожиданно всплыли в памяти слова Никиты: «Мы поговорим с тобой после, через несколько лет, когда эта страна небывалых возможностей сожрет тебя с потрохами и не подавится».