Конечно, Нью-Йорк, в частности Манхэттен, мало напоминал настоящую Америку. Он выглядел более величественным, извечная жуликоватость местного и недавно эмигрировавшего населения не так бросалась здесь в глаза. То есть туриста, разумеется, в любом случае на чем-нибудь попытались бы тут надуть, но все же не так открыто и беспардонно, как где-нибудь в Лос-Анджелесе. Конечно, Город желтого дьявола был настоящей столицей мира, столицей мирового капитала. Иностранные наречия здесь звучали даже чаще, чем родной английский.

У Нью-Йорка имелась какая-то особенная атмосфера, которая затягивала в себя и заставляла радоваться каждому дню, проведенному здесь. Первые часы придавливали к земле разрезающие небо небоскребы; Лика ощущала себя маленькой букашечкой и впервые во всей красе ощутила страх высоты. Но через некоторое время у нее наступил момент принятия всей разномастной толчеи, грязной подземки, так не похожей на московское монументальное метро, миллиона желтых такси и странной, такой удивительной для русских возможности отведать ненавязчивого шведского стола, не выходя из аптеки. Рестораны, кафешки, забегаловки, орехи, сосиски с лотка… Тайм-сквер сияет всеми цветами радуги, бесчисленные такси несутся по парадным авеню, любимый актер, идол для миллионов, в соседнем отеле дает интервью по поводу премьеры фильма, затем спускается вниз в окружении неприступных бодигардов, но все равно иногда удается улыбнуться ему, и он — ох ты господи — замечает иностранку и улыбается в ответ…

Лика, оглушенная, ослепленная, влюбилась в этот город до беспамятства. Где, как не здесь, казалось, найти ей себе место. Нью-Йорк идеально подходил для целеустремленных одиночек, не обремененных сердечными привязанностями и душевными метаниями. Стремительный, блестящий, равнодушный, он не признавал любимчиков и баловней судьбы, готов был дать шанс любому, одинаково взыскивая со всех за ошибки и просчеты. Что ж, это было ей по душе!

Позади осталась Россия, с ее серебряными метелями и прохладными летними рассветами. И вся былая, прошлая жизнь словно покрылась дымкой. Детство, юность, непростое взросление, первые шаги в самостоятельную жизнь… Как давно это было. Каким неестественным, игрушечным, бутафорским казалось все это теперь жесткой и уверенной в себе американской журналистке. Здесь же жизнь била ключом, обещая впереди небывалые взлеты, невиданные достижения, сумасшедший успех. И Лика, решительно похоронив свое прошлое, отважно неслась вперед, навстречу всем этим обещанным ей свершениям.

Успешная работа в качестве специального корреспондента Первого канала в Нью-Йорке, несколько небольших статей, опубликованных при содействии Джонсона в «Нью-Йорк таймс» — неплохое начало для журналиста, приехавшего сюда лишь полтора года назад. А впереди… Впереди, конечно, самое интересное!

Лика уже подходила к своему дому, в котором обосновалась сразу по приезде. Расположенному в Сохо, построенному как минимум лет сто назад, закрытому со всех сторон чугунными изогнутыми решетками, мощному строению из красного кирпича, которое она полюбила всей душой, сразу и навсегда. Один из припаркованных у обочины желтых «Мерседесов»-такси засигналил ей. Лика обернулась и увидела выбирающегося с заднего сиденья Пирса Джонсона. Идеально сидящий пиджак цвета «кофе с молоком», серебристые волосы, легкий загар — старина Пирс, как обычно, в своем амплуа. Прямо-таки не преуспевающий журналист, а настоящая икона стиля, только что сошедшая с красной ковровой дорожки. Что ж, положение обязывает. Здесь принято заботиться о своем внешнем виде, быть всегда комильфо, чтобы окружающие, не дай бог, не подумали, что у тебя имеются какие-то проблемы. Старина Пирс просто старается соответствовать положенным правилам вынужденной среды обитания, ставшей для Лики почти своей. Лика остановилась, поджидая его.

— Привет! — Пирс подошел вплотную, сдернул с ее головы кепку и поцеловал в макушку. — Как прошел репортаж?

— Все отлично! — не вдаваясь в подробности, улыбнулась Лика.

Они давно уже перешли в общении на английский. Здесь это звучало как-то естественней, чем старомодный витиеватый русский Джонсона.

— Ты меня ждал?

— Нет, у меня тут в каждой квартире по симпатичной русской журналистке, — хихикнул Пирс. — Ну конечно, тебя.

— А что случилось? — невольно напряглась Лика.

Между ними как-то не принято было сваливаться друг к другу, как снег на голову, объявляться без предупреждения. Оба слишком уж дорожили личным пространством.

— Да так, есть небольшая идея, — туманно изрек Пирс. — Надо бы обсудить.

— Ну что ж… — Лика на мгновение замялась и, наконец, махнула рукой в сторону узорчатой калитки, прикрывавшей аккуратно подстриженный газон. — Тогда добро пожаловать. Заходи, все обсудим.

— Поверить не могу! — комично ужаснулся Пирс. — Меня приглашают в святая святых. Надеюсь, ты не хранишь в своем замке тела убитых женщин, как тот старик в старой французской сказке?

— Не беспокойся. У меня там всего-навсего штаб-квартира русской мафии, — отшутилась Лика.

Несмотря на сложившиеся между ними полудружеские-полулюбовные отношения, Пирс еще никогда не был у нее дома. Собственно, в этом как-то до сих пор и не возникало необходимости. Официальной парой они себя не объявляли, продолжали каждый жить своей жизнью, не договариваясь заранее о встречах, не строя планов на будущее, несмотря на переменившую статус их отношений ночь, случившуюся почти год назад.

Лика тогда допоздна засиделась в редакции «Нью-Йорк таймс» в кабинете Пирса. В офисе почти уже никого не осталось, за стеклянными стенами, отделявшими кабинет начальника отдела от помещения, где располагались рядовые служащие, виднелись лишь опустевшие столы, мертво глядящие черными экранами компьютеры. Пирс наклонился над ней, глядя в монитор поверх ее плеча. — Вот это не годится. — Он ткнул пальцем в высветившуюся на экране строчку. — Вот этот заголовок «Ловец во ржи». Ты про что пишешь? Про кризисный центр, куда обращаются потенциальные самоубийцы. Люди с навязчивым желанием сигануть с крыши Эмпайр-стейт-билдинг. Так при чем тут какая-то рожь? Рожь у нас на улицах не растет…

— Но это же Селинджер… — попыталась объяснить Лика. — Название знаменитого американского романа. Эта фраза на слуху, она сразу привлечет внимание…

— Это ты знаешь, что это Селинджер. Ну я знаю, допустим… А рядовой обыватель слышать не слышал про твой знаменитый американский роман. Такой заголовок не просто ничего не скажет ему о том, что говорится в статье, он еще вызовет раздражение. Как будто журналисты нашей газеты считают себя умнее его, выше по развитию. Это неполиткорректно, понимаешь, Лика? Читатель разозлится и завтра не купит «Нью-Йорк таймс», продажи упадут, мы понесем убытки. Понимаешь? И все из-за твоего «Ловца во ржи». Поменяй название!

Он отдернул руку от экрана и случайно задел Лику по щеке. Она обернулась, встретилась взглядом с его бледно-голубыми, ничего не выражающими глазами. Пирс все еще нависал над ней, облокотившись о стол, руки его, словно случайно, кольцом сомкнулись вокруг ее плеч. И неожиданно обстановка опустевшего тихого офиса, мерцающие за стеклом бесчисленные окна окружающих небоскребов, запах бумаги вскружили ей голову, заставили сердце учащенно биться. Разве не такой должна быть первая ночь любви в этой удивительной, такой не похожей на ее родину, стране, в этом помешанном на работе и карьере городе? Лика потянулась к Пирсу и нежно дотронулась губами до едва заметной ямочки на его гладко выбритой, тронутой золотистым загаром щеке. Он вздрогнул, окинул ее коротким быстрым взглядом, отошел в сторону и дернул за шнурок жалюзи на стеклянной стене. Щелчок — остальные помещения офиса скрылись из виду, и они остались вдвоем в снежно-белом заваленном бумагами кабинете.

С тех пор она несколько раз ночевала в его просторной, стильной квартире. Иногда, в выходные, они ездили куда-нибудь в Нью-Джерси, посмотреть на настоящую Америку, так отличавшуюся от бешеного Нью-Йорка. Одноэтажные постройки с маленькими земельными участками, небо нависает так, что можно пощупать облака рукой. Останавливались в небольших уютных отелях или просто устраивали барбекю на поляне. Вековые дубы, странным образом выросшие на довольно каменистой почве, скрывали в своей тени небольшие стада любопытных косуль, и те изредка выходили из своих убежищ, разглядывая парочку с неподдельным и серьезным интересом. Лике казалось это таким необычным — вот только что они были в самом центре мира, только что покинули Уолл-стрит, проехали под мостом, и через какие-то сорок минут оказались в дремучем лесу. Рядом пасутся олени, белки берут орешки прямо с рук, где-то высоко, в самых верхушках крон могучих дубов и сосен, поют лесные птицы. Совсем как в детстве, когда она ходила по подмосковным лесным чащам вместе с дедом. Лике становилось почему-то необыкновенно хорошо и спокойно от этой мысли, от этого, казалось бы, странного сравнения… Но домой к себе Лика Пирса никогда не приглашала, словно оберегая личную территорию от вторжения чужого мужчины, а может, опасаясь, что после этого их чудесные, ни к чему не обязывающие отношения перейдут в нечто большее, что осложнит и отяготит ее только что обретенную настоящую свободу.

И вот теперь Пирс впервые переступал порог ее жилища. Он споткнулся в темноте, чертыхнулся, и Лика включила свет.

— Что это у тебя здесь? — Пирс, потирая ушибленную ногу, подбородком указал на расставленные в комнате картонные коробки, на одну из которых он и налетел так неудачно.

— Вещи, — пожала плечами Лика.

— Какие вещи?

— Ну, мои вещи, из России.

Пирс недоверчиво вскинул брови, затем двумя пальцами извлек из одной коробки белую, довольно поношенную кроссовку.

— Ты удивительная женщина! — заключил он. — За полтора года так и не удосужилась разобрать вещи?

— А зачем? — удивилась Лика. — Если мне что-то понадобится, я достану. И к тому же… Мне так больше нравится. Дорожная атмосфера, понимаешь? Сегодня я здесь, завтра надоест — сорвусь и уеду.