— Я буду держать в руке журнал «Огонек», чтобы ты меня узнала, — с комической серьезностью заявил он.

— Да пошел ты, — рассмеялась Лика, стараясь подавить всколыхнувшуюся в груди досаду.

Она увидела его еще издали, взглядом выхватила из торопливой московской толпы высокую фигуру. Невольно залюбовалась широкими плечами, спокойной уверенной силой, сквозившей в каждом его движении. Даже издалека чувствовалось во всем его облике что-то монолитное, вечное, единственный оплот душевного равновесия в этом слетевшем с катушек мире. Как она торопилась на эту встречу, как носилась по квартире, скользя мокрыми ногами по старому вытертому линолеуму. Как подпрыгивала у зеркала, неумело стараясь уложить спускавшиеся до плеч темные волосы в модную пышную копну. Придирчиво изучала скудный гардероб, пытаясь найти в нем что-то более женственное, чем неизменные голубые джинсы и белые спортивные кроссовки. Водила по лицу кисточкой, подсмеиваясь над собой: «Наташа Ростова перед первым балом!» Выдумывала удачные фразы для начала разговора.

Как он встретит ее? Обнимет, прижмет к себе, скажет, что скучал? Ведь они не виделись больше трех лет, должен же он чувствовать хоть что-то. Лика вдруг поймала себя на мысли, что где-то это уже было, когда-то она уже испытывала нечто подобное, вихрем кружась по комнате, собираясь на самую важную встречу. Но где, когда и для кого предназначались все эти сборы, вспомнить не могла, точно всю ее память плотным панцирем окутал серый туман… Борясь с ощущение «дежавю», Лика размечталась, как ощутит тепло и силу, исходящие от рук Андрея, как уткнется головой в грудь, вдохнет запах его крепкого, здорового тела. Голова у нее начинала кружиться, и она старалась отрешиться от дурацких мыслей, настроиться на то, что ничего выдающегося не произойдет — встреча старых друзей, и только.

И вот теперь она идет к нему, медленно, осторожно, потому что боится не удержаться и подвернуть ногу в этих дурацких лакированных туфлях на тончайшей шпильке. И пышная блузка из тонкого шелка все время сползает с плеча, и узкая юбка не дает шагу ступить. И чувствует она себя ужасно глупо, словно нарядившаяся на первую дискотеку малолетняя школьница, и все же ждет почему-то, что увидит в его глазах удивление, восхищение и, может быть, чем черт не шутит, любовь?

Андрей увидел ее, узнал, она поняла это по его на мгновение дрогнувшему лицу, чуть потемневшим глазам. Он не двинулся с места, ждал, пока она приблизится сама. И Лика продолжала идти вперед, еще больше смущаясь под его взглядом. Она остановилась напротив, помолчала, не зная, что сказать.

Он почти не изменился, лишь волосы стали короче, а лицо сделалось чуть жестче, взрослее. Сколько ему сейчас? Двадцать девять? Тридцать? Глаза, синие и глубокие, как июньское небо, смотрят на нее как-то странно, словно выжидают, что она скажет, как поведет себя. Но откуда же ей знать, как себя вести, если он молчит? Броситься на шею, зареветь, рассказать, как пусто и одиноко было ей без него, как снился он ей душными кабульскими ночами? Что порой, просыпаясь ночью от звука дальнего взрыва, она мечтала оказаться сейчас в его объятиях и вместе встретить загорающийся над жарким восточным городом багряный рассвет? Проявить такую чудовищную слабость? А что, если он рассмеется, скажет что-нибудь саркастически сочувственное. Скажет, к примеру, что все забывается и время лечит или еще какую-нибудь несусветную чушь в этом роде… Что тогда?

Он наконец нарушил молчание, произнес чуть насмешливо, смерив ее взглядом:

— Ты что это такая нарядная? Я думал, с автоматом наперевес придешь…

Ну вот и все, вопрос подписан и закрыт. Ничему тебя жизнь не учит, романтическая идиотка! Вечно в голове гнездятся какие-то нелепые иллюзии.

Лика сморгнула, изобразила на лице надменную усмешечку:

— А я думала, ты на «Мерседесе» приедешь. Говорят, ты бизнесмен теперь… Что, не накопил деньжат еще?

— Я его в подворотне оставил, чтоб тебе не было завидно.

— Ценю твою заботу. Но мне, знаешь ли, БТР больше по вкусу.

Глаза его погасли, сделались холодными и насмешливыми. Лицо, передернувшееся было при ее появлении, разгладилось. Лика на секунду отвернулась, провела ладонью по лбу, приказывая себе успокоиться. Она ведь не какая-то романтическая барышня, за которой приятно ухаживать, она — свой в доску парень, приятель, друган. И нечего претендовать на роль, которую ей никогда не суждено сыграть. Кончено! Забыли!

Они пошли вниз, в сторону улицы Горького, как раньше, рядом, но не касаясь друг друга. Андрей рассказывал о том, какая напряженная в стране ситуация с лекарствами, как он хочет открыть свою фирму, которая занималась бы поставками новейших препаратов из-за рубежа в российские больницы. Лика слушала с интересом, кивала, задавала вопросы, говорила что-то о себе. И в каждом слове, в каждой проведенной вместе минуте чувствовала фальшь. Все шло неправильно, не так. И это ясно было, и когда шли рядом по улице, и когда сидели в кафе, смеялись, чокались бокалами с вином, и когда Андрей, прощаясь, сажал ее в такси, так и не сделав в ее сторону ни одного мужского жеста и даже не поцеловав на прощание. Но почему-то не было никакой возможности все переиграть, переиначить, разорвать эту окутавшую их атмосферу отчужденности. Все сложилось так, как сложилось, и ничего с этим поделать Лика не могла.

3

Дни проходили за днями, складывались в недели, месяцы. Жизнь мчалась вперед, набирая обороты, и некогда было остановиться, перевести дух, оглядеться по сторонам. И вот уже оказывалось, что страна, в которой ты живешь, называется теперь по-другому, империя, которую строили твои уверенные в своей правоте родители, рухнула в момент, погребя под своими обломками все, что многие годы считалось правильным и честным. И наступила вдруг пугающая тишина, как на затерянном в океане маленьком острове перед надвигающимся цунами. И всё в одночасье обесценилось. И Нинка тащится в сберкассу снять с книжки деньги, копившиеся годами на приданое любимой внученьке, чтобы купить к завтраку финской колбасы салями.

И как-то незаметно и так быстро все это происходит. Еще вчера, казалось, ты вернулась в надежный и упорядоченный мир, где твоей жизни и благополучию ничто не угрожает, а уже сегодня ведешь репортаж с места очередных бандитских разборок. И темные подтеки запекшейся крови на асфальте, и грузно обмякшее у стены дома тело тебя не пугают, а кажутся удачно подобранной картинкой, на фоне которой ты, бодрая и сосредоточенная, будешь рапортовать о случившемся в камеру оператора Саши.

В один из дней Лика вела репортаж от здания суда, где как раз разворачивался процесс над известным вором в законе по кличке Мамонт. У здания толпились журналисты из разных изданий, с центральных телеканалов. На пороге появился бородатый адвокат подсудимого, и газетчики бросились к нему, отталкивая и перекрикивая друг друга. Лика, сделав знак своему оператору, тоже устремилась в толпу, стараясь поднести как можно ближе к адвокату зажатый в руке микрофон. Какой-то мужчина дотронулся в толпе до ее плеча, она обернулась и отпрянула, словно обжегшись о яростный взгляд матерого хищника. — Володя, — улыбнувшись через секунду, протянула она.

Чуть больше стало в волосах седины, смуглое лицо, лишенное здесь, в московской слякоти, привычного бронзового загара, казалось желтоватым, а в целом он стал выглядеть даже лучше, выделялся из толпы непобедимой харизмой героя голливудского боевика, одного из тех, что стали недавно крутить в стихийно образовавшихся видеосалонах. Кажется, она впервые разглядела и поняла, насколько он хорош собой, по-мужски красив. Именно это, видимо, в свое время и привлекло ее к нему, а вовсе не его несгибаемая отвага и отчаянная тигриная храбрость.

Он смотрел на нее все так же цепко и пристально, пряча в уголках тонких губ мефистофельскую усмешку.

— Давно не виделись, — коротко бросил он. — Поговорим, когда закончишь?

— Конечно, — кивнула она. — Думаю, через пару часов…

Желто-оранжевый лист, покружив в воздухе, плавно опустился на аллею. Скользившая по отражавшей высокие облака водной глади утка, встрепенувшись, принялась чистить клювом буро-коричневые перья. Солнечный луч, пробравшийся сквозь золотистые кроны, скользнув по окнам домов на Малой Бронной, заиграл легкими бликами на скуластом лице. Лика смотрела на него, любовалась резкими чертами, темными опасными глазами, четко очерченной линией губ. И удивлялась самой себе. Почему же так спокойно? Не дрогнет ничего внутри, не собьется с нормального ритма сердце. Только легкая, не бередящая душу грусть, светлая и тихая, как этот ясный осенний день, ностальгия. Они остановились у скамейки. У киоска на углу сквера толпились люди: два случайно встретившихся приятеля покупали пиво, лохматая девочка выпрашивала у матери мороженое. Лика влезла с ногами на сиденье, уселась на выгнутую спинку, вынула из кармана сигареты, закурила.

— Шпана! — ухмыльнулся он.

Провел рукой по ее голове, как раньше, когда легко ерошил ее колючие, коротко остриженные волосы. Только теперь ладонь скользнула по гладким темным прядям, образующим модную асимметричную стрижку. Но Лика не повернула головы, не прикоснулась по заведенному у них ритуалу губами к твердой ладони.

— Я видел тебя в новостях, — продолжал он. — Хорошо работаешь. Уверенно. Как взрослая прямо. Умница, дочка!

Лика скривила губы в усмешке:

— Володенька, ну какая я тебе дочка. Ты уже давно лишен родительских прав.

Подумалось почему-то, что они впервые вместе здесь, в Москве. Никогда раньше ей не доводилось быть рядом с ним в родном городе. Может быть, поэтому такое странное у нее ощущение сейчас? Ведь когда-то этот человек казался ей абсолютным властелином, непререкаемым авторитетом, верховным судьей над всем, что она делала в жизни и профессии. Теперь же его покровительственный тон лишь смешит ее, и почему-то совсем неважно, одобрит он ее достижения или нет.