– Потому что ты встретила папу?

– Я гуляла по Фридженти с двумя подругами, и вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Я оглянулась и увидела его…

Мать так образно и вдохновенно рассказывала историю их встречи с отцом, что Катрионе казалось, что она все это видит своими собственными глазами – все-таки Элизабетта была замечательной актрисой!

Обнаженный по пояс, загорелый, с горделивой осанкой, Винченцо Сильвано стоял на телеге с сеном и разгружал ее. Во всяком случае, именно этим он занимался за минуту до того, как впервые увидел свою будущую жену. Потом он замер и, не отрывая глаз, смотрел на девушку. Ее подруги захихикали и пошли дальше, а она тоже остановилась и посмотрела на него. Казалось, они остались вдвоем на всем белом свете.

– У него были такие белоснежные зубы и такие сильные руки… Он был воплощением силы и грации. Я в жизни не видела таких красавцев! – серьезно констатировала Элизабетта.

Изумленная и испуганная волной новых нахлынувших чувств, девушка побежала догонять своих подруг.

В тот же вечер незнакомый красавец пришел на праздничные концерты искать Элизабетту. Сначала он бродил по улицам, вглядываясь в веселые лица танцующих, затем пошел в церковь, где в это время выступал хор, и, наконец, интуиция привела его в огромный шатер, в котором как раз пела Элизабетта.

Спускаясь по деревянным ступенькам под оглушительный гром аплодисментов, она ничуть не удивилась, увидев поджидавшего ее юношу. Элизабетта знала, что он придет – пути Господни были не такие уж неисповедимые.

Вместе они вышли из шатра и пошли прочь от шумной толпы, веселой музыки и смеха.

В тени деревьев Винченцо впервые нежно и страстно ее поцеловал.

– Меня зовут Винченцо Сильвано, – сказал он. – Я всего-навсего фермер.

– Нет! Никогда не говори так о себе. Не всего-навсего…

– Возьми мою жизнь. Она твоя, – сказал он. «Кто бы мог подумать, что папа может так красиво говорить?!» – Это очень удивило Катриону.

– А моя жизнь принадлежит тебе, – тихо ответила Элизабетта, ставя этими словами крест на своей карьере певицы. Ей так и не суждено было стать «одной из величайших».

Девочка с удовольствием узнала, что отец все-таки спросил: «А как же твое пение?»

– И что ты ему ответила, мама? – озабоченно спросила она. – Ты, разумеется, сказала, что пожертвуешь пением ради вашего счастья?

– Конечно, нет, – добродушно рассмеялась мать. – Это было бы ложью. С моей стороны не было никакой жертвы. Я ответила ему, что обожаю петь колыбельные песни.

– Ах, мама!

– Ах, Катриона! – передразнила ее Элизабетта и продолжила свое повествование.

Она рассказала дочери, что никогда больше не была ни во Флоренции вместе с оперной труппой, ни на гастролях в Англии. Не была она и в Риме, где выросла в доме у своих дяди и тети – ее не отпустил муж, так как боялся, что если жена попадет хоть на короткое время к людям своего круга, в мир музыки, то по приезде она будет смотреть на него, малограмотного фермера, совсем другими глазами.

– Но, мама, ведь он не мог удержать тебя, если бы ты захотела уехать? – с возмущением воскликнула девочка.

Элизабетта загадочно посмотрела на дочь.

– Нет, моя дорогая, он всегда мог меня удержать, – мягко сказала она.

Когда Катриона стала приставать с расспросами, как отцу это удавалось, Элизабетта рассмеялась и сказала, что расскажет ей когда-нибудь позже, когда та немного подрастет.

Девочка подумала о мужчинах, которых она видела в поле, об их загрубевших руках, потных телах, непристойных и скабрезных разговорах. Она не могла себе даже представить, что сможет влюбиться в одного из них и испытывать к нему такие же чувства, какие мать испытывала к отцу. Катриона содрогнулась при мысли о безрадостной перспективе стать похожей на мать и променять блистательную карьеру на какого-то смазливого парня, сгружающего сено с телеги.

Как будто угадав мысли дочери, Элизабетта ободряюще сказала:

– Ты никогда не сможешь стать такой, как я, а я не изменюсь и не буду такой, какой ты хочешь меня видеть, моя малышка. Раньше я удивлялась, зачем господь подарил мне такой голос, но когда тебе было столько же лет, как сейчас Бьянке, я вдруг все поняла: как бы я стала учить вас английскому языку и пению, если бы я не знала того, иного мира, совсем не похожего на мою теперешнюю жизнь? Как можно считать мою жизнь потерянной, Катриона, если у меня есть ты, твои братья и твоя сестра. Я вас всех так люблю! Наступит день, и ты поедешь в Рим…

– И в Англию, – подсказала матери девочка.

– Да, и в Англию, – улыбнулась Элизабетта. – И споешь ты там за себя и за меня. А уж я постараюсь как следует тебя подготовить.

Катриона не выдержала и призналась матери в своих опасениях.

– Но, мама, ведь мой голос совсем не так хорош и силен, как твой.

– Ну и что? – пожав плечами, сказала Элизабетта. – Просто ты не будешь в опере. У тебя чистый и красивый голос. Ты вкладываешь душу в песни. Чего же еще? Ведь, кроме оперы, есть еще концертные залы, наконец, оперетта. Я уверена, ты займешь достойное место на сцене. Ну, а теперь нам нужно заняться стиркой. Заодно мы будем петь старинные английские баллады, и у тебя будет прекрасная возможность поупражняться в языке.

Катриона с отвращением посмотрела на груду грязной рабочей одежды, приготовленной для стирки.

– И все же я не понимаю, за что можно так любить мужчину, чтобы бросить пение ради него. – Она брезгливо показала пальцем на белье.

– Когда ты станешь постарше, я расскажу тебе, как любовь может перевернуть всю жизнь женщины, хотя это тебе сейчас кажется странным и непонятным.

Элизабетта посмотрела на дочь смеющимися от счастья глазами:

– Ну, хватит о любви и о супружеском счастье. Нас ждет стирка. Я хочу, чтобы ты спела «Зеленые рукава». Только возьми более медленный темп, не такой, как вчера. Даже хором поют эту балладу тихо и неторопливо. Пойми, это баллада о любви, а не марш. Вот это я и хочу сейчас услышать…

Мать откинула голову, и ее дивный голос наполнил кухню и весь дом. Через открытые окна голос несся к ее любимому мужу и сыновьям, работавшим в поле:

«Девушка в платье с зелеными рукавами,

Ты была моей единственной радостью,

Никто, никто мне тебя не заменит!»

ГЛАВА 2

В следующем году к началу фестиваля Катрионе было почти тринадцать лет. Эти дни, как всегда, были для нее самыми счастливыми, а этот фестиваль – особенным, так как мать впервые позволила ей самостоятельно выступать на сцене.

Элизабетта никогда не позволяла дочери петь в хоре, так как ей не нравился руководитель – неделя занятий с таким учителем могла оказаться губительной для голоса девочки, на который Элизабетта возлагала большие надежды. Катриону это сильно огорчило, но она молча смирилась с приказом матери.

Элизабетта Сильвано сама подготовила дочь, позволив ей выступить с сольными номерами. Чтобы порадовать отца Умберто (а именно благодаря его уговорам мать согласилась на выступление дочери), Катриона сначала спела церковный гимн. Затем девочка исполнила итальянскую версию английской песни «Барбара Аллен», которую они перевели вместе с Элизабеттой. И, наконец, по просьбе публики, она спела свою любимую балладу «Зеленые рукава».

Когда она закончила, раздался гром аплодисментов, одобрительные возгласы и топот ног. Катриона почувствовала, что от успеха у нее голова пошла кругом. Она была счастлива. «Как можно устать от признания и восторженного поклонения публики?»

С огромными букетами цветов в руках, Катриона сошла по ступенькам со сцены. Девочке казалось, что она не идет, а парит в облаках. Ничто на свете не могло сравниться с радостным волнением, заполнившим в этот момент все ее существо.

Она выбежала из шатра и пошла по дороге. Ей хотелось побыть наедине со своей радостью. Душа маленькой певицы была наполнена ликованием.

Положив цветы под дерево, Катриона сбросила с ног атласные туфельки. Мама была права – они немилосердно сжимали ноги. Затем, подобрав пышные юбки, она избавилась от шелковых чулок. Оставшись босиком, девочка закружилась в танце…

«Девушка в платье с зелеными рукавами,

Ты была моей единственной отрадой,

Ты навсегда осталась в моем сердце».

– Ой!

Певица шлепнулась на землю, столкнувшись с каким-то мальчишкой, которого раньше не заметила. Песня ее внезапно оборвалась.

Мальчик тоже упал, но, в отличие от Катрионы, не издал при падении ни единого звука.

Казалось, он был всего лишь удивлен и только проворчал себе что-то под нос.

Они сидели на земле, уставившись друг на друга, и потирали ушибленные места.

В эту ночь ярко светила луна, и Катриона могла хорошо рассмотреть так некстати подвернувшегося ей мальчишку. У него было худощавое остренькое личико и ежик торчащих соломенных волос на голове.

«Да, до красавца ему далеко!» – подумала про себя девочка.

Незнакомец заговорил, и она сразу же поняла, что имеет дело с англичанином.

– Прошу прощения, синьорита Сильвано. Вы из-за меня упали.

У него был явный английский акцент – по-итальянски это звучало просто ужасно.

– Я говорю по-английски, – высокомерно заявила Катриона.

– Я так и думал. Когда вы пели английскую балладу, было видно, что вы понимаете то, о чем поете, а не просто зазубрили слова.

Такие взрослые суждения настолько не вязались с петушиным фальцетом мальчишки, что Катриона едва удержалась от смеха. Он как будто прочел ее мысли и укоризненно посмотрел на нее. Девочке стало стыдно, и она сделала вид, что закашлялась.

Незнакомец отвел руку за спину, а когда протянул ее Катрионе, та увидела маленькую белую коробку, перевязанную золотистой атласной ленточкой.

– Я привез это из Англии для вашей матери, но решил подарить вам, – сказал он по-английски.

Рука Катрионы застыла в воздухе.