Элоиза Джеймс - Поцелуй герцога

Лицо Руперта просветлело, и он тихо сказал что-то:

— И они улетают…

Долгая пауза. Его дыхание почти замерло.

Куин в отчаянии взглянул на иллюминатор. До рассвета было еще далеко. Он знал, что сказала бы Оливия. Он знал, чего она хотела. Знал…

Грудь Руперта перестала вздыматься, но через секунду он сделал судорожный вздох.

Куин молча сидел, крепко держа за руку человека, который подарил ему Оливию, который написал стихотворение, напомнившее ему о смерти Альфи, и который улетал теперь вместе с упавшими с деревьев птицами.

И все это время самый дорогой человек находился на чужом берегу под защитой лишь двух смертельно усталых и дрожащих солдат.

Проклятие! Видимо, он действительно любит ее…

Эта мысль была словно раскат грома. Куин застыл, заметив, что Руперт опять перестал дышать, но это уже случалось прежде. Любит?

Когда он был ребенком, его мать говорила, что любовь… Что она говорила о любви?

Что она опасна и не для людей их круга. Она вспыхивает внезапно и достойна лишь человека глупого и дурно воспитанного.

Но разве она говорила, что он не способен любить?

Он любил Оливию больше жизни, больше света, больше всего в мире.

Та часть его существа, которая любила анализировать и просчитывать, предположила, что птица уже летит в какое-то другое, безмолвное небо.

Так и есть.

Руперт умер. Куин осторожно убрал руку и аккуратно подоткнул под тело простыню.

Люси свернулась рядом с хозяином. Подняв длинную морду, она взглянула на Куина и чуть слышно заскулила, словно моля вернуть его. Куину не хотелось оставлять ее рядом с телом хозяина. Поэтому он поднял Люси, сунул под плащ и взбежал вверх по лестнице.

Оказавшись в лодке, Куин принялся ожесточенно грести, расплескивая воду. У него есть время. У него все еще есть время. Сердце билось в такт этим словам. Небо на востоке еще не порозовело. До рассвета далеко. Время есть.

Куин пытался замедлить ход, не шуметь так сильно, но не мог остановиться и все греб и греб.

И все-таки он опять опаздывал.

После ухода Куина Оливия осталась ждать за дверью хижины, плотно укутавшись в плащ, натянув капюшон и прислонившись головой к грубым доскам. Пролетел легкий ветерок, принес запах гниющей рыбы и перечный, сладковатый аромат клубники.

Звезды казались слишком яркими для весны: такими близкими и ясными они бывали лишь в холодные зимние ночи. Шли минуты, и наконец Оливия убедилась, что Куин не вернется, потому что остался ждать у смертного ложа Руперта.

Оливия не плакала. Есть чем гордиться. Чтобы отвлечься, она стала искать падающую звезду, хотя глупо было верить, что она предвещает рождение ангела.

Все время она напряженно прислушивалась, не раздастся ли топот солдатских сапог или французские остроты. Солдаты, охранявшие Руперта, заснули на полу, велев ей их разбудить, если она что-нибудь услышит.

— Батальон выходит каждое утро в одно и то же время, — сказал Тоге, и в его голосе слышалось облегчение, потому что теперь за Рупертом есть кому присмотреть. — Еще не скоро.

Звезды не падали, но Оливия все еще глядела на небо, когда кто-то заткнул ей рот рукой и потащил в лес. Она была слишком поражена и даже не попыталась закричать.

До рассвета было еще далеко. На небе не виднелось ни полоски света, не слышалось веселой болтовни французов и топота сапог.

Когда Оливия наконец опомнилась и начала сопротивляться, было уже слитком поздно. Ее быстро толкнули на землю и перевернули на живот. Годы обучения французскому языку не прошли даром, и когда рука на миг отпустила ее, Оливия пронзительно закричала:

— Помогите! Немедленно отпустите меня! Мерзавцы! Подонки!

В ответ ей завязали рот дурно пахнущим шарфом так туго, что голова дернулась назад.

Продолжая кричать, Оливия вывернулась и попыталась пнуть ногой удерживавшего ее человека. Но похититель проворно связал ее запястья веревкой, поставил на ноги и грубо толкнул в спину.

— Иди! — Слово прозвучало, словно резкий удар градины в окно. Неизвестный с силой толкнул ее в плечо. — Вперед!

Оливия повиновалась, уверенная, что Куин будет здесь с минуты на минуту, а английские солдаты проснутся и обнаружат ее исчезновение. Она заметила рукав толкнувшего ее человека. Потрепанный, синего цвета, похожий на грубую рыбацкую куртку, какие она видела во время своих детских путешествий по Бретани. Не похоже на солдатскую форму. Сердце Оливии так сильно билось, что она слышала его стук в ушах.

Когда они вышли из леса, небо на востоке начало светлеть. Они продолжали пробираться сквозь густой кустарник, и ветер доносил сильный запах моря. Оливия тщетно пыталась прикусить шарф и освободиться от него. Она специально споткнулась, чтобы замедлить движение, но человек просто поднял ее и толкнул чем-то твердым в спину.

От этих грубых толчков ее спина разболелась, и впервые в жизни Оливия по-настоящему испугалась. Одно дело — батальон французов. Конечно, они не станут причинять вред женщине, пусть даже и англичанке. Но что, если этот негодяй из шайки контрабандистов? Или пиратов? Или просто обычный преступник?

Все возможности одинаково пугали.

Они шагали вдоль берега, то и дело поворачивая, и наконец мужчина заставил ее идти по узкой тропинке, ведущей в сторону от моря по скалам. Платье Оливии зацепилось за жесткие ветки ежевики, и она остановилась, решив, что ее похититель поможет ей выпутаться. Но вместо этого он снова ударил ее по спине, она качнулась вперед, услышав звук рвущейся материи. Теперь у нее горела вся спина.

На глаза навернулись слезы, но если Оливия не оплакивала смерть Руперта, то вряд ли она станет плакать из-за этой нелепой ситуации. Никакой опасности нет, убеждала она себя, все это просто смешно. Куин ее спасет, как только заметит ее исчезновение.

Самое главное — он теперь с Рупертом. Более того, уже не в этой зловонной хижине, а в постели, на борту «Грезы». Если бы Оливия хотела, чтобы рядом с ее смертным одром кто-то был, то только Куин, с его честным взглядом и спокойным, низким голосом.

После скитаний, казалось, длившихся часами, они выбрались из кустарника на засыпанный гравием двор, в дальнем конце которого виднелось двухэтажное кирпичное здание, окруженное стеной. У ворот стоял часовой.

— Кто идет? — равнодушно спросил он.

Внезапно Оливия успокоилась. По крайней мере теперь она знает, что происходит. Они наконец куда-то пришли.

— Шлюха из хижины папаши Бланшара. — Голос похитителя звучал бесцветно, но он не преминул толкнуть Оливию в сторону ворот.

Она чуть не упала к ногам часового, худощавого, уставшего, с такими пышными усами, что казалось, будто на лице у него выросли крылья.

— Я не шлюха! — сдавленно вскричала Оливия из-за шарфа.

Часовой взглянул на нее, прищурившись, и тут же перевел взгляд на человека, который привел Оливию.

— Зачем было тащить ее сюда? Отправь в деревню.

— Она не местная, и в этом нет проку. Я ее не узнаю. — Оливия вздернула подбородок и свирепо взглянула на часового, молча приказывая ему снять шарф.

— Хорошенькая, — произнес он, не обращая внимания на свирепый взгляд, потому что все это время разглядывал ее грудь. — Сними с нее плащ, Бессетт.

Через секунду плащ был сорван с плеч Оливии.

— Пухлая, как куропатка, — оскалился часовой. — Что-нибудь продаете, мадам?

Оливия яростно затрясла головой.

— Еще одна заблудшая жена. — Часовой тянул себя за усы, пока его лицо не сморщилось. — Куда катится мир? К капитану или мадам Фантомас?

— К мадам. Не стоит беспокоить капитана. Думаешь, мы сможем получить двадцать франков с ее мужа? Видишь плащ? Красиво сшит и подкладка есть.

— Возможно, из мелкой буржуазии. Мадам решит. Сними шарф, Бессетт. Я должен убедиться, что она не шпионка. Капитан захочет знать.

Бессетт презрительно фыркнул.

— Капитан слишком накачался коньяком, чтобы знать, как поступить со шпионом, даже если мы его и найдем. Она не шпионка. Стояла у хижины папаши Бланшара и кого-то ждала. Знаешь, женщина пойдет туда только по одной причине.

— Надо сжечь эту хижину, — заметил часовой и снова потянул себя за усы.

Бессетт принялся возиться с запутавшимся шарфом, и Оливия уже приготовилась произнести яростную речь на французском, но часовой махнул рукой.

— Отведи ее к мадам Фантомас. Мы получили несколько превосходных окороков, когда нашли жену мясника, лежащую поперек аптекарской стойки. Скажи мадам, нам нужна наша обычная доля.

Оливия чувствовала, как закипает от гнева.

— Свирепая, — добавил часовой, поймав ее взгляд, и отступил. — Уведи ее, Бессетт. Я не хочу, чтобы меня видели в обществе распутницы. Моя жена об этом узнает.

— Твою жену лучше не сердить, — грубо хмыкнул Бессетт. — Особенно если она узнает, как выглядит вот эта. Грудь и бедра, мужчины такое любят.

— Верно, — согласился часовой, и его взгляд задержался на груди Оливии. — Лучше не толкай ее в спину, Бессетт. Если у нее будет синяк, она натравит на тебя мужа.

Бессетт фыркнул.

— Он еще не знает, где я ее нашел.

Выйдя за ворота, они миновали ведущие в дом ступени и свернули направо. Оливии пришлось пригнуться, когда они спускались по мокрым каменным ступеням в большую кухню.

Назвать кухню устаревшей было бы преувеличением. Все тут было слишком просто. Кажется, все помещение вытесано из камня, и выровнять стены даже не пытались.

В камне сделали два углубления, используемые как печи с выходящими наружу дымоходами.

Однако здесь пахло, как в кухне: на вертеле жарились цыплята, и в воздухе стоял запах дрожжей и муки. Четверо или пятеро юношей в поношенных формах поворачивали вертел, точили ножи и мыли картофель. Посередине комнаты за длинным столом женщина яростно месила тесто.