Джил Мансел - Поцелуй

— Я всего лишь хочу знать, — медленно отчеканила Катерина, — благородны ли ваши намерения по отношению к моей матери.

На улице шел снег, Катерина стояла на пороге и не впускала Ральфа в дом.

— Ах ты, маленькая прелесть, — ухмыльнулся он и взъерошил ей волосы, зная, как сильно это ее раздражает. — Интересно, чем твоя бесстыдница матушка заслужила такую дочку? Будь ты на пару лет постарше, Кэт, — клянусь, я бы увез тебя в Гретна-Грин [1].

— Ну, я бы не купилась на такую глупость. И потом, речь не обо мне, — продолжала она сурово. — Я задала вопрос и жду ответа.

— Разумеется. Благородны ли мои намерения? — Ральф нахмурился. Снежинки таяли у него в волосах и леденили шею. Было очень холодно. — Нет, — наконец ответил он. — Исключено.

Катерина пожала плечами:

— Тогда все в порядке. — Она шагнула в сторону и жестом пригласила его войти. — Мама терпеть не может благородных намерений. Кстати, она сейчас на кухне, красит волосы.

— Выйди отсюда, — проговорила Иззи сдавленным голосом, наклонившись над раковиной. — Ты слишком рано.

— А вот и нет. — Ральф ущипнул ее за обтянутую комбинезоном соблазнительную попку. — Это ты запоздала. И какой цвет ты выбрала на этот раз?

Присмотревшись внимательнее к путанице курчавых мокрых волос, он увидел, что вода в тазу вызывающего цвета индиго. Иззи обрушила на себя последнюю порцию горячей воды, забрызгав пол. Выжав волосы и обернув голову огромным розовым полотенцем, наподобие тюрбана, она выпрямилась и мокрыми губами поцеловала Ральфа в щеку, прежде чем он успел увернуться.

— Это называется «Яркая ежевика». Ты не сможешь устоять, детка.

«Перед тобой и так невозможно устоять», — хмыкнул Ральф, шагая вслед за Иззи в загроможденную гостиную — неприбранную, но очаровательную.

Хотя они собирались на вечеринку в Хэмпстед, он уже готов был передумать, невзирая на то что, по слухам, там будет известный кинопродюсер. У Иззи уйдет минимум час на сборы, вдобавок на улице холодно, как на Северном полюсе. Перспектива спокойного вечера — вдвоем у камина — становилась все более притягательной.

— Ты никуда не собираешься? — посмотрел он на Катерину с надеждой.

Та лежала на кушетке, посреди подушек, и читала книгу. Девушка даже не удосужилась взглянуть на него.

— Нет.

«Почему она не как все нормальные подростки? — подумал Ральф с раздражением. — Неужели некуда пойти в пятницу вечером?»

Крепкая дружба матери и дочери имела свои маленькие плюсы: Катерина держала Иззи в рамках, — но ее абсолютное равнодушие к светским развлечениям не имело объяснения.

Ральф всерьез сомневался, что Катерина правильно понимает смысл слова «развлечения». В семнадцать лет у нее не было парня, она не любила дискотеки и вечеринки, презирала молодежные журналы и никогда не сплетничала. В ее представлении хорошо провести время значило устроиться на кушетке и прочесть несколько глав «Анатомии» Грея. Эта воспитанная, несомненно, красивая девочка могла быть обаятельной, веселой, когда хотела. Ральф не понимал, отчего Катерина не проводит вечера с друзьями и не извлекает из своей привлекательности и ума максимум пользы.

Катерина, судя по всему, не собиралась покидать кушетку, и Ральф смирился с мыслью о том, что им придется отправиться на вечеринку.

— Буду готова через пять минут, — солгала Иззи, направляясь в спальню. Мокрое розовое полотенце развевалось у нее за спиной, точно плащ матадора.

— Мама, у тебя синие волосы. — Катерина отказывалась понимать, отчего люди вообще меняют цвет волос, не говоря уже о том, чтобы проделывать это ежемесячно, и поэтому смотрела на мать одновременно с недовольством и смирением.

— А вот и нет, — высокомерно возразила Иззи. — Это называется «Яркая ежевика». Будет потрясающе. Когда высохнет.

Иззи знала, что в жизни не так уж много удовольствий. Хроническая нехватка денег, разочарование оттого, что она безумно талантлива, но по-прежнему неизвестна, постоянная необходимость думать о том, сколько еще будет позволено прожить в этой далеко не роскошной квартирке… Но все проблемы кажутся незначительными, когда ты в постели с красивым мужчиной, гладишь его восхитительное тело и понимаешь, что рано вставать не придется. Это настоящий дар небес.

— Физический контакт, — промурлыкала Иззи, невероятно довольная собой.

— Э?..

— Три самых изысканных наслаждения, известных человеку, — улыбнулась она и придвинулась ближе, — это секс, чиханье и физический контакт. Нет, не так. Секс, физический контакт и чиханье. Прижиматься к мужчине — второе по величине удовольствие. Это куда приятнее, чем чихать.

Он ступней провел по ее ноге.

— Только если человек не забыл побрить ноги.

Иззи в знак протеста царапнула его.

— Я не забыла! Я побрила их вчера.

— Пока красила волосы? — уточнил Майк. — Только представь, по ошибке ты могла покрасить нога и побрить голову. Ничего себе.

— Как можно быть таким циничным в десять часов утра в воскресенье? — проворчала Иззи. Она поняла, что голодна, и задумалась, как отнесется Кэт к просьбе приготовить завтрак посытнее.

— У меня само собой получается.

— Это нечестно.

— Жизнь вообще, несправедлива. — Майк сел. — То, что мы с тобой видимся дважды в неделю, — тоже несправедливо. Иззи, если мы хотим нормальных отношений, то должны, наконец, собраться.

«В том-то и проблема», — подумала Иззи с улыбкой.

Только Майк мог надеяться на то, что она сумеет «собраться». Иззи считала их отношения идеальными. Каждую неделю она проводила две ночи с Майком, две с Ральфом и две — за работой. Среда предназначалась для отдыха. Разве не идеальный распорядок?

— Ты занят, я занята… — пробормотала она, прижимаясь к Майку. — И потом, ты заскучаешь. У меня такая неинтересная жизнь. Ты быстро бросишь меня, если тебе придется наблюдать, как я мою полы и убираюсь в комнатах.

«То, чем ты занимаешься, трудно назвать неинтересным, — подумал Майк. — Да и представляешь ли ты, как выглядит половая тряпка?»

— Ладно. — Майк обнял Иззи, с удовольствием вдыхая дурманящий аромат ее тела. — Сдаюсь. Я буду заниматься делами, а ты мой полы сколько вздумается — до тех пор пока не заскучаешь и не найдешь себе другого.

— У которого будет дочь, такая же болтливая, как моя Кэт? — Иззи улыбнулась. — Может быть…

— Не понимаю, — пролепетала Джина, — чушь какая-то. Давай принесу тебе выпить… А на ужин у нас жареный ягненок, будет готов через полчаса.

Порывисто двинувшись к бару в углу гостиной, она вдруг с ужасом поняла, что не знает, как быть с руками. Они казались огромными и неуклюжими, болтались вдоль тела. Джина с облегчением достала бутылку виски и сделала Эндрю его любимый коктейль — на полдюйма виски, на три дюйма тоника. Именно то, что ему всегда нравилось, когда он возвращался с работы домой.

Но потом она столкнулась с новой проблемой: куда смотреть? Джина понимала — Эндрю наблюдает за ней. Хотя супруг, разумеется, оговорился, она боялась встретиться с ним взглядом. Ориентация в пространстве тоже отказала; Джина не знала — сесть или остаться стоять. Отчего тело плохо слушается, если дело всего лишь в небольшом недоразумении? Через минуту, несомненно, они будут смеяться над нелепой ошибкой, а руки снова начнут повиноваться.

Но Эндрю не смеялся. Он покачал головой, когда жена подала бокал, и указал на кресло:

— Сядь. Лучше выпей сама. Господи, мне очень жаль, Джина, прости… Ты, наверное, думаешь, я мерзавец, но я действительно не ожидал, что такое случится… Не хотел причинять тебе боль…

Джина напряглась, ожидая, что сейчас Эндрю ухмыльнется и скажет: «Ну конечно, я пошутил». И тогда можно расслабиться и смотреть, как там ужин. Надо выложить на противень пастернак и помешать луковый соус.

— А я думал, ты начнешь бить посуду, — продолжал Эндрю. Он ненавидел себя за эти слова, но ему очень хотелось вызвать хоть какую-то реакцию.

Когда Джина, наконец, взглянула на него, он увидел в ее глазах страх и смущение.

— Ты шутишь? — прошептала она.

Эндрю собрался с силами, сделал глубокий вздох и приготовился повторить то, что надеялся сказать только один раз.

— Джина, это не шутка. Я ухожу от тебя и прошу развод. Я люблю другую… Мы встречаемся почти полгода… и оставаться здесь нечестно по отношению к тебе. Я снял квартиру в Барбикане [2] и сегодня перебираюсь туда. Прости. Я действительно не хотел причинять тебе боль, просто так получилось…

— Но ты мой муж, — прошептала Джина. Колени у нее задрожали — Эндрю всегда говорил, как ему нравятся ее коленки, — и вдруг стало трудно глотать. Осторожно поставив бокал с напитком на стол, чтобы не разлить, Джина встала и тут же повалилась обратно в кресло. — Мы женаты, — в ужасе забормотала она. — У нас счастливый брак. Все подтвердят.

«Сочувствие пополам с гневом. Почему, во имя всего святого, она не запустит в меня чем-нибудь? Почему не кричит, не плачет, не ругается, не закатывает скандал? Тогда было бы проще рассказать остальное», — мрачно размышлял Эндрю.

— Я был счастлив с тобой, — сказал он, надеясь, что Джина, наконец, отреагирует. — Но теперь я полюбил другую.

— Ты сказал, что не хочешь причинять мне боль! — Костяшки пальцев побелели, когда она стиснула кулаки. — Я бы простила тебе измену. Нам не обязательно разводиться… Если ты действительно не хочешь причинять мне боль, скажи ей, что все кончено, и давай жить дальше, будто ничего не было. У тебя всего лишь интрижка, — задыхаясь, закончила Джина. Из ее глаз наконец-то покатились жгучие слезы. — Это ведь ничего не значит, честное слово. Так бывает у большинства мужчин… Зачем же разводиться?