— Почему?

— Они бы тогда подумали, что я сплю и вижу их работу. Это сбило бы цену. Тогда я говорю шоферу: «Поезжайте дальше, я хочу прибыть сюда в 14 часов 45 секунд и ни на секунду раньше». Мы подождали за углом — и потом подкатили к офису с шиком и скрипом тормозов. Я вытряхнулся из машины и появился в кабинете секунда в секунду.

— Вот так-то, — одобрительно хмыкнул Нико.

Я засмеялась: вот он, Бенедикт, — настоящий ураган.

— На дядю Виолы, конечно, произвело впечатление, что я не пожалел ни денег, ни усилий и, несмотря на поломку машины, вовремя явился к нему. Недостаток пунктуальности дорого обходится в нашей профессии. Было ясно, что нелепо таскать с собой чертежи огромного количества важных проектов, якобы сделанных мною, когда отчаянно ловишь такси. Мой диплом его больше не интересовал, только моя куртка летчика…

— Точно, — не удержалась я. Бенедикт непременно хотел надеть на собеседование старую летную куртку. За два дня до его поездки к дяде мы облазили все магазины подержанных вещей в поисках настоящей старой пилотской куртки. Мы ее нашли, стоила она, правда, кучу денег!

— Вложенный капитал окупился. От отца Виолы я знал, что его младший брат всегда мечтал стать летчиком. И я в своей летной куртке понравился ему, конечно, в десять раз больше, чем другие претенденты, чинно одетые в костюмчики. Ведь сам он одевается небрежно, по-спортивному. Когда я ему объяснил, что, к сожалению, мне нужно принять решение о выходе на работу немедленно, поскольку в конце месяца мой контракт в университете у профессора Цирмана автоматически продлевается на семестр, босс ответил:

— О'кей, если вы должны принять решение сразу, то и мне придется сделать то же самое.

— А как ты выторговал свою зарплату? — полюбопытствовала Элизабет.

— Все по порядку. Шеф сказал — слово в слово: «Я деловой человек старой закалки. Все, по рукам — с первого сентября вы начинаете у нас работать. Вы нам подходите». Тут я говорю: «Прежде, чем ударить по рукам, мы должны поговорить о деньгах». Прямо так в лоб ему и врезал. И тут он сделал мне такое предложение, что я не смог отказаться.

— То есть тебе и не пришлось торговаться, — заметил Петер.

— Если шеф предлагает действительно хорошие деньги, то лучше похвалить его, чем начинать торговлю. Если рассыпаешься в похвалах, вскоре получишь следующее повышение зарплаты — ведь шеф захочет, чтобы его опять похвалили.

— Буду вспоминать твой опыт, когда буду наниматься, — произнесла Элизабет.

— У тебя это получится без труда, — отозвался Бенедикт.

У Элизабет высокие шансы получить место консультанта-дизайнера в самом фешенебельном магазине по интерьеру, у Хагена и фон Мюллера. В конце месяца они собирались дать ей окончательный ответ.

— Я должна получить эту работу, надоело сидеть на мели, — вздохнула она.

Петер тоже вздохнул: ему никакая работа пока не светит. Он сделал потрясающие эскизы настольных ламп, только никак не может их продать. Петер считает, что его работы должны говорить сами за себя. Он грустно произнес:

— Пока мои работы молчат.

— Попробуй похлопотать о моем старом месте у Цирмана, — посоветовал Бенедикт Петеру. — Он будет искать замену. Десять часов в неделю, приличные деньги. И у тебя есть шанс. Женщин он не берет.

— Я ненавижу этого человека, — с отвращением сказала Элизабет. — Расскажи мне о нем что-нибудь гадкое.

Элизабет знала, что Бенедикт целый год работает ассистентом у Цирмана. Но не более того, поскольку Бенедикт просил меня не распространяться о его работе, иначе Цирман выкинул бы его. К тому же нам с Элизабет это было безразлично: последние два семестра, с тех пор как Бенедикт получил место у Цирмана, мы с профессором больше не сталкивались.

Цирман однажды доверительно объяснил Бенедикту, что не смог бы взять на работу женщину, потому что тогда немедленно поползли бы слухи о его связи с ней. А поскольку превыше всего он ценит корректность, то мог бы согласиться на уродину или калеку, но все без исключения претендентки на это место были привлекательны и полны жизненных сил.

— Цирману надо быть крайне осторожным, — хмыкнула Элизабет. — Все женщины с ума сходят по этому жирному старому борову, у которого из ушей пучками растут волосы. В средневековье его бы посадили на кол. — Этими словами Элизабет всегда закрывала тему «Цирман».

— Нет худа без добра. — Так ее всегда заканчивала я; в конце концов без него я никогда бы не познакомилась с Бенедиктом.

— Нужно сделать его жуткие порядки достоянием общественности, — предложил Петер.

— Лучше похлопочи о месте у него, — посоветовал Бенедикт.

— Этого Петер не будет делать, — решительно заявила Элизабет.

Поколение гурманов вместе с Аннабель и Сольвейг вернулось из сада и расселось по местам.

Господин Энгельгардт провозгласил:

— Секрет оптимального меню: после каждого блюда ты сыт ровно столько времени, сколько длится ожидание следующего.

Сольвейг теперь сидела на коленях Аннабель. Аннабель взяла указательный палец дочери и направила его на Нико:

— Это Нико. Ты хочешь поиграть с Нико?

— Не хочу, — отрезала Сольвейг, — я хочу вина.

— Эй, а вот и наш детский шницель, — воскликнула Аннабель наигранным голосом мудрой матери, взяла маленькие ладошки Сольвейг в свои руки и захлопала ими.

Детский шницель оказался филе из спинки косули с перечной подливкой и лисичками, а к нему вкуснейшее, нежнейшее картофельное пюре.

— Я хочу жареной картошки, — объявила Сольвейг.

— Сольвейг, пойдем на кухню, у меня там для тебя есть что-то вкусненькое, — позвала моя мать и поднялась.

— Поешь сначала, — обиженно сказала госпожа Энгельгардт, — соус становится невкусным, когда остынет.

Сольвейг уже умчалась на кухню. Мать со своей тарелкой бросилась ей вдогонку.

— Дело дрянь, — пробурчала Аннабель, — взрослые заливаются спиртным, конечно, и ребенку хочется вина.

За спинкой косули последовала новая порция дифирамбов в честь госпожи Энгельгардт.

— Подождите, сначала попробуйте десерт, — сказала та. — Сегодня у нас щербет с персиками и кофейный крем с лесной малиной.

— Я должен поцеловать повариху в малиновые губки, — воскликнул господин Энгельгардт, обошел вокруг стола и осуществил свое намерение.

Госпожа Энгельгардт поцеловала мужа в ответ:

— Но перед этим еще будет сыр.

— А не выпить ли нам сперва «Одеви»? У нас есть на выбор «Одеви де фрамбуаз» и «Одеви де пеш». Кто что будет пить? — спросил отец.

— Я, пожалуй, выпью и то, и другое! — воскликнул Нико. — Неважно, как это называется!

Это были крепкие настойки — малиновая или персиковая. Бенедикту позволили изображать официанта с белой салфеткой на согнутой руке.

Господин Энгельгардт непременно хотел сам подать сыр, он вкатил на сервировочном столике блюдо с разными сортами сыра и кусочками масла в форме сердец.

— Виола, что вам предложить? Острый или мягкий? Что вы предпочитаете?

Я абсолютно не разбираюсь в сырах, но мне совсем не хотелось демонстрировать это перед публикой.

— Я съем все, что вы мне порекомендуете, — выкрутилась я.

— Прекрасно. — Господин Энгельгардт опытной рукой разложил шесть кусочков сыра по краю моей тарелки. Потом показал на верхний ломтик: — Пожалуйста, сначала съешьте этот сыр, а потом двигайтесь по часовой стрелке.

— А почему?

— Сыр, который, образно говоря, лежит на цифре «двенадцать», самый нежный. Остальные расположены по часовой стрелке в порядке нарастания остроты. — Он указал на кусочек, лежавший как бы на цифре «десять». — Это очень острый, вызревший сыр из козьего молока. Его съешьте в последнюю очередь, иначе испортите всю вкусовую гамму.

Как это изысканно! После сыра, чтобы не лопнуть, мы еще выпили «Одеви».

И вот наконец десерт: кофейный крем с малиной и горьким шоколадным соусом. И еще тарелка с двенадцатью обжаренными половинками персиков и персиковым щербетом. Сольвейг пришла в такой восторг, что была только в состоянии вскрикивать: «Я! Я! Я!»

Мать подала кофе.

Нико потребовалась четвертая рюмка настойки, чтобы привести в порядок пищеварение.

— Даже не предполагал, что пять рюмок водки могут так изменить человека! — воскликнул он и уставился на мать Бенедикта.

— Но, господин Нико, я не пила пяти рюмок водки, — возмутилась та. — Бенедикт может это подтвердить!

— Не вы, — заржал Нико, — я! Ха-ха-ха! Бенедикт может это подтвердить!

— А теперь настало время для большого сюрприза! — Отец поднялся. Мать тоже встала. — Но сначала я хотел бы произнести пару слов, — начал отец. Мать снова села. — Дорогая Виола, дорогой Бенедикт, — он выдержал паузу, — я с трудом подыскиваю слова. Поскольку вы оба начинаете совместную жизнь… Собственно, вы уже ведете совместную жизнь… И уезжаете не на чужбину, наоборот, оба возвращаетесь в давно обжитые места, на землю вашего детства и юности… И тем не менее это шаг в новую жизнь! Закончена студенческая пора, Виола! — Отец сделал такое лицо, словно открывал Америку. — И поэтому мы с мамой подумали, что тебе, нашей младшей дочери…

Младшая дочь! Можно подумать, что он воспитал целый девичий пансион.

— …сделаем подарок к новой жизни. Подарок, который осветит твой путь, сделает его ярче! Который будет напоминать тебе родительский дом и блестяще сданный экзамен. И который будет сопровождать тебя, надеемся, всю твою жизнь. — Долгая пауза. — Вот все, что я хотел сказать. — Отец был очень тронут собственной речью. Все захлопали.

— Я сгораю от нетерпения, — сказала мать.

— Еще не все, мне нужна помощь сильных мужчин, — объявил отец.

— А Виола пусть подождет на кухне, — добавила мать, — и закрой дверь. Мы тебя позовем!