— Прошу прощения, сударыня, — возразил я, стремясь быть предельно вежливым, — но я уже внес свой вклад в мытье посуды.

Я не лгал. На сушке уже лежали моя тарелка, моя ложка и моя черная кастрюля.

— Я тоже внесла свой вклад, — заметила она, показывая на посуду с другой стороны от раковины, где лежали ее тарелка, ее ложка и ее серая кастрюля. — Но ведь ужин готовила я, — добавила она, словно это был веский аргумент.

— Да, спасибо, было очень вкусно. Но, — не сдавался я, — это я вырастил овощи и пшеницу. И подстрелил кролика.

С минуту она не отвечала — смотрела на меня сердито, обдумывая следующий ход. У ее виска вздулась большая синяя вена. Теперь от нее можно было ждать чего угодно: она могла вновь наброситься на меня с бранью, могла метнуть в меня что-нибудь тяжелое, а могла просто надуться. В итоге она выскочила из кухни и скрылась в спальне, хлопнув дверью.

Все еще сидя в кресле, я покачал головой. Что на меня нашло? Почему я просто не подчинился, как обычно? Теперь вот возник конфликт, хотя за тридцать один год непростого супружества я научился избегать конфликтов. Я набил трубку, закурил. Взял ружье, вставил патрон. Потом кликнул собаку, и мы пошли в лес.


Когда мы вернулись домой, темнело, но было еще достаточно светло, и я увидел, что причина нашей ссоры — блестящий новенький котелок — по-прежнему стоит в раковине, наполненной холодной серой водой. В котелке были остатки вкусной каши, которую с таким аппетитом я ел на ужин. Теперь эти остатки комковатой липкой массой липли к стенкам, а на дне котелка лежал слой густого коричневого месива: это каша пригорела, когда моя жена отвлеклась, пока готовила.

— Госпожа Песоцкая, вероятно, думает, что я пойду у нее на поводу и отскребу котелок перед тем, как лечь спать, — сказал я собаке.

Разумеется, моя жена ошибалась. Я повесил ружье, снял башмаки и направился в спальню. Не зажигая свечи, двинулся в темноте к кровати, ориентируясь на храп, и ударился мизинцем о комод. Палец болел целый час.


На следующий день я встал пораньше и вместе с собакой вышел из дому. Нужно было перегнать коз со склона горы на поле. Три козы, отбившиеся от стада, доставили нам немало хлопот, и я умирал с голоду, когда пришел домой обедать.

Запаха горячего варева я не учуял, что было подозрительно, и жены в доме тоже не оказалось. Направляясь к черному ходу, я заметил, что котелок — разумеется, немытый — все так же стоит в раковине. Моя жена во дворе кормила кур. Мне показалось, что порция несушек была вдвое больше обычной. Завидев меня, жена отвернулась и широко улыбнулась курам. Она всегда так улыбалась всем, кроме меня, когда злилась.

— Значит, вон оно как, — сказал я собаке. — Меня вознамерились заморить голодом.

Я снова надел шляпу и отправился к озеру. Там жили наши соседи, Роза и Николай Разумихины. Я надеялся, что у них сейчас тоже обед. Так и оказалось, и они настояли, чтобы я отведал у них большую миску супа.

Вечером, вернувшись домой, я увидел на крыльце кур. Они сидели нахохлившись, спрятав головы в перья; брюхо у каждой было раздуто. Я вошел в дом. Моя жена о чем-то тихо-мирно размышляла. Кладовая была пуста.


Итак, конфликт приобрел совершенно четкие очертания, и следующие несколько дней проходили по той же схеме. Мои завтраки и ужины состояли из того, что забыла спрятать жена: сморщенные яблоки, кусочки черствого пирога. На обед я домой не являлся — навещал кого-нибудь из соседей. Но на пятый день ссоры выбора у меня почти не осталось. Я уже побывал у всех соседей, за исключением двух братьев-холостяков и кокетливой старой девы по имени Ева, которая могла неверно истолковать мой визит.

Наблюдая, как жена молча метет пол, я стал подумывать о том, что, возможно, стоит возобновить переговоры. Возможно, я мог бы объяснить ей, что мне надоело выполнять каждое ее требование (она это принимала как должное). Возможно, мы могли бы установить дежурство по мытью этого гребаного серебристого котелка, который все еще стоял в черной воде недельной давности. Или могли бы сделать так: тот, кто моет котелок в этот раз, в следующие два раза освобождается от этой обязанности. Или мы могли бы помыть котелок вдвоем: нагреть воды, и пусть каждый по очереди скребет его по пять минут…

Я все еще пребывал в раздумьях, когда с улицы донесся собачий лай. Я надел шляпу и вышел.

Во дворе пес стоял на страже у одной из куриц. Я взял ее в руки. Она была мертва, хотя собака — это было видно — к ней не прикасалась. Брюхо у курицы было вздутое, неестественно огромное. Я вспорол его ножом. На землю вывались внутренности и их содержимое: непереваренные кусочки мяса, хлеб, морковь. От злости я невольно заскрипел зубами.

Мой пес начал облизывать потроха, и я понял, что он тоже сидит на голодной диете. Посему я оставил ему дохлую курицу и, когда пришло время обеда, отправился к Еве.


На следующий день я находился в сарае, чинил плуг, как вдруг туда явилась моя жена.

— Привет, — сказала она. — Просто хочу напомнить тебе: обед сегодня будет в полдень. — Это были ее первые слова за всю неделю.

Я не знал, что думать, но в назначенное время пришел в дом, не исключая, что меня ждет разочарование.

Жена и впрямь приготовила вкусный обед и за столом была разговорчива, расспрашивала про соседей. Серебристый котелок все еще стоял в раковине, но она обошлась другой посудой. После сытного обеда я, по своему обыкновению, устроился в кресле и достал трубку. Но табака на полке не оказалось.

— Ах, какая жалость, — посетовала моя жена. — Пожалуй, я могла бы найти для тебя курево, но прежде окажи мне небольшую услугу: почисти котелок. А я пока и водочки поищу.

Заманчивое предложение. Мне страсть как хотелось курить. А если еще и водочки выпить, так это вообще было бы райское блаженство.

Я взвешивал все «за» и «против». И молодец, что не поторопился. В этот самый момент со двора вошел… кто бы вы думали? Мой пес. В зубах он нес мой кисет и чекушку водки. Пес положил драгоценную ношу к моим ногам и за свои старания получил от моей жены пинок под ребра. Она была расстроена, но не надулась. А я не стал мыть котелок.

На следующий день зарядил сильный дождь, и я решил, что пришла пора проявить великодушие. Сразу после завтрака я подошел к серебристому котелку и увидел, что изнутри он покрыт густым пушистым серым налетом. Я вытащил котелок из раковины, выскочил с ним на улицу и поставил его посреди двора.

— Может быть, — объяснил я жене, — ливень вымоет.

Вид у нее был скептический.

Позже, когда небо прояснилось, мы вместе вышли во двор посмотреть, что получилось. Результат нас не впечатлил. Комки каши так и не размякли, а дно по-прежнему покрывала подгорелая короста. Правда, со стенок местами сошел ворсистый налет. Жена сказала, что стенки зарастут плесенью только через несколько дней.

Когда мы вместе возвращались в дом, я осмелился обнять ее за плечи. Она не стряхнула мою руку. Напротив, предложила интересную идею. Почему бы нам не использовать котелок в качестве собачьей миски, ведь мы всегда бросаем псу объедки на землю. Я согласился.

В тот вечер моя жена первой легла в постель, при этом она все напевала: ля-ли-ля-ли-ля. Я самодовольно улыбнулся: буря миновала.

— Пес, — сказал я собаке, — я пережил ее крики и гнев, не сдался, когда она морила меня голодом и пыталась подкупить. В кои-то веки я не уступил!


Однажды вечером, спустя месяц, мы с женой сидели на крыльце, взявшись за руки. Вдруг издалека нас кто-то окликнул. У жены было острое зрение, и она мгновенно узнала в приближающейся на пегой лошадке женщине нашу дочь Соню.

— Радость-то какая, Песоцкий! — воскликнула она, высвобождая свою руку из моей ладони.

Да, это была радость. Большая радость. Я просиял, довольный неожиданным визитом нашей ненаглядной девочки. Она редко навещала нас: жила в Челябинске, а оттуда до нас пятнадцать верст, и дорога утомительная. Я смотрел, как едет к нам дочь, и тут меня осенило. Я кинулся во двор за серебристым котелком. Словно безумный, метался то вправо, то влево, ища укромный уголок, и в итоге сунул котелок в кусты. Дело в том, что это был подарок нашей любимой дочки. Она подарила нам этот котелок в свой последний приезд, и вряд ли ей понравится, что мы так скоро приспособили его под собачью миску.

Едва лошадь вошла во двор, я повернулся к жене. Думал, увижу на ее лице благодарность или хотя бы кривую улыбку, свидетельствующую о том, что она оценила мою осмотрительность. Но не тут-то было. Она мрачно покачала головой, в глазах ее появился пугающий блеск. От церкви, стоявшей в версте от нашего дома, донесся звон колокола, призывающего к вечерней молитве. Я понял, что выказал слабость.

Когда ужин был готов, мы сели за стол, и моя красавица дочка, улыбаясь, стала весело пересказывать нам волнующие челябинские новости. Правда, время от времени она ненадолго умолкала, и у меня создалось впечатление, что Соня смотрит куда-то через мое плечо. В той стороне находилась кухня. Возможно, она пыталась углядеть там новый серебристый котелок, что купила нам. Возможно, она недоумевала, почему нигде не видит свой подарок. Я посмотрел на жену. На ее щеках играл едва заметный румянец. Я перевел взгляд на дочь, и мне показалось, что ее улыбка уже не столь лучезарна, как прежде.

Длинная дорога измучила бедную девочку, поэтому сразу после ужина моя жена предложила ей лечь спать.

— Бедняжка ты моя, — сказала она. — Тебе лучше лечь со мной, наша кровать удобнее. А твой отец поспит и в своем кресле, он согласен.

Вообще-то, не мешало бы и меня спросить.

Но на этом моя жена не успокоилась.

— Да, а на завтрак, — добавила она, обращаясь к Соне, когда вдвоем они направились в спальню, — у нас будет сладкая каша. Мы с тобой вместе сварим ее в том чудесном серебристом котелке, что ты нам подарила.