Евгения Перова - Потому что люблю тебя

– Да-а… Знаешь что? Я, пожалуй, попробую с Кириллом Поляковым поговорить. Он консультантом был у нас в детективном сериале. Мы с ним вроде как подружились.

– Ой, поговори, ладно? Вот спасибо. А то у меня голова кругом. И вообще, все наперекосяк! Дача сгорела, муж пропал, развестись не могу, жить негде…

– Почему негде?

– Да он квартиру продал! Не сам, его брат. Представляешь, три года прожили, я уверена была, что Эдика квартира, оказалось – брата! Позвонил мне: где, говорит, Эдик? А я понятия не имею! В общем, деньги понадобились и продал. Я, правда, подозреваю, что Эдик в курсе. Ему ж долг выплачивать, вот и деньги.

– Сколько ж он должен-то?

– Не знаю. Чуть не миллион, похоже. Я просто не представляю, куда мне деваться! Когда окончательно решила развестись, думала: на даче буду жить. Далеко до работы, конечно. А теперь и дачи нет.

– А у родителей?

– Ёж, у нас трехкомнатная, но маленькая, а одна комната вообще проходная. Родители, сестра с мужем и ребенком. Им самим места нет. Да и с родителями я в плохих отношениях. Они считают, я виновата, что дача сгорела.

– Да ты-то при чем?

– Это ты им скажи. Квартиру снимать я не потяну, да и комнату с трудом. Надо деньги на стройку откладывать. Страховки на дачу не было. В общем, жизнь дала трещину.

– А сейчас-то ты где?

– Я до последнего там жила, у Эдика. Вот сегодня окончательно съехала. Пока придется у родителей, наверное. Начну искать комнату подешевле. Представляю, что это будет. Ну вот. Ёж, я так тебе благодарна! А то и поговорить не с кем.

Алымов тяжко вздохнул, поднялся, заправил майку в джинсы, натянул джемпер, надел носки и кроссовки. Ася зачарованно наблюдала за его действиями, потом опомнилась:

– Ой, ты прости, что много времени отняла. Ты устал… Я не подумала. Прости.

– Ну ладно, пошли, – сказал Алымов. – Действительно, поздно уже.

Толпа перед служебным входом рассосалась, и они беспрепятственно добрались до машины.

– Садись.

– Ёж, да я так доеду, на метро.

– Садись и не разговаривай. Я не собираюсь везти тебя… куда?

– В Медведково, – пискнула Ася.

– В Медведково! Еще не хватало!

– Но метро же в двух шагах!

– Мы поедем ко мне.

– К тебе? Зачем?

– Ты будешь жить у меня.

– Как… у тебя?..

– А что, есть другие варианты? Насколько я понял, нет. Ася, ты же помнишь нашу квартиру – там полк солдат разместить можно.

– Это неудобно.

– Мне – удобно. Ты же хотела снимать комнату? Можешь считать, что снимаешь. Я предлагаю из чисто эгоистических соображений. Кормить меня будешь. Ты умеешь готовить?

– Умею.

– Ну так что?

– Если ты думаешь, что я за этим к тебе приехала… Я совсем не хотела ничего такого. И говорить не хотела, оно само как-то… выскочило. Я не напрашиваюсь!

Алымов покосился на Асю – та сидела, мрачно насупившись: вот-вот заплачет. Он съехал на обочину и остановился.

– Ася, посмотри на меня. – Она упрямо отвернулась к окну, тогда Сергей взял ее за подбородок и повернул: – Послушай, что я скажу. Я совершенно один, понимаешь? Мне домой вообще идти не хочется. Я первое время после… после похорон… даже жил у тетки. Ты не помнишь ее, кстати? Это Вера Павловна. Асенька, я тебя очень прошу! Прояви милосердие.

Ася шмыгнула носом и вытерла слезы. Алымов улыбнулся и подал ей бумажные платочки:

– Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин. Эх ты, Малявка…

– Не называй меня Малявкой.

– Ну что, поехали?

– Не знаю… Я же буду мешать, наверное.

– Чему?

– Твоей личной жизни. – Она отчаянно покраснела.

– Нет у меня никакой личной жизни. И не предвидится в обозримом будущем. Ну что? Попробуем?

– Ладно.

– Вот и замечательно. Только надо где-то еды купить, а то у меня шаром покати.

Алымов вдруг развеселился. Все это время он с трудом сдерживал раздражение. Ася опоздала, а он страшно не любил, когда опаздывали и что-нибудь путали – совершенно забыл, что Малявка как раз этим и отличалась всю жизнь. Пока Ася рассказывала, он сердился, что вынужден слушать про совершенно не нужного ему Эдика, с которым не пойми что происходит: не то он убил, не то его убили! Нет, труп – это, конечно, серьезное дело, кто ж спорит. Но Алымов никак не мог проникнуться трагичностью произошедшего: ему казалось, что все непременно разъяснится самым тривиальным образом. Он не любил детективы, хотя постоянно в них снимался.

Гораздо интереснее было разглядывать Асю, выискивая в ней черты прежней Малявки: складненькая… стройные ножки обтянуты узкими джинсами… весьма соблазнительная грудь… розовые щеки, блестящие серые глаза… светлые волосы собраны в забавный хвостик. А в детстве мама почему-то делала ей целых три хвостика: один наверху и два по бокам. Господи, и какая из нее учительница? Может, с малышней и справляется – Алымов помнил, что она преподает в начальных классах. Ася волновалась и даже, как показалось Сергею, робела, постоянно шмыгая носом, пока он не подал ей бумажные салфетки – тогда она с чрезвычайно виноватым видом высморкалась. Она сутулилась и поджимала ноги, которые, вероятно, промочила, и чем дальше, тем больше Алымову хотелось просто посадить ее на колени и утешить.

Ася тоже исподтишка рассматривала Сережу и поражалась: «Надо же, каким мощным он стал!» Тринадцать лет назад это был тонкий и хрупкий юноша, с удивительной, почти кошачьей пластикой и солнечной улыбкой. С годами он сильно раздался в плечах и вообще заматерел, все больше напоминая уже не отца, а деда. Черты лица стали мужественнее и резче, волосы потемнели. Совсем не котенок, а скорее леопард или тигр. Только глаза остались прежними: зелеными, чуть раскосыми, с длинными ресницами, которым Ася всегда завидовала. Иногда в Алымове на мгновенье проглядывал прежний мальчик – в неожиданной улыбке, в небрежном жесте, в наклоне головы. Это было забавно – так умиляет огромный тигр, играющий с бумажным бантиком на веревочке.

Алымов внимательно смотрел на Асю своими невозможными глазами, и у нее мурашки бежали по коже. Опуская голову, она тут же натыкалась взглядом на его босые ноги и вздыхала про себя: создала же природа такое совершенство! Она сама вечно натирала то пятки, то фаланги пальцев, и косточка какая-то уже торчала не там, где надо – его же крупные, но изящные ступни с необыкновенно длинными пальцами были идеальной формы, как будто высеченными из мрамора. Словно ощутив ее взгляд, Сергей неожиданно потер одну ногу о другую и пошевелил пальцами.

Ася испытала неимоверное облегчение, когда он наконец полностью оделся и обулся. И сейчас, сидя в машине рядом с Алымовым, она посматривала на его сосредоточенный профиль, на руки, лежащие на руле, и ее попеременно одолевали то восторг, то ужас – что же будет с ними дальше?! Но ничего особенного в этот вечер с ними не произошло: они как-то невразумительно поужинали, Алымов долго извинялся, что Асе придется жить в комнате Иларии Львовны, пока она не сказала, что считает это честью. Тогда он немного успокоился:

– Понимаешь, я не могу там находиться. Пока не могу.

– Ёж, я все понимаю.

– Если хочешь, я перееду в тренажерную, а ты – ко мне. Но только завтра, ладно?

– Уймись. Все хорошо, я спокойно поживу в той комнате. А если ты и дальше будешь нудить, я вообще уйду.

– Да куда ты пойдешь? Ты же бомжик.

– А пойду я спать, прямо сейчас. А то мне вставать рано.

– Рано – это во сколько? – с опаской спросил Алымов.

– Надо подумать. Мне к девяти на работу. Часов в семь, наверное. У тебя есть интернет? Я бы время рассчитала, а то что-то не соображу, где пересадку делать…

Разойдясь по разным комнатам, оба довольно долго не могли заснуть и думали об одном и том же: прошедшие тринадцать лет изменили обоих и все придется начинать сначала. Алымов даже снова достал альбомы, которые принес из маминой комнаты вместе с томиком Чехова, и, вздохнув, нацепил очки, к которым все еще никак не мог привыкнуть. Илария Львовна одно время увлекалась фотографией, так что детских изображений Сережи было великое множество – и одного, и вместе с Асей. Все это время он нет-нет да и пересматривал семейную хронику. Вот и сейчас он усмехнулся, глядя на Малявку с тремя забавно торчащими хвостиками. А вот она почти взрослая… Сергей подумал, что Ася совсем не изменилась, только вместо девичьей хрупкости появилась мягкая женственность – и тут же некстати вспомнил Эдика, что б он провалился.

Тут ему в руки вывалилась собственная фотография, снятая примерно тогда же: юный Сережа Алымов сидит на перилах крыльца и улыбается в объектив. Это снимала уже Ася. Сергей вдруг увидел себя как чужого, совершенно незнакомого человека, и у него защемило сердце: почему-то стало жалко этого солнечного мальчика, улыбающегося всему миру, полного надежд и честолюбивых планов. Он взглянул в зеркало: усталое лицо почти сорокалетнего мужчины – тени под глазами, горькая складка у рта, морщинки у век и на лбу. Вон и очки уже пришлось заказать! «Разве мама любила такого? Желто-серого, полуседого и всезнающего, как змея», – вспомнил он Ходасевича и тяжко вздохнул: мама…

Алымов не очень любил чеховские пьесы, хотя играл как-то Треплева – не слишком удачно. Но слова Саввы о предполагаемой постановке «Иванова» вдруг произвели в нем странную, почти химическую реакцию, и, придя домой, он первым делом пошел искать пьесу – у них было полное собрание сочинений Антона Павловича. Нашел, тут же прочел и задумался. Несмотря на почти бессонную предыдущую ночь, он до утра перечитывал пьесу, думал и даже пробовал проигрывать какие-то сцены.

Через пару дней он отправился к деду. Художественный руководитель театра, актер, режиссер, лауреат всевозможных премий, председатель всяческих президиумов и комитетов, мудрый, циничный и хитрый, прошедший огонь, воду и медные трубы, он держался на своем посту уже третий десяток лет и руководил театром железной рукой в бархатной перчатке. Хотя все за глаза именовали худрука Дедом, один Алымов имел на это законное право, ибо Валентин Георгиевич Горячев на самом деле приходился ему дедушкой. Из всех женщин своего непутевого сына он признавал только Иларию и всегда обращался с ней с трепетной нежностью, а Сережу обожал, старательно скрывая это ото всех – и от себя самого в первую очередь. Он категорически не хотел, чтобы Сергей стал актером, и тот поступал в театральное втайне от деда, который как раз слег в больничку с приступом холецистита. Валентин Георгиевич далеко не сразу оценил талант внука и никогда не делал ему поблажек: на публике они держались официально, и далеко не все знали, кем они друг другу приходятся.