Евгения Перова - Потому что люблю тебя

– Если вообще сможет.

– И я об этом! А еще пластика впереди, да наверняка не одна. Ой, горе! Бедный, бедный наш мальчик…

– Горе, – вздохнул и Дед.

На следующий день Вера Павловна так щебетала и порхала, что Ася не выдержала и спросила:

– Ну что? Как у вас с Валентином Георгиевичем?

– Ах, и не спрашивай! Сама трепещу! Говорит: давай опять поженимся! Представляешь? Второй раз на смех людям!

– Верочка, да почему? Все только рады будут за вас!

– И правда, какой смех? Одни слезы! С ума сошли на старости лет! Хотя, ты знаешь, он еще вполне ничего. Я даже не ожидала. Так у нас все бодренько получилось! Мне, конечно, постараться пришлось, но в целом…

– Ой, только не надо подробностей!

– Да-а… Ты смотри, что у нас с ним происходит! Прямо четвертый сон Веры Павловны…

– Почему – четвертый?

– Да мы же с ним четвертый раз сходимся! Первый раз – мне всего лет двадцать было, студентка. А он жену недавно потерял. Ну, я утешала. Так и доутешалась до аборта. Потом лет через семь встретились. Тут уж он за мной побегал. Поженились. А потом…

Она замолчала и опустила голову. Ася погладила ее по руке:

– Я знаю, что потом, Сережа рассказывал. Мне так жаль вашу девочку! И вас с Валентином Георгиевичем!

– Сережик-то и спас меня. А я – его. Чуть не умер мальчик, представляешь? У Ларочки молоко пропало, а она все кормила. Пустую грудь давала. Ребенок плачет, вес не набирает. А она никак понять не может, в чем дело. Меня как раз из больницы выписали, я и стала кормить. У меня-то молока было – залейся! А Лара начала психовать, что мы у нее ребенка отбираем. Потому и сбежала сразу, как только отец ее умер. А я чуть с ума не сошла без мальчика! Валентин у Лары в ногах валялся, умолял, чтобы разрешила нам Сереженьку видеть. В общем, все бразильские сериалы отдыхают.

– Кошмар какой…

– А потом мы с Валентином разбежались. А все характер мой дурацкий! Фыр-фыр, восемь дыр! Пытались раз сойтись, не вышло ничего. Всё обидами считались. Пока считались, жизнь-то и прошла.

– Верочка, а вдруг сейчас получится?

– Да сейчас и деваться-то некуда. Кому мы нужны, два старика? Только друг другу.

– Мамочка, вы нам нужны! И никакая вы не старуха! Роскошная женщина!

– На том стою. Знаешь, как говорят: маленькая собачка до старости щенок. Вот я такая и есть шавочка. Но как хвостиком ни виляй, время-то идет, чтоб ему! Мне уж почти семьдесят. Последнему любовнику заливала, что пятьдесят. Верил. Если б узнал, кондрашка хватила бы – ему-то всего сорок пять!

– Вера Павловна! Вы совершенно невозможная!

Вера сидела, задумавшись и отставив руку с дымящейся сигареткой, а Ася рассматривала ее: и правда, трудно понять, сколько лет этой удивительной женщине. И ведь далеко не красавица – но столько в ней энергии, жизненной силы, влекущей женственности! Рыжие, почти красные волосы, очень коротко и стильно подстриженные, яркие карие глаза, бледная кожа, которую совсем не портят морщинки и многочисленные россыпи веснушек, выразительный рот. Сухощавая, но все на месте – грудь, бедра, талия как у девушки! Возраст выдавали только шея, благоразумно прикрытая кокетливым шарфиком, и руки – удивительно маленькие и изящные, украшенные модным маникюром и целой коллекцией перстней. Никаких других украшений Вера Павловна не признавала.

Пока Ася ее рассматривала, Вера, очевидно, о чем-то вспоминала: лицо помолодело, расцвело улыбкой, глаза засияли. Потом она снова опечалилась, пару раз горько вздохнула, изящно стряхнула пепел и затянулась сигаретой. Выпустив колечко дыма, Вера задумчиво произнесла, глядя в пространство: «Любовь – такая сволочь!» – и удивилась, когда Ася рассмеялась.

Дара сидела в гримерке, готовясь выйти на сцену, и наводила последний блеск на свою Вэлму Келли, которой через несколько минут предстояло показать себя на сцене во всей красе. К ней заглянула костюмерша Алиска, главная сплетница театра:

– Дарочка, ваш супруг в зале!

Дара подняла брови – что это вдруг, интересно? Зашел посмотреть, как работают его деньги? Ну что ж, зал полон – пусть считает доход.

– Ой, Дарочка, а вы уже слышали? Про вашего бывшего?

– Про моего… бывшего? А что с Алымовым?

– Он же в больницу попал! Пишут – несчастный случай. Никаких подробностей, но у меня знакомая работает в его театре! Ой, такой ужас! Даже страшно выговорить! Представляете, ему кислотой в лицо плеснули!

– Что?

– Дарочка, ой! Вы прям побелели! Дать водички, дорогая? – Алиска с жадным любопытством глазела на Дару, которая действительно страшно побледнела.

– Тюремное танго, минута до выхода! – объявили по громкой связи, и Дара встала.

– Пошла вон! – сказала она Алиске таким страшным шепотом, что ту как ветром сдуло. Открыла холодильник, достала бутылку «Перье» и отпила прямо из горлышка – ледяная вода лилась ей на шею и грудь, она не замечала. Поставила бутылку на столик, подошла к зеркалу, оперлась руками о раму и прислонилась лбом к стеклу. Потом выпрямилась и некоторое время разглядывала себя: блестящий черный парик с челкой, накладные ресницы, кроваво-алые губы, черный корсет, из которого сдобно выпирает белая грудь, стройные ноги в сетчатых чулках. И ужас в глазах.

– Тюремное танго, ваш выход!

Дара нервно усмехнулась и побежала на сцену – встала в ряду прочих актрис и вцепилась в решетку – под звонкий голос конферансье, бодро провозгласивший:

– А сейчас секстет жизнерадостных девиц-убийц из исправительной тюрьмы города Чикаго исполнит для вас «Тюремное танго»!

Ожидая своей очереди, она с болью в сердце вспоминала Славика-Санни, который был партнером Моны Липшиц в этой сцене, с отчаянием думала об Алымове и с ненавистью – о муже: неужели это снова он?! И Дара с такой яростью сыграла и спела свою партию, что зал просто взорвался аплодисментами:

А ее муж, сидя в полутьме ложи, лишь чуть усмехнулся: браво, дорогая! Потом взял отставленный было бокал и отпил глоток бренди – он предпочитал Johnnie Walker.

Выходя замуж, Дара вовсе не собиралась изменять – она же не дура, чтобы рисковать своим положением ради случайного секса со смазливыми кордебалетными мальчиками, не имеющими ни гроша за душой! Ничего, она потерпит. Пять лет, от силы – семь. Вряд ли она продержится дольше: молодые красотки, жаждущие больших денег, так и наступают на пятки. Получит хорошие отступные после развода и заживет в свое удовольствие. Она и не надеялась остаться богатой вдовой: ее «олигарху» было всего-то пятьдесят два, и, если его не уберет какой-нибудь не в меру ретивый конкурент, он сменит еще не одну жену, выбирая с каждым разом все моложе и моложе. Конечно, родив наследника, она вполне могла бы надолго закрепиться в статусе законной жены, но на это Дара и не рассчитывала: после всего, что с ней было, – какие дети?! Откуда ему взяться, ребенку?! Так что Дара честно соблюдала правила игры. А правила были достаточно жесткими: она докладывала мужу о каждом своем шаге и на все спрашивала разрешения. Конечно, он не заходил так далеко, чтобы диктовать ей, что делать, и не вникал в разные женские мелочи вроде походов по магазинам или визитов к парикмахеру, так что определенная свобода у Дары была. Примерно как у собаки на длинном поводке. Но она не жаловалась: главное – у нее есть театр! Слава богу, что она нравится мужу в качестве артистки – а ведь мог бы вообще запереть дома…

Славик-Санни появился в театре четыре месяца назад. Дара сразу обратила внимание на этого юношу с кожей цвета молочного шоколада – энергия так и била из него ключом! Просто любовалась, совершенно ни о чем таком не думая. В один из вечеров она задержалась в театре – муж ждал ее в Лондоне только через два дня, а какая ей разница, где скучать: в пустой квартире или в опустевшем театре? Театр она любила больше. Он и был ее настоящим домом, ее миром, ее вселенной. Медленно пройдя по коридорам, Дара вошла в полутемный зрительный зал, поднялась на сцену, встала посредине, закрыла глаза и запела в полный голос «Georgia on My Mind» Рэя Чарльза:

Дара вся отдалась мелодии, импровизируя на ходу, то взлетая голосом к ангельским высям, то опускаясь вниз, в преисподнюю. Допев, она открыла глаза – прямо перед ней стоял Санни. Дара даже не вздрогнула, не удивилась – словно так и надо было, чтобы она пела, а он слушал. Целую вечность они смотрели друг на друга, потом Санни шагнул к ней, протянул руки, но не прикоснулся, лишь провел ладонями по воздуху около ее лица – Дара увидела, как вспыхнули его глаза, как раздулись ноздри, блеснули зубы… Секунда – и он исчез, а Дара прижала руку к губам: было полное ощущение, что Санни ее поцеловал! На следующий день она нашла у зеркала большую темно-красную розу.

Дара уехала в Лондон к мужу и выбросила из головы этот случай. Так ей казалось. Но через пару дней после возвращения она опять задержалась в театре – давала интервью для телевидения, а потом прилегла ненадолго и нечаянно заснула. В ее апартаментах – назвать эти три комнаты гримеркой было решительно невозможно! – имелось все необходимое: от душа и туалета до холодильника и дивана с креслами, так что там вполне можно было жить, как в гостиничном номере.

Когда Дара во втором часу ночи решила все-таки отправиться домой, в театре уже не было никого, кроме охранников. Она медленно шла к выходу, как вдруг услышала шум воды со стороны мужской душевой – опять, что ли, воду не закрыли, возмутилась она и заглянула туда. Но вода лилась не просто так – в одной из кабинок спиной к ней стоял Санни и мылся, напевая что-то. Дара обомлела. Он наконец выключил воду, повернулся, увидел ее и замер на месте, не подумав прикрыться. Дара таращилась на него, как школьница, – даже покраснела! Потом вдруг спросила: