Шаги приближались – Алымов вошел и замер на пороге.

– Ёж, что ты там топчешься? Ложись, поздно уже, – сказала Ася дрожащим голосом.

Сергей послушно лег. Ася повернулась, обняла его и стала целовать легкими быстрыми поцелуями, приговаривая:

– Бедный мой, бедный! Господи, а холодный какой! Ноги ледяные! Прости, что кричала на тебя, прости! Хороший мой!

– Добить меня хочешь? – пробормотал Алымов. – Я веду себя, как последняя сволочь, а ты прощенья просишь…

– И все равно, мне не надо было кричать. Я же люблю тебя, глупый! Всю жизнь люблю, а ты…

– Ася, что со мной такое?

– Милый, у тебя стресс, только и всего.

– Психушка по мне плачет, да?

– Пока что я по тебе плачу, а там посмотрим.

– Ася, мне так тошно…

– Сереженька, ну что ты хочешь? У тебя горе! А ты у нас такой сложный инструмент, такой хрупкий! Как скрипка Страдивари! Ты так болезненно чувствуешь, все через себя пропускаешь. Вот и поломался немножко! Ничего, все пройдет, все наладится. Что случилось, милый, скажи? Почему ты вдруг…

Алымов прижал ее к себе, очень сильно, но Ася стерпела.

– Я проснулся, а тебя нет.

– Как нет? Я все время была здесь.

– Это сон. Я во сне проснулся. Пустой дом. Ты ушла. А потом я на самом деле проснулся, и… В общем, вдруг испугался, что у нас с тобой ничего не выйдет. Что ты… разочаруешься во мне. Разлюбишь. И уйдешь. Опять вычеркнешь меня из своей жизни. А я этого не перенесу. Ты последнее, что осталось.

– То есть, ты решил меня бросить, пока я сама тебя не бросила?! Замечательная идея.

– Ася, да что во мне хорошего-то? Я эгоист, истерик, упрямый зануда, для меня главное – работа…

– А еще тиран и сумасброд, – вздохнула Ася. – И за что я только люблю тебя…

– Правда, за что?

– За твои прекрасные зеленые глаза, конечно.

– Ну вот, я так и знал.

– А ты меня за что любишь?

– Я? Ну-у… Я вообще люблю! Потому что это ты!

– И я точно так же. Просто потому, что это ты. Знаешь, сейчас ты мне даже больше нравишься, чем тогда. Нет, неправильно сказала. Не ты, а мы, нынешние. Мы с тобой.

– Ты да я, да мы с тобой, – рассеянно произнес Алымов и несколько раз поцеловал Асину руку. – Прости меня за всю эту ерунду, ладно?

– А вот скажи, только честно! Когда ты сейчас занимался самоуничижением – я эгоист, зануда и прочее, – ты ведь хотел, чтобы я тебя разубеждала, правда? По головке погладила и сказала: да что ты, все не так, ты самый лучший!

– Вот зараза! Ну да, да, хотел! Прямо насквозь меня видишь!

Ася рассмеялась и взяла его за уши, заставляя смотреть себе в глаза:

– Ты – не самый лучший! Ты эгоист, зануда, перфекционист, трудоголик, тиран и сумасброд! Но я люблю тебя. Именно тебя, понимаешь? И я не уйду, не надейся. Теперь будешь мучиться со мной до скончания века.

– Спасибо, – серьезно сказал Алымов.

Они некоторое время полежали молча, потом Сергей задумчиво произнес:

– Может, у меня кризис среднего возраста?

– Может быть. Но мне кажется… Сереж, ты ведь так и не смог пережить смерть мамы, да? Поэтому и мучаешься.

Он не отвечал очень долго, и Ася расстроилась: зря полезла! Наконец он прошептал:

– Да.

– Я так и думала.

– Все это время я как-то держался, но Сашина смерть… Как ножом по незажившей ране…

– Ты просто загнал все вглубь, и оно там болело.

– Ася, ты понимаешь, она же одна умерла! Без меня! Совсем одна! Да еще мы с ней постоянно ругались в последнее время. Вернее, это я скандалил, срывался – я на всех кидался, и на маму тоже. Я так виноват, просто ужасно! Я подвел ее! Господи… Как мне теперь жить…

Он с трудом сдержал рыдание, делая вид, что просто закашлялся. Ася медленно гладила его по голове и спине, пока он не задышал ровнее.

– Ёж, можно я кое-что скажу? По поводу твоей мамы? Ты вынесешь?

– Скажи, – ответил он, помолчав.

– Я понимаю, как тебе больно, что мама умерла одна. Но ты только представь, что с тобой было бы, если бы это случилось при тебе! Ведь ты ничего не смог бы поделать, ничего! Она умерла мгновенно. Совсем не мучилась. Даже не успела ничего понять. Раз – и все. Словно свет выключили. Ты знаешь, ведь каждый умирает один. Невозможно разделить с другим человеком его смерть.

Алымов слушал, положив голову Асе на плечо.

– Ты не согласен?

– Да нет, ты права. – Он горько вздохнул. – И не легче пригвожденным к одному кресту – все равно уходит каждый на свою звезду…

– Это Хименес?

– Да.

– И еще – насчет всей этой грязи в прессе. Ты удивишься, но твоя мама совсем не так болезненно все воспринимала. Она была сильной женщиной, несмотря на внешнюю хрупкость. Я тогда ужасно расстроилась и позвонила ей, а Илария Львовна говорит: «Не обращай внимания, надо быть выше этого. Собаки лают – караван идет». Она недоумевала, почему ты так остро реагируешь на подобную чушь.

– Ася, ты это сейчас придумала? Мне в утешение?

– Нет, так и было. Мама верила в тебя, понимаешь? В твой талант, в твой успех.

– Да уж, успех…

– Я видела, как тебе трудно с ней. Она очень высоко поднимала планку, а ты всегда тянулся. Пытался соответствовать ее ожиданиям. Это мучительно. И я хочу, чтобы ты знал: я – не твоя мама. Мне неважно, есть у тебя «Оскар» или нет. Если дадут, я буду страшно радоваться и гордиться. Нет – и не надо. У меня есть ты, и я счастлива. И мне по большому счету даже неважно, чем ты занимаешься. Главное, чтобы тебе это приносило радость. Ну, и немножко денежек, конечно. Просто на жизнь. Никаких яхт и бриллиантов.

– Это хорошо, что ты не мама. Я ведь нашел ее дневники и читал потихоньку – не подряд, а так, выборочно. Сначала тяжело было, потом ничего, втянулся. Она так и не повзрослела! И вся ее строгость, даже суровость – от страха. Маленькая девочка, воспитанная в любви и ласке, как принцесса – и вдруг одна, в чужом и враждебном мире. И она играла в это, представляешь?! Принцесса в изгнании! Мама совершенно не понимала, что со мной делать, как воспитывать. Она с собой-то не знала, что делать. И обижалась на меня, даже ненавидела порой, а потом страшно раскаивалась и рыдала по ночам. А я иногда ее ненавидел и пугался этого. И тоже рыдал по ночам. Я так вам завидовал! Вашей семье.

– Да чему там завидовать, ты что?!

– Конечно, я видел, как вы живете – и ругаетесь, и отец выпивает, но все как-то… мирно. Поругаетесь – сразу понятно, что через час помиритесь. У вас была семья, понимаешь? А у меня – не было. Меня раздирали на части: мама, Вера, Дед. Как того марсианина, который подстраивался под каждого встречного – ну, помнишь, у Брэдбери? Я был не такой, как все, странный, иной. Инопланетянин, Чужой. Даже в институте! Там все особенные, но… Одно то, что я не пил, было странно. И попробуй что-нибудь объясни! Я всегда – белая ворона, всю жизнь…

Алымова словно прорвало – он говорил, перескакивая с одного на другое, волновался и размахивал руками. Теперь они оба сидели на постели – Ася опиралась спиной о подушку, а Сергей – рядом, скрестив ноги по-турецки.

– И мама была такая же инопланетянка, только еще хуже! Мне все-таки много от отца досталось, я легко общался, а мама… У нее и друзей-то почти не было. Она очень долго жила в выдуманном мире. Отгородилась стеной от действительности, а я-то выходил за эту стену и видел, что там все другое. Мне кажется, стена рухнула, когда отец умер. И мама осознала, что она вовсе не принцесса – нет никакой башни из слоновой кости и принц на белом коне не прискачет, чтобы спасти. Умер принц. Да никаким принцем он никогда и не был. И она… Она плакала все время. Не рыдала, не билась в истерике – просто слезы текли из глаз. Сами по себе. Я испугался, кинулся к тетке. Она примчалась, быстренько устроила маму в Соловьевку. Там ее как-то поправили…

Он вздохнул и снова лег, положив голову к Асе на живот, и она стала перебирать его волосы, гладить шею и плечи.

– А я даже не знал, что они с отцом так и не развелись, представляешь? Еще мальчишкой мечтал иногда, чтобы она замуж вышла. Отвлеклась от меня хоть немного. Правда, не уверен, что пережил бы это, если б случилось. Помню, шубу ей норковую купил. С первых больших гонораров. Она надела и вся расцвела: «Подумайте, сын меня одевает!» – а глаза так и сияют. «Подожди, я тебя еще замуж выдам!» – Она усмехнулась, так горько… Бедная мама! Я как подумаю о ней, о ее красоте, о женском одиночестве! Так больно. Она и красоту-то свою несла, как бремя. Как наказание.

– Боже мой, если бы я только знала! Мне и в голову не приходило, что вы так мучительно живете. Ты такой солнечный мальчик был, радостный, звонкий… Хотя плакал часто, правда.

– Ну да, звонкий. Как мячик резиновый – прыг, прыг по жизни. И допрыгался. Если бы не ты! Спасибо, родная. Прости меня.

– Все хорошо. Ты успокоился хоть немного?

– Да, прошло. Выговорился, наверно.

– Давай попробуем все-таки поспать?

– Боюсь, не засну. Может, опять побегать?

– Не надо, а то ты совсем разойдешься. Знаешь, я постель перестелю, вот что! На свежем быстрей заснем. Иди умойся, а я пока займусь.

Когда Сергей вернулся, Ася уже постелила чистое белье и как раз запихивала старое в большой пластиковый мешок для мусора.

– Что ты делаешь? – удивился Алымов. Ася задумчиво потрясла мешок, потом стянула с себя футболку и сказала:

– Снимай все!

Сергей удивился еще больше, но разделся. Ася засунула вещи в тот же мешок и завязала его узлом:

– Вот смотри: здесь – всё! Все твои мучения, раскаяния, страдания, переживания. Все, что ты отпустил сегодня из своей души, впиталось в эти тряпки. Теперь пойди и выкинь это из дома. А завтра по дороге выбросим в контейнер.

Алымов послушно взял мешок и вышел. Постоял на крыльце, вздрогнул от холода и, широко размахнувшись, швырнул мешок подальше от дома. Надо же, что придумала! Вернулся – Ася так и стояла посреди комнаты, дожидаясь его.