Евгения Перова - Потому что люблю тебя

– Ася Николаевна, вы поймите меня правильно. Родители очень много платят и хотят иметь за свои деньги соответствующее обслуживание, – снисходительно объяснял ей Арнольд Кириллович, рассеянно вертя в руках поблескивающую золотом авторучку: «Паркер», не иначе. И часы у него были швейцарские, и костюм от известной фирмы, и машина соответствующая – платили, видно, и правда много.

– Но мы же не прачечная. Мы – школа. Мы обучаем, воспитываем. А его мальчик просто невозможен. Избалован до крайности.

– Ася, на то вы и педагог, чтобы найти подход к ученику, правильно?

– Да я-то нашла! Это они встревают и все портят.

Арнольд Кириллович вздохнул:

– Ах, какая вы, Асенька, давайте-ка мы с вами успокоимся и где-нибудь посидим, выпьем кофейку. Или чего-нибудь покрепче. Как вы на это смотрите?

– Простите, Арнольд Кириллович, меня муж дома ждет.

– Ну что ж, нет – так нет. Но я не теряю на-дежды.

Ася вышла из кабинета, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. Арнольд Кириллович был ее главной проблемой. Лет на тринадцать постарше, элегантный, самовлюбленный и самоуверенный, он был менеджером по работе с персоналом, так что жаловались возмущенные родители именно ему. Внешне он был очень похож на любимого мужчину Керри Бредшоу из «Секса в большом городе» – правда, раза в два меньше ростом. Он считал себя совершенно неотразимым, и коллеги прозвали его «Красавчиком Арни», а ученики дразнили Арнольдом Шварценеггерычем. Шварценеггерыч положил глаз на Асю, как она только пришла в школу. Вика сразу ее предупредила, что Красавчик Арни страшный бабник, да Ася и сама поняла. Пока что она ловко ускользала из его сетей, держа строго официальный тон. Только Арни ей не хватало! Тут с Эдиком не знаешь, как разобраться.

Работу он все-таки нашел, хотя и с трудом: претензий у Эдика было много, а отдачи маловато. Ему все время казалось, что его не ценят, принижают, обходят – обижают, одним словом. И Ася постепенно стала относиться к мужу, как к одному из своих учеников, только что нос не вытирала, что отнюдь не прибавляло ему самоуважения. Поэтому Эдик при малейшей возможности старался свалить из дома, шляясь по каким-то клубам, где проматывал последние деньги на игральные автоматы и легковерных девиц, перед которыми распускал хвост. Ася не сразу об этом узнала, а когда узнала, их жизнь вообще превратилась в ад с чуть ли не ежедневными скандалами, потому что Эдик фантастически врал на каждом шагу и срывался в истерику в ответ на любое ее невинное замечание или вопрос. «Ты что, следишь за мной? – орал он. – Весь мозг мне вынесла!» Уйти Асе было особенно некуда, так что она в конце концов стала жить рядом с мужем, как квартирантка: готовила и стирала только себе, убиралась в своей комнате и «местах общего пользования», постепенно приучая себя к мысли, что надо разводиться и перебираться на дачу, откуда до работы тащиться часа два. «Ладно, вот летом и перееду», – решила было она, но мартовская ссора оказалась последней каплей. И вот теперь она опять жила как квартирантка! Хорошо еще, не два часа до работы, а всего час. Да и Алымов – не Эдик.

Летом Ася с Сергеем практически не виделись. Он приехал в самом конце августа и сразу же сорвался куда-то на съемки. То хрупкое поле взаимного притяжения, которое соткалось было к июню, вдруг так ослабло, что Ася стала думать: а не снять ли действительно квартиру? Что она вообще тут делает? Ничего у них не вышло, надо признать и смириться. И неизвестно, чем бы закончилась вся эта история, если бы не вмешалась Вера Павловна, появившаяся в квартире Алымова как deus ex machina [4]. Случилось это в конце сентября. Ася открыла дверь и изумилась, увидев Веру, как всегда умопомрачительно элегантную.

– Привет! Вот, решила тебя навестить. Внезапно. Ничего, что я на «ты»?

Она шустро просочилась внутрь, небрежно кинула на вешалку свою шикарную курточку, ловко стянула туфли на высоченных шпильках и босиком пошлепала на кухню, вручив потрясенной Асе большой пластиковый пакет:

– Возьми-ка, там вкусненькое. Сейчас мы с тобой посидим, поболтаем под водочку. Ты как, принимаешь водочку? А то с мальчиком-то и не выпьешь ни черта! Сунь бутылку пока в морозилку, пусть охладится. Лимон у тебя есть? Тарелочки давай, тут у меня сыр с плесенью, рыбка беленькая… Ты сыр с плесенью уважаешь? Я так очень уважаю.

Вера трещала, не умолкая, и споро накрывала на стол – Ася только растерянно моргала.

– Ну вот, красотень! Садись! Чего ты, как не родная? – Вера разлила водку и подцепила на вилку кусочек белой рыбки. – Давай, со свиданьицем!

Она одним махом опрокинула стопку, выдохнула и передернулась: гадость какая, брр! Закусила рыбкой, с наслаждением закурила тонкую черную сигаретку и вопросительно уставилась на Асю:

– А ты чего? Не любишь водку? Да кто ж ее любит! Но – надо. Ибо человек, который водку не употребляет, подозрителен с точки зрения его адекватности к окружающей действительности, если не считать, конечно, такого абсолютного гения, как наш с тобой мальчик.

Совершенно ошарашенная, Ася послушно выпила водки и поперхнулась – Вера встала и заботливо пошлепала ее по спине:

– Ты закусывай, закусывай, девочка. Вот, рыбки возьми. Ну, так что тут у вас происходит?

– У нас ничего… не происходит…

– То-то и оно. А почему? Почему, я тебя спрашиваю, у вас с ним ничего не происходит? Ты сколько тут живешь?

– С апреля…

– С апреля! Ничего себе! Это ж… сколько? Апрель, май… сентябрь… Почти полгода! Ну ладно, полтора месяца его не было, тебя сколько-то… Скажем, не полгода, а квартал. И ничего не происходит! Чем вы тут вообще занимаетесь?

– Послушайте, я не понимаю, о чем речь.

– О чем речь? О том самом! Любишь его?

– Какое ваше дело? – Ася вспыхнула.

– Лю-убишь! И что ты сидишь сложа руки?

– А что мне делать? В постель к нему залезть?

– Вот это самое верное! Но ты ж не полезешь, не такая. Девочка, да ты не реви. Я ж помочь пришла.

– Вам-то что за дело?..

– Я ему практически вторая матерь, чтоб ты знала. Поэтому мне дело есть. Ну, прости, я резкая, знаю.

– Может, я ему и не нужна вовсе…

– Да конечно! Вот глупая! Ты думаешь, почему он тебя домой забрал? Чтоб под рукой была. Ася, птичка моя, он же улыбаться начал, как ты появилась. На человека стал похож. Ты на похоронах его видела? Ужас ходячий. Он месяц вообще не разговаривал, вообще! Но спектакли отыграл, как бог. Один только отменили. Через три дня после похорон играл, представляешь? А теперь что мы видим? Мы видим вполне нормального человека, который даже вспомнил, что умеет улыбаться. И это исключительно твоя заслуга.

– Да я же ничего такого не делаю! Только еду готовлю. Мы почти и не видимся…

– Еда – это хорошо, а не видимся – плохо. Почему не видимся?

– Мы не совпадаем по времени.

– Так совпади! По времени она не совпадает… А по выходным где тебя носит? И почему тебя на премьере не было? Мальчик обиделся.

– Обиделся?

– Ася, ты не думай, что он какой-то чурбан бесчувственный. Он нежный, как фиалка, переживательный! Никогда, бывало, не заснет, пока по головке не погладишь да не поцелуешь на ночь. Вымахал вон чуть не под два метра, а мать иначе, чем мамочкой, не называл. А теперь, без матери, вообще…

Вера вдруг всхлипнула и шумно высморкалась в салфетку.

– Ну вот, сидят две дуры и ревут! Ты только ему не проговорись, что я приходила тебя воспитывать, а то мне не жить.

– А чего вы меня воспитываете? Я вроде как сама педагог.

Ася вдруг совершенно успокоилась. Они еще выпили и некоторое время сосредоточенно жевали, ощутив зверский голод.

– А раз ты педагог, – сказала Вера, доев очередной кусочек рыбки, и выразительно взмахнула вилкой, – то и применяй на практике свои тяжким трудом приобретенные знания. Мальчик у нас с тобой трудновоспитуемый, упрямый, капризный. И вообще, ты разговаривай с ним, разговаривай. Слово за слово – и возникнет взаимопонимание. А там и до постельки недалеко.

– Вера Павловна, нет, вы совершенно невозможная!

– На том стою. Ты меня слушай, я три раза замужем была. А так, без замужа – и не сосчитать. Самое главное, знаешь, что? Не давить их своей любовью. Даже если ты от него кипятком писаешь, виду не подавай. Пусть помучается, полезно. Мужчина – он кто? Охотник. А мы кто? Добыча. На самом деле наоборот, но им этого знать не надо. Ты должна оставлять пространство для его любви, понимаешь? Чтобы было где за тобой погоняться с борзыми. Пусть непрестанно волнуется. Только так удержишь.

– А вы? Удержали кого-нибудь?

– Всех держу. Все мои бывшие на длинных поводках гуляют. Только свистнуть! Но, понимаешь, какое дело – свистеть что-то неохота. Я ведь сама всех бросала. Ну да, нравная. Чуть что – фырр! А ты другая, я вижу. Ты однолюбка. Всю жизнь его любишь, я ж помню – маленькая была, от горшка два вершка, а туда же: Ёжа, Ёжа! Так ему в рот и смотрела. Высчитывала, когда пожениться сможете, не помнишь? Лет шесть тебе было.

– Помню. А я вас боялась в детстве почему-то.

– Не бойся. Я за тебя. Лучше ему не найти, дураку такому. Поняла, что делать-то надо? Мелькай перед ним почаще, разговоры разговаривай, улыбайся, заботься – все просто. Мальчик работает много, ему-то некогда. Ты меня спроси, я тебе скажу, когда у него что – репетиции, спектакли, съемки. Подлаживайся. И в театр приходи, а то – что это. Он и думает, что тебе на него наплевать.

– Мне не наплевать. Только… трудно очень. Мы же тринадцать лет не общались, я уже другая, он тоже.

– А кому легко? Трудно ей! Ничего, притретесь потихоньку. А почему вы не общались?

Ася опустила голову. Потом встала, собрала пустые тарелки, поставила чайник, достала сахар, заварку, все молча. Вера следила за ней с состраданием.

– Да ладно, не говори. Я и так знаю – не помню, что ли, как на нем девки висли. Тебе бы подождать чуть-чуть.