По ее предложению мы играем в игру под названием «Обеденный квест». Ты можешь задать партнеру любой вопрос, а он не имеет права есть и пить, пока не ответит. Я не слышал о такой игре, но меня привлекает возможность спрашивать ее о чем угодно.

– Зачем ты пошел за мной из магазина?

Пожимаю плечами:

– Я уже говорил, что принял тебя за другую.

– Знаю, но за кого?

Может быть, я и не хочу играть в эту игру. Не готов рассказать ей о Хоуп. И определенно не готов рассказать о Лесс, но пути назад нет, потому что мой ответ загнал меня в ловушку. Ерзаю на месте и тянусь к стакану, но Скай выхватывает его у меня:

– Никакого питья. Сначала ответь.

Она ставит мой стакан на стол и ждет объяснения. Мне совсем не хочется вдаваться в подробности моего треклятого прошлого, поэтому я стараюсь отвечать просто.

– Я сам не знал кого, – вру я. – Только недавно понял, что сестру.

– Я напомнила тебе сестру? – Она корчит гримасу. – Это как-то неприлично, Холдер.

О, блин! Я совсем не это имел в виду.

– Нет, совсем не то. Ты на нее и вовсе не похожа. Что-то в тебе заставило вспомнить о ней. И я не знаю, зачем пошел за тобой. Все это было как-то нереально. Вся ситуация казалась странной, и потом, когда я наткнулся на тебя около своего дома…

Надо ли мне говорить ей, какие чувства у меня возникли? И что я был уверен: Лесс имеет к этому какое-то отношение, или это божественное вмешательство, или необъяснимое чудо. Ведь я искренне считаю, что все происшедшее нельзя объяснить простым совпадением.

– Было предчувствие, что это должно случиться, – наконец выговариваю я.

Она делает глубокий вдох, и я поднимаю на нее глаза, опасаясь, что говорить об этих вещах преждевременно. Она с улыбкой указывает на мой стакан:

– Теперь можешь пить. Твоя очередь спрашивать.

– О, вопрос легкий. Хочу знать, на чью мозоль я наступаю. Сегодня я получил от кого-то таинственное сообщение по электронке. Вот что там было: «Если ты путаешься с моей подругой, плати за время и не трать мое, козел».

– Это, конечно, Сикс, – с улыбкой произносит она. – Ежедневная поставщица позитивных установок.

Слава богу.

– Я так и думал. Потому что я очень ревнив, и, если бы это пришло от парня, я ответил бы не так любезно.

– Ты ответил? И что же ты написал?

– Это твой вопрос? Если нет, то я съем еще что-нибудь.

– Придержи коней и отвечай.

– Да, я ответил. Я спросил, как прикупить времени.

У нее краснеют щеки, и она ухмыляется:

– Я пошутила, этот вопрос не засчитывается. По-прежнему моя очередь.

Я кладу вилку около тарелки и вздыхаю над ее упрямством:

– У меня все остынет.

Она не обращает внимания на мою притворную досаду и, подавшись вперед, заглядывает мне в глаза:

– Мне хочется узнать о твоей сестре. И почему ты говорил о ней в прошедшем времени?

Ах, черт! Неужели я говорил о ней в прошедшем времени? Я со вздохом поднимаю глаза к потолку:

– Гм. А ты умеешь спросить!

– Такая игра. Правила не мои.

Похоже, этого объяснения не миновать. Но, честно говоря, я не против того, чтобы рассказать ей. Я предпочел бы не обсуждать определенные вещи о моем прошлом, но Лесс не кажется мне прошлым. Я по-прежнему считаю ее частью своей жизни.

– Помнишь, я говорил, что прошлый год для моей семьи выдался совсем паршивым?

Она кивает, и я с сожалением решаю прекратить разговор. Но она не любит неопределенности, так что…

– Она умерла тринадцать месяцев назад. Это было самоубийство, хотя мать предпочитает называть это «преднамеренной передозировкой».

Я не свожу с нее взгляда, ожидая обычной реплики вроде: «Сочувствую» или «Горе-то какое».

– Как ее звали? – спрашивает она.

Удивительно то, что в ее голосе звучит искренний интерес.

– Лесли. Я называл ее Лесс.

– Она была старше тебя?

Только на три минуты.

– Мы были близнецами, – говорю я и принимаюсь за еду.

Она шире раскрывает глаза и протягивает руку к стакану. На этот раз останавливаю ее я.

– Моя очередь. – Теперь, когда запретных тем нет, я спрашиваю ее об одной вещи, о которой она не пожелала говорить вчера. – Хочу узнать о твоем отце.

Она стонет, но ей приходится соответствовать. Ей нельзя отказаться отвечать, поскольку я только что выложил ей все про Лесс.

– Я уже говорила тебе, что не видела его с трех лет и ничего не помню. По крайней мере, так мне кажется. Я не знаю даже, как он выглядит.

– У мамы нет фото?

Она слегка наклоняет голову, потом откидывается на стуле:

– Помнишь, ты сказал, что моя мать очень молодо выглядит? Так оно и есть. Она меня удочерила.

Я роняю вилку.

Удочерила.

В голову моментально приходит мысль: Скай все-таки может оказаться Хоуп. Правда, есть нестыковка: Скай удочерили в три года, а Хоуп похитили, когда ей было пять. Если только ей не солгали.

Но какова вероятность этого? И возможно ли, чтобы женщина вроде Карен была способна похитить ребенка?

– Что? Ты никогда не встречал приемных детей?

Я понимаю, что испытываемое мной потрясение отражается на моем лице. Откашливаюсь и пытаюсь собраться с мыслями, но в голове у меня возникает миллион разных вопросов.

– Тебя удочерили в три года? Это была Карен?

Она качает головой:

– Когда мне было три, моя мама умерла и меня взяли в приемную семью. Отец не мог воспитывать меня самостоятельно. Или не хотел. Так или иначе, у меня все хорошо. Мне повезло с Карен, и у меня нет желания заниматься раскопками. Будь ему до меня дело, нашел бы.

Ее мать умерла? Мать Хоуп тоже умерла.

Но Хоуп не отдавали в приемную семью, и ее отец не отказался от нее. Многовато неувязок, но в то же время такую возможность исключать нельзя. Либо ей все наврали про ее прошлое, либо у меня едет крыша.

Второе более вероятно.

– Что означает твоя татуировка? – Она указывает вилкой на мою татуировку.

Я смотрю на свою руку, дотрагиваясь до букв, составляющих имя Хоуп.

Будь она Хоуп, то вспомнила бы. И только поэтому я все еще верю, что Скай не носила этого имени никогда.

Хоуп вспомнила бы.

– Это напоминание. Я сделал ее после смерти Лесс.

– Напоминание о чем?

И это будет единственный неопределенный ответ, который она получит на свои вопросы, потому что я решительно не собираюсь все объяснять.

– О людях, которых я в своей жизни подвел.

Ее лицо выражает сочувствие.

– Не очень веселая игра, правда?

– Не очень. – Я смеюсь. – Просто отстой. Но давай дальше, у меня остались вопросы. Ты помнишь что-нибудь с того времени, когда тебя еще не удочерили?

– Вряд ли. Так, какие-то обрывки. Оказывается, когда подтвердить твои воспоминания некому, они попросту стираются. Единственное, что у меня было до появления Карен, – это украшения, но я понятия не имею, от кого они мне достались. Теперь я не могу отделить реальность от снов и телепередач.

– А маму помнишь?

Скай на миг умолкает.

– Моя мать – Карен, – без выражения отвечает она. Понятно, что она не хочет об этом говорить, и я не собираюсь ее принуждать. – Все, моя очередь. Последний вопрос, а потом у нас десерт.

– Никак у нас и десерт будет? – спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.

– Зачем ты избил его? – интересуется она, сводя на нет мои старания.

Мне не хочется говорить об этом. Отодвигаю тарелку. Пусть выигрывает этот раунд.

– Вот этого, Скай, тебе знать не нужно. Согласен на штраф.

– Но я хочу.

Само воспоминание об этом дне заставляет меня волноваться. Сжимаю челюсти.

– Я уже говорил: избил за то, что придурок.

– Это как-то неопределенно, – прищуривается она. – Ты ведь не любишь неопределенности.

Да, мне нравится ее упрямство, но лишь в том случае, когда она не заставляет меня ворошить прошлое. К тому же я не имею представления о том, что ей наговорили об этой ситуации. Я взял себе за правило добиваться от нее открытости: пусть спрашивает меня обо всем и услышит от меня правду. Если я откажусь отвечать ей, она не станет мне открываться.

– Это было на первой неделе, когда я вернулся в школу после смерти Лесс. Мы учились вместе, и все знали, что произошло. Проходя по коридору, я услышал, как этот парень говорит что-то про Лесс. Мне это не понравилось, и я дал ему понять. Но все зашло слишком далеко, и в какой-то момент я оказался на нем верхом. Я молотил и молотил его, и мне было на все наплевать. Паршиво то, что парень, скорее всего, оглох на левое ухо, но мне все равно пофиг.

Невольно сжимаю в кулак руку на столе. Даже воспоминания о том, как все вели себя после ее смерти, снова приводят меня в бешенство.

– Что он сказал про нее?

Я откидываюсь на стуле и упираюсь взглядом в поверхность стола. Мне совсем не хочется смотреть ей в глаза, когда меня обуревает ярость.

– Я слышал, как он, смеясь, говорил приятелю, что Лесс выбрала эгоистичный и легкий выход. Она, дескать, сдрейфила, могла бы и пережить.

– Что пережить?

– Жизненные трудности.

– Ты ведь не думаешь, что она выбрала легкий выход.

Это не вопрос, а утверждение. Она произносит это так, словно искренне пытается понять меня. Именно этого я добивался от нее на протяжении всей недели. Я хочу лишь, чтобы она понимала меня. Чтобы верила мне, а не всем прочим.