Джек открыл дверь. На нем были штаны цвета хаки и рубаха с коротким рукавом, на которой красовалось название какой-то симфонии. На любом другом это смотрелось бы вычурно и претенциозно. На Джеке же – бесхитростно, без всякого подтекста.

Понятно, что этим утром ему было не до пробежки вокруг поляны, и Лизетта решила сама принести ему завтрак.

– Лизетта! Ко мне? Заходи.

Она зашла в домик. Лизетта бывала здесь много раз, но только в отсутствие Джека. Когда он уезжал до следующего лета, она порой помогала Эби делать уборку и всегда смотрела, не оставил ли он случайно какую-нибудь вещь. Однако Джек был очень аккуратен и никогда ничего не забывал. Сейчас же она с любопытством оглядывала помещение, в котором он жил. Фотографию на кухонной стойке, где он запечатлен с тремя братьями, рядом – пузырьки с витаминами. Айфон на кофейном столике, тут же – дамский носовой платок.

– Это Селма оставила, – пояснил Джек, проследив за ее взглядом. – Вчера вечером все ужинали у меня.

Лизетта кивнула и поставила поднос на стол. Слегка прихрамывая, Джек подошел к ней:

– Спасибо за завтрак… хотя, в общем, это было необязательно. Я и сам бы смог дойти до столовой. А вот от утренней пробежки пришлось отказаться.

Лизетта посмотрела на его перевязанную лодыжку.

– Пустяки, – сказал он. – Небольшое растяжение. Честное слово. Я много хожу пешком и знаю, что говорю.

Лизетта смутилась, осознав, что приоткрыла перед ним свои чувства больше, чем ей хотелось бы. Как и вчера вечером, когда она убежала с лужайки. Только у себя в комнате Лизетта обнаружила, что халат застегнут не на все пуговицы и сквозь петлицы виден ее прекрасный желтый бра. Она с беспокойством потеребила петлицы: а вдруг кто-то заметил?

– Посидите со мной? – попросил Джек, выдвигая для нее стул.

Лизетта кивнула и села, сама не зная, зачем это сделала. Она ведь не собиралась задерживаться.

Джек уселся рядом и налил кофе. Как хорошо, что рядом с ней можно просто сидеть, не стараясь заполнить молчание болтовней.

Лизетте всегда передавалось его умиротворение. А вот других людей ее молчание часто нервировало. Возможно, именно поэтому Джек ей так нравился. Одной только Эби с ней было спокойно, больше никому… Да, Джек понравился ей сразу. Но все это уже в далеком прошлом.

В первый раз она обратила внимание на Джека, когда ему не было и тридцати. В то лето от гостей отбою не было, аншлаг, да и только, и Лизетта с Эби каждое утро по нескольку раз выставляли на длинный стол новые блюда для завтрака. А один раз даже пришлось нанять в помощь официантку. То утро Лизетта запомнила живо, до мельчайших подробностей. Она тогда носила длинные волосы, заплетенные в косы, и на ней было желтое платье. Она разносила по столикам луковое печенье. Вошла в столовую, направилась к столу с блюдами… и вдруг увидела его. Он сидел за обеденным столом с пожилой парой. Она вздрогнула и замерла. Мелькнула мысль, что это Люк. Те же волосы, тот же нос. Только одет иначе. Она даже улыбнулась и подумала, что Люк переоделся, вышел из кухни и решил присоединиться к живым. Но потом Джек поднял голову, посмотрел на нее, и она поняла, что перед ней вовсе не Люк. Как ни странно, удар для нее оказался сокрушительным. В ее жизни как раз наступил переломный момент – Лизетта затосковала, ей хотелось перемен, обновления. Нет, ничьих сердец она разбивать не стремилась, но ей очень не хватало мужского внимания. Не хватало любви. Ощущения сильного тела рядом, мужского запаха. И всякий раз при виде детей, гостивших в пансионате, сердце ее слегка сжималось, словно говоря, что оно живо и может полюбить.

Но должно быть, не судьба… Она вернулась в кухню и увидела сидящего на своем стуле Люка, который с сочувствием смотрел на нее. Он не собирался уходить, пока она сама его не отпустит, пока не забудет вины перед ним. А этого сделать она не могла. Если она потеряет Люка, исчезнет нить, крепко сшившая ее новую жизнь. Лизетта снова превратится в легкомысленное и жестокое существо, которым была прежде.

Желание перемен вспыхнуло ненадолго. Тогда она была еще молода. Но чем старше становилась, тем меньше ей этого хотелось.

И все же каждое лето она с нетерпением ждала, когда увидит Джека снова. Ей нравилось всякий раз подмечать, как он постарел. Она все думала: когда же он привезет с собой жену? А потом – и детей. И внуков. Но он оставался холостым и оттого становился ей все ближе. Так уж случилось, можно сказать, против ее воли. Вот если бы с Люком она была в свое время поласковее, он бы стал сейчас похожим на Джека. Был бы спокойным, добрым и успешным человеком.

– И что ты станешь делать, когда Эби продаст пансионат? – вдруг произнес Джек, словно раньше вел диалог в уме, а теперь обратился с вопросом и к ней. – Куда денешься?

Лизетта взяла блокнотик и написала: «Никуда. Я остаюсь здесь».

Джек прочитал и кивнул, словно другого ответа и не ожидал. Он откинулся на спинку стула и заглянул в чашку с кофе, будто там хранились какие-то секреты. Снова наступило молчание.

Лизетта показала на тарелку с яичницей и одними губами обозначила слово: «Ешь».

– Ах да. Конечно.

Он быстро отодвинул чашку в сторону, и кофе выплеснулся на стол.

Лизетта улыбнулась, подала ему вилку, взяла салфетку и вытерла стол.

Он ел, время от времени бросая на нее косые взгляды. Наконец он заговорил, уставившись в тарелку, и слова его звучали так задушевно, что казалось, он не говорит, а поет колыбельную.

– Ты бы не хотела как-нибудь со мной поужинать? Скажем, после вечеринки, а? Я понимаю, у тебя много работы…

Вилка его повисла в воздухе, он ждал ответа. Она подумала, потом что-то написала в блокнотике. Протянула ему. «Я принесу тебе несчастье», – прочитал Джек.

С гримасой на лице он положил вилку на стол.

– Да-да, конечно. Я совсем забыл. Ты же никогда не ужинаешь… – Он заглянул ей в лицо. – А если как-нибудь пообедать?

В комнате повисло напряженное молчание. Их тянуло друг к другу, будто магнитом. Каждый из них был переполнен этим ощущением. Словно кастрюля тестом, прилипающим к ее стенкам. Лизетта вскочила со стула.

– Лизетта! – воскликнул он.

Но она уже выбежала, понимая, что погнаться за ней он не сможет. В самом конце дорожки Лизетта споткнулась и упала вперед, успев выставить обе руки.

Она быстро поднялась, через заднюю дверь проскользнула в кухню и спряталась там, чтобы никто на свете не увидел, какой спектакль она устроила, убегая в панике от самого милого, самого доброго человека на свете. А все потому, что не сомневалась: одним своим присутствием она сломает ему жизнь. Как Люку. Когда Лизетта вошла, Люк откинулся на спинку стула и с большим интересом стал наблюдать, как она яростно моет руки под краном. Он улыбался с таким видом, будто все знал о случившемся. Кажется, он был очень доволен.


А Джек очень расстроился. Конечно, Лизетта ему отказала, и он прекрасно ее понимал. Причина не в том, что он пригласил ее на свидание. Зачем он заикнулся об ужине – вот вопрос! Джек постучал себя кулаком по лбу. «Дурак, дурак, дурак!» Она же никогда не ужинает. За все годы, что он приезжал в «Потерянное озеро», Лизетта ни разу не вышла на лужайку вечером, когда жарили сосиски и прочую вкуснятину, распивали коктейли. С заходом солнца она всегда закрывалась в своей комнате – лишь лампочка тускло мерцала в ее окне. Почти все летние завсегдатаи знали историю спасения Лизетты. Та в шестнадцать лет хотела покончить с собой, после того как за ужином разбила сердце юноши, который очень ее любил. В тайниках своей души, в глубинах, где не действовала привычная логика, он понимал, почему этот юноша покончил с собой, понимал, насколько сильным было его чувство к ней. Она очаровательна, она неотразима. Все в ней чарующе прекрасно, и почерк, которым она пишет свои записки, и запах – от нее всегда пахло апельсинами и тестом, и удивительные иссиня-черные волосы.

И вдруг его осенило.

Разве это надо было говорить? Разве об этом ему толковала Эби?

Действительно, как же все просто! Она же все знает.

Но если все-таки не знает? Вдруг она не знает, что он ее любит?

Он нахмурился. И правда, вдруг… Сердце сжалось от страха, того самого страха, который охватывал его, когда нужно было идти в незнакомое место или выступать перед людьми. Ему всегда хотелось удрать, лишь бы избежать мучительного смущения и замешательства.

А что, если она все-таки знает и ее это нисколько не трогает?

Что, если она его ни капельки не любит?


– Уэс! – крикнула Девин и побежала к нему.

Солнце уже садилось за деревья, оставляя на воде полосы света. Жгучая жара немного спала, влажный воздух стал мягче. Как только приехал Уэс, Девин уселась на столик, уткнула локти в коленки, подбородок подперла ладонями и ждала, ждала, ждала, когда же наконец он закончит работу. Сначала он поставил тент, который Кейт починила накануне вечером. Потом ремонтировал жаровни для барбекю. Кейт была уверена, что нетерпение ее дочери действует на Уэса так, словно она время от времени кидает в него камешки.

– Я хочу спросить у вас кое о чем, – нерешительно сказала Девин. – Это правда, что вы с братом жили где-то поблизости?

– Да, правда, – ответил Уэс. – В полумиле отсюда. Через лес. – Он протянул руку к востоку от озера. – Но, сейчас там ничего нет. Наш дом сгорел.

Девин повернула голову и, сощурившись, посмотрела в указанном направлении. Закрыла здоровый глаз ладонью – она частенько так делала, когда хотела что-то найти. Она почти всю свою жизнь так делала. Но, увидев, что Кейт наблюдает за ней, опустила руку.

– А туда можно пройти? Есть тропинка?

– Когда-то была. Мы с братом ее протоптали… ходили сюда каждый день.

– А вы проводите меня к этому месту? – спросила Девин, снова поворачиваясь к нему.

Он не ожидал такого вопроса.

– Проводить тебя?

– Ну да. Прогуляемся через лес.

– Девин, ты хоть подумала, о чем просишь? – Кейт нахмурилась и подошла поближе.