– Ты говорила, вы должны переехать. Что-то ты не торопишься на новое место… Интересно почему? – спросила Эби.

Улыбка Кейт сразу увяла.

– Это сложно объяснить.

Эби ждала.

Кейт закинула ногу на ногу и принялась щипать бахрому на обрезанных джинсах:

– Понимаете, в доме, где мы жили с Мэттом, я чувствовала себя как парализованная. И свекровь помогла мне продать его. Я получила довольно много денег. Но не стала, как все нормальные люди, искать другой дом, а решила переехать к свекрови. Я позволила ей командовать собой, и это было неправильно. Теперь я это хорошо понимаю. Мне надо расставить все по своим местам.

Она глубоко вздохнула и посмотрела на Эби:

– Так что надо возвращаться. Но я не тороплюсь. Могу прожить у вас хоть все лето, если вы не против и если нужна моя помощь. Девин, думаю, тоже не станет возражать.

– Живите сколько хотите, – улыбнулась Эби.

– Девин сказала, что утром видела аллигатора. Я нашла ее на мостках, она была вся мокрая, в руке сжимала кривой корень. Говорит, аллигатор ей подарил. Если уж здесь аллигаторы дарят ей подарки, ее отсюда калачом не выманишь.

Эби сунула за спину подушку и откинулась на нее:

– Ты тоже устраивала матери сюрпризы. Исчезала на целый день, возвращалась вся пропахшая озерной водой, в одежде какие-то жуки, букашки. А то и лягушку притащите с Уэсом. Пару раз даже скорпионов ловили банкой. Твоя мать заставляла тебя спать в купальной шапочке, набив ее детской присыпкой, чтобы волосы тиной не пахли.

– Я об этом совсем забыла, – засмеялась Кейт.

Эби помолчала, не зная, стоит ли задавать следующий вопрос. Ей бы лучше этого не знать, потому что все равно уже ничего не поделаешь. Однако разрыв с матерью Кейт, когда та была еще ребенком, дался Эби слишком дорогой ценой…

– А Куинн? Я хочу спросить, как сложилась ее жизнь, хорошо?

– Она была счастлива с папой, – ответила Кейт. – А когда он умер, мама не могла оставаться одна, ей становилось очень плохо. Я была уже старшеклассницей, и мне приходилось почти все вечера сидеть дома, чтобы она не беспокоилась. В то время мама, пожалуй, была моей лучшей подругой. А потом, уже в колледже, я познакомилась с Мэттом, и когда забеременела, мы переехали жить к маме. Она любила возиться с внучкой. Мне кажется, после смерти папы это было для нее самое счастливое время.

– А дом, который ты продала, был кирпичным, розового цвета, на Дора-Коув-роуд?

– Да, он самый, – удивленно ответила Кейт. – Мамин дом. А я и не знала, что вы там были.

– Нет, не была. Этот дом мы с Джорджем купили для вашей бабушки, когда умер ее муж. Вашей маме тогда было еще года три, не больше.

– Этот дом купили вы?

– Да, – кивнула Эби, – как раз перед отъездом из Атланты. Мы купили моей сестре дом и машину. Оставили немного денег. Положили в банк на имя Куинн. Остальные деньги отдали в фонд благотворительной организации и уехали в «Потерянное озеро».

Кейт тоже пристроила под спину подушку, облако пыли окутало обеих и засверкало в воздухе.

– А почему вы отдали все свои деньги? Мама никогда об этом не рассказывала.

– Вряд ли она по-настоящему понимала это. Да и вообще, нас никто не понял. Родственники всегда мечтали разбогатеть. Мечтать-то мечтали, только денег у них никогда не водилось, они не умели ими распоряжаться. А вот Джордж вырос в безденежье и был счастлив. Когда кончился наш медовый месяц и мы вернулись домой, все вокруг перессорились. Все хотели от нас денег. Моя мать, моя сестра… От нас многого ждали. Но есть люди, которым, сколько ни дай, все будет мало. Мы с Джорджем быстро поняли, что можем обойтись без большого состояния, а пока оно есть, родственники не отстанут. Вот мы и отдали деньги тем, кто действительно в них нуждался. И мне этого не простили.

– Нет, мама, я думаю, простила, – сказала Кейт. – Ведь мы же приехали сюда, она, наверное, хотела помириться.

Эби помолчала, не решаясь продолжить.

– Знаешь, мне не хочется плохо говорить о твоей маме, – сказала она, ласково глядя на Кейт. – Я понимаю, ей в жизни пришлось нелегко, она росла без отца, а мать ее была слишком несчастна. И я знаю, что она любила тебя. Глядя на тебя тогда, я сразу увидела, что ты растешь, окруженная любовью. Мама давала тебе свободу, необходимую для самовыражения. Так и ты поступаешь с Девин.

– Ничего страшного, рассказывайте все как есть, – произнесла Кейт. – Я хочу знать.

– Куинн с детства слышала обо мне только плохое. Мне кажется, она надеялась увидеть, как я предаюсь горю, словно ее мать когда-то. И получить от этого удовольствие. – Эби сделала паузу, чтобы у Кейт была возможность возразить, но та молчала. – Когда умер Джордж, у меня на душе стало пусто. Но со мной была Лизетта, в пансионате жили гости, из города приезжали друзья. И все эти люди не дали мне утонуть в моем горе. У меня была мощная поддержка – именно этого всегда страшно не хватало влюбленной женщине в нашем роду. Она выходила замуж, и с ней не оставалось никого, кроме мужа. Но полагаться во всем на одного человека опасно. Пары рук маловато, чтобы поддержать, когда ты падаешь. Куинн не понравилось, что я отказалась продать «Потерянное озеро» и поделиться с ней деньгами. Ей не давала покоя мысль, что у меня все хорошо. Она этого не ожидала. Прибавился еще один повод на меня обижаться.

Кейт с минуту пыталась осмыслить сказанное.

– Не могу поверить, что папа позволил ей приехать сюда только за этим.

– Я думаю, он ничего не знал. А когда все понял, заставил Куинн уехать.

Эби удивилась, увидев, как легко Кейт приняла все, что она ей рассказала. Но скоро все стало ясно.

– Когда папа умер, она очень изменилась.

Она была так же чувствительна, как и ее мать. И конечно, тяжело перенесла смерть мужа. На Кейт свалилось много горя, и Эби жалела ее.

– Это проклятие рода Моррис, – шепнула она.

– Со мной такое тоже чуть не случилось, когда погиб Мэтт, – тихо проговорила Кейт, глядя в потолок.

«Интересно, – подумала Эби, – может, и Кейт там что-то увидела?»

– Но не случилось же, – сказала она. – Если так оценивать жизнь – мол, чуть не случилось, – ничего хорошего не будет.

Какое-то время они сидели бок о бок молча. Эби решила, что и после продажи пансионата нельзя терять Кейт из виду. У нее было тепло на душе: наконец-то она сидит в одной комнате с близкой родственницей. И, несмотря на разницу в возрасте, они с ней разговаривают, как сестры, и ничего друг от друга не ждут, кроме сочувствия и поддержки. Прошло пятьдесят лет, и вот в конце концов это произошло.

Кейт встала, отряхнулась от пыли. Сунула руки в карманы и секунду рассматривала Эби.

– Но вы еще не продали «Потерянное озеро» официально? Никаких бумаг не подписано?

– Нет, не подписано.

– Значит, это тоже чуть не случилось.

Эби намек поняла.

– На данный момент, – улыбнулась она.

– И значит, пока нет никакой описи имущества.

– На бумаге нет. Сейчас я провожу ее в уме, и работы хватает.

– А что собираетесь делать после продажи?

– Путешествовать, – ответила Эби. – Мы с Джорджем всегда хотели еще раз съездить в Европу.

– А потом?

– Что «потом»?

– Ну попутешествуете, а потом где будете жить, чем заниматься?

– Так далеко я еще не заглядывала, – засмеялась Эби.

Кейт слегка нахмурилась. Кажется, собиралась что-то добавить, но передумала.

– Ладно, я пойду, – сказала она, повернулась к выходу, остановилась. – Спасибо вам, Эби.

– За что?

– За то, что вы – белая ворона. За то, что даете всем нам надежду.


Амстердам, Нидерланды

Зима 1963 года


Это была одна из самых холодных зим за всю историю метеонаблюдений; город завалило снегом. Потрясающе. Снегопадов Эби прежде в жизни не видела. Был такой мороз, что каналы покрылись толстым слоем льда, и они с Джорджем могли часами забавляться, скользя на подошвах, по пути заскакивая в уютные ресторанчики, чтобы подкрепиться рагу и бокалом вина. Их почти всегда сопровождала девушка с парижского моста, Лизетта, но холод ей быстро надоел. В отличие от Эби, в такой зиме она не видела ничего особенного. Джордж написал ее родителям в Париж сразу, как только они поняли, что Лизетта приехала в Амстердам вслед за ними. Лизетта не говорила, сколько ей лет, но вряд ли больше шестнадцати. И ее близкие наверняка беспокоились. Отец Лизетты прислал Джорджу ответ на французском – письмо им перевел человек, сидевший за стойкой администрации в гостинице. Отец Лизетты писал, что дочь его капризна и упряма и домой не вернется, пока сама не захочет. Может быть, продолжал он, это приключение поможет ей немного повзрослеть.

А Эби в душе радовалась, что Лизетта поехала с ними. Ей приятно было думать, что она понимает девушку, как никто другой. Эби чувствовала, что Лизетта в отчаянии. Ведь переходный возраст в жизни всякого человека – самое трудное время. Эби удалось выяснить, что родители, когда Лизетта достигла школьного возраста, устроили ее в школу для глухонемых, но девочка оттуда сбежала. Ей там пришлось очень тяжко, она не смогла ужиться с теми, для кого эта школа предназначалась. Языку глухонемых она так и не научилась, и общаться с другими людьми могла только письменно. В ее карманах всегда было много листочков бумаги. Каждый вечер она выходила на балкон и жгла свои записки, на каждую тратила отдельную спичку и смотрела, как бумажные клочки, сгорая, падают на снег, заваливший улицу. Лизетта стала худеть, потому что питалась только тем, что ей самой позволяли готовить. К тому же она ничего не ела по вечерам. Как узнала Эби, сердце юноши, который любил Лизетту, разбилось именно за ужином, и теперь от одной только мысли о вечерней трапезе ей становилось дурно.

Однако были кое-какие признаки, говорившие о том, что Лизетте становится лучше. Когда Эби с Джорджем скользили на подошвах по льду каналов, Лизетта неизменно сопровождала их на расстоянии. Она шла по тротуару набережной и внимательно следила, чтобы с ее друзьями ничего не случилось, и если они оказывались в опасной близости от детишек, катавшихся с горки на санках, Лизетта громко хлопала обветренными ладонями.