Когда Кристофер кончил, он буквально «воспарил» над водой, а затем опустился, содрогаясь в объятиях Оливера. Оливер кончал, хватаясь и брыкаясь, а после обмяк, откинувшись о бортик. Глядя, как мужчины крепко прижимаются друг к другу, Лори снова подумал о взлетах и падениях, об играх в прятки с жизнью и позволении той жечь тебя дотла, о том, как все становится иначе, если тебя кто-то ловит. И когда вокруг него заколыхалось еще больше пузырьков, смешанных со спермой, Лори расслабился в этом беспорядке и укрылся в объятиях Эда.


***


Они репетировали танец уже три месяца.

Несмотря на настойчивые заверения Эда, что в этом нет необходимости, Лори несколько раз сопровождал его на сеансы физиотерапии и подробно расспрашивал Тима, какие движения допустимы, а какие — нет. Поначалу Эд ворчал, но, слушая, как Лори на пару с врачом засыпают его вопросами, как марионетку двигают его тело и обсуждают физиологию, вес и давление — в итоге узнал о своей травме больше, чем раньше. Наконец-то он понял, почему испытывает такую сильную боль и при этом до определенного момента продолжает функционировать, почему может нести любую тяжесть, но не поднимать ее, почему его травма до сих пор слишком уязвима. Он также разобрался в некоторых странных болях в руке, и почему так много упражнений Тима были направлены на укрепление верхней части спины.

Эд с ангельским терпением, очень аккуратно относился к травме. Каждый вечер после усердных репетиций с Лори прикладывал лед. Иногда обнаруживал, что, если перед тренировкой использовать аппарат электрической стимуляции, то двигаться проще. Поэтому запасся дополнительными электродами и давал мышцам на шее и на плече хороший разогрев, прежде чем они начинали работать.

Эд обнаружил несколько забавных вещей, что можно сделать с зажимами, заказанными вместе с мягкими подкладками в интернете, но это уже совсем другая история.

В итоге Эд затрачивал очень-очень много сил, занимаясь и заботясь о себе. А за неделю до концерта, когда все уже казалось более реальным и настоящим, стал более упорным. Он почти не отдыхал. Готовясь к выступлению, переложил на Дуона большую часть своих обязанностей. Однажды, пока все работали, он поднялся наверх, чтобы поболтать с Вики, как всегда углубленной в свои бухгалтерские книги.

— Знаешь, — сказал Эд, усаживаясь в кресло у ее стола, — ты могла бы подождать до начала благотворительного вечера. Может быть, все изменится.

Вики поморщилась и потерла щеку.

— Да, но я все еще думаю, что, если мне удастся где-то сэкономить, то ничья помощь не понадобится.

— Я думал, Совет директоров все одобрил.

— Да, — призналась Вики, — нам придется принять помощь извне. А я клялась никогда не допустить подобного. Я знаю, что это Лори и понимаю, что он никогда не предаст нас, не специально, но… — она вздохнула. — Ну, я ненавижу все это. И все. Ненавижу, что мы нуждаемся в этих деньгах.

Эд печально улыбнулся.

— Понимаю.

Он действительно понимал сложившуюся ситуацию, потому что несмотря на то, что Лори заботился о нем, сам старался быть как можно более независимым. И когда его сбережения начали иссякать, а новая работа так и не появилась, Эд направил свой запал на травму, чтобы хотя бы она не мешала ему.

Боже, теперь он стал образцовым пациентом Тима. Он принимал лекарства и делал упражнения на растяжку. Посещал массажиста три раза в неделю. Ходил в бассейн каждый день. И когда время неумолимо приближалось к их благотворительному вечеру, стал еще упорнее. Накануне прекратил всякую деятельность и лежал в постели столько, сколько мог, даже пропустив последнюю генеральную репетицию. Он не хотел, чтобы что-то пошло не так.

Лори заметил это и забеспокоился.

— С тобой все в порядке? Ты в порядке?

— Просто хочу отдохнуть как следует, — сказал он. — Так что все по плану.

Это был хороший план. Надежный план. Вот почему было так чертовски несправедливо, когда наступил день «Х», и Эд проснулся от острой пронзительной боли.

Для этого не было никакой причины, совсем никакой. Он все сделал правильно: занимался шеей как одержимый и все еще продолжал заниматься. Эд пытался убедить себя, что это случайность, что он может справиться. Он принял убойную дозу обезболивающих. Но эффекта почти не ощутил. Использовал холодные компрессы. Горячие компрессы. Менял их по очереди в течение часа несколько раз. Ничего не помогало.

Тогда Эд попытался не обращать на боль внимания. Помогая Лори, он пытался делать вид, что все в порядке, пытался вести себя как солдат, сражаясь с приступом боли, сидя рядом во время торопливого и нервного завтрака. Лори превратился в сплошной комок нервов, и Эд попытался отогнать свою боль и успокоить его.

В шесть вечера гости начали прибывать в Центр. Эд находился за кулисами вместе с другими выступающими, все еще плавая в отрицании. Даже викодин не смог справиться с болью. Боль пронеслась по его мозгу, прорезала сознание. И он понял то, что знал, честно говоря, с тех пор как проснулся.

Сегодня он не сможет танцевать.

Несколько секунд Эд стоял неподвижно, а вокруг него грохотал хаос приготовлений, смешиваясь с туманом боли. Отрицание, отказ, за которые он цеплялся весь день; решимость, что он сможет, что эта боль не станет больше его, что она не заберет его жизнь. И пока он стоял, наблюдая за здоровыми телами, кружащимися вокруг, его фасад треснул. Правда, от которой он уклонялся почти два года, вернулась «домой».

Боль не пыталась лишить его жизни. Боль и была его жизнью.

Это был нелепый момент для скорби. Момент примирения с болью должен был произойти иначе, не за кулисами на торжественном мероприятии. Не окруженным семьей, друзьями, членами района и детьми, которые смотрели на него как на бога. Это был не публичный момент, а момент для темноты. Это должен быть момент посреди ночи, в одиночестве в коконе одеяла. Момент для ванны или душа, или для тишины удобного кресла в гостиной с телевизором на заднем плане. Но Эд бежал от этих моментов. Когда боль пыталась заговорить с ним, он убежал, захлопнув все двери, заткнув уши пальцами, и пел. Он даже создал ложное чувство принятия. Он сказал себе, что с ним все в порядке.

Хотя Эд задавался вопросом, был ли когда-нибудь действительно золотой момент перехода. Задавался вопросом, а тяжесть тянула его дальше вниз. Если жизненный путь с болью просто находил все больше и больше слоев принятия, то он никогда не найдет дно. А дно имеет разные уровни, и что независимо от того, насколько хорошо он пытался быть нормальным, все же погружался в яму.

Эду хотелось кричать. Хотелось кричать, хотелось, чтобы все эти счастливые люди перестали быть такими бессовестно счастливыми и попытаться заставить их почувствовать, дать им знать, показать, как чертовски несправедливо… Ведь это был его день, его большой день с Лори, и теперь он должен отказаться. Эд хотел показать, как им повезло, чтобы они тоже почувствовали это.

Он хотел, чтобы все исчезло. Хотел вернуться к своей прежней жизни, к той жизни, где он мог поднять Лори над головой, не думая ни о чем. Ему не нужна была жизнь, в которой он был настолько слаб и нестабилен, что не мог танцевать с Лори на своем первом и важном концерте.

Ему хотелось закричать, что это несправедливо, воззвать к Богу, к кому угодно и к чему угодно, сказать, что он не заслуживает такого, потребовать пересчета голосов, возврата денег — заставить кого-то признать, что да, это была ошибка.

Но все не так. Это не наказание. Это не подарок. Просто так случилось. Его боль была его жизнью. Это была не вся его жизнь, не всегда. Но сегодня, несмотря на все его усилия не допустить этого, ему предстояло ее испытать. Это словно дождь во время пикника. Когда из-за метели остаешься дома. Как град, который снес крышу твоего дома.

Именно эта боль не позволит ему сегодня танцевать с Лори. Дело было не в справедливости, не в том, насколько он был хорош или плох — в жизни или в чем-то другом.

Просто так было.

Принятие, печальное и горько-сладкое и в то же время странно успокаивающее, окутало его. Но он ощутил себя тяжелым. Громоздким, уставшим и печальным.

Его печаль заметили, и Эд почувствовал на себе чужие руки, почувствовал, как чьи-то пальцы смахивают его слезы — мама — и почувствовал руку Лори еще до того, как увидел и ощутил его беспокойство.

Чувствовал его любовь.

Он сжал его руку.

— Я сожалею, — сказал он заплетающимся языком.

Лори поцеловал его и притянул к себе.

— Все в порядке. Все будет хорошо.

«Да», — подумал Эд, пряча лицо в рубашку Лори. Нет, еще не все в порядке. Прямо сейчас, честно говоря, все совершенно плохо.

Но с Лори, с Лори с ним рядом здесь и сейчас, в конце концов, так и будет.



ГЛАВА 19


Enganche (соединение): ведомый танцор оборачивает ногу вокруг ноги ведущего танцора; ведущий танцор поддерживает ведомого путем оказания поддержки.


Лори сопровождал Эда в отделение неотложной помощи.

Аннет суетилась, причитая, что не уверена в необходимости ехать в больницу. Но то, что Эд не спорил с ним, напугал Лори до смерти — он в любом случае собирался поехать с Эдом. Как он и подозревал, ничего серьезного не случилось. С шеей Эда все было в порядке — во всяком случае, ничего нового. Врачи дали ему несколько более сильных обезболивающих и стероид, чтобы спал отек и отправили домой.

В итоге Лори пропустил все мероприятие. Когда они с Эдом уехали, к банкету даже не приступили, и, честно говоря, Лори уходя даже не оглянулся. Он предположил, что сам концерт отменят, а Вики возьмет руководство приемом на себя. Он понятия не имел, как все прошло, пока на следующий день Вики с Оливером не пришли навестить его.