– Хорошо, спасибо. – Анна слышала от Ри, что Мюррей и Бен друг друга недолюбливают, поэтому старалась отвечать нейтрально. – Сегодня идем с ним брать интервью у театрального продюсера.

Бен сообщил ей об этом, как только Анна приехала на работу, и она одновременно предвкушала возможность понаблюдать за Беном в действии и немного нервничала по поводу того, что останется с ним наедине. И все же было приятно покинуть эту шумную комнату на несколько часов, отчасти и потому, что с самого утра город купался в чудесном солнечном свете.

– Твой первый выход в поле. Удачи. До сих пор помню свой: встречался с местечковым мэром в Норфолке в его скромном маленьком кабинете, где пахло рыбой. Прошло уже много лет, но память о том запахе так и не выветрилась. Меня тошнит каждый раз, когда я прохожу мимо рыбного лотка в «Моррисонсе»[12]. О, оживай, идет твой начальник… – Мюррей вскинул руку, приветствуя Бена, который возвращался к своему столу. – Мак-Ара, я слышал, что вы с этой прелестной юной леди идете сегодня на прогулку?

Бен плюхнулся в свое кресло.

– Да, идем. Завидуешь мне?

Мюррей улыбнулся, но глаза выдавали его презрение.

– Завидую чему? Возможности посидеть в обеденных пробках Вест-Энда? Ну уж нет. А тебе лучше отрепетировать свою главную песенку. Ты же знаешь этих театральных импресарио, они всегда в поисках новых талантов. Вдруг это будет тот самый прорыв, которого ты так ждал.

– Не я. Я не брошу свою работу до самой пенсии. А в день выхода обязательно отправлю тебе открытку. В каком доме престарелых ты к тому времени собираешься оказаться, не напомнишь?

– Забавно. Что ж, если позволите, некоторым из нас нужно заняться настоящими статьями. Анна, развлекайся.

Анна смотрела, как оба журналиста возвращаются к работе, похожие на пару оленей после бурной стычки. Это был ее четвертый день в отделе новостей, но она уже сумела уловить беззвучное напряжение, существующее между разными репортерами, редакторами и интернами. Коллеги Бена в том, что касалось его самого, делились на два четко разграниченных лагеря: тех, кому он нравился, и тех, кого он раздражал. Первая группа, стоит признать, была преимущественно женской, от младших репортеров до далеко не молодых редакторов и колумнисток, которые находили все, что он говорил, невероятно забавным. Вторая группа отличалась бóльшим разнообразием, а следовательно, казалась более интересной. Среди ее членов Анна подмечала зависть, раздражение, горечь, отвращение, в основном направленные на действия фан-клуба Бена. Она не смогла определить тип отношений Бена и Мюррея: то ли это дружеские подколки, то ли что-то посерьезнее. Но ей нравилось разгадывать такие головоломки, сидя в своем командном пункте у стола Бена.

– Ты часто ходишь в театр? – спросил Бен, когда они полчаса спустя ехали в такси в направлении театра «Доминион».

– Сейчас чаще, чем раньше, – ответила Анна. – Я и мои приятели Джонас и Тиш водим нашу соседку Изадору на постановки местного театра, когда получается. В большие театры Вест-Энда мы ходим редко, но все-таки иногда себя балуем. А ты?

– Только когда приезжает мама, – признался он. – Но, если скажешь кому-нибудь на работе, я на все оставшееся время поставлю тебя возле копира. – Он пролистал свои заметки. – Итак, театральный тип, с которым нам сегодня придется беседовать, недавно вернулся в королевство после двадцати лет жизни в Нью-Йорке. А это значит, что его первая постановка в Вест-Энде после премии «Тони» на Бродвее станет большим событием. Кроме того, он нашел для нее серьезное финансирование. Мы говорим о куче баксов.

Такси свернуло к бордюру у впечатляющего здания театра.

– Ну вот мы и на месте. Готова?

Анна кивнула, удивляясь тому, как в животе у нее затрепетали бабочки.

– А что он ставит?

Бен открыл дверцу и выпрыгнул наружу.

– «Звуки музыки»[13].

Анна застыла. Ну почему она не проверила это прежде, чем они утром вышли из новостного отдела? Тогда, по крайней мере, она могла бы подготовиться…

– Анна? – Бен заглянул в салон. – Ты идешь?

Избавившись от оцепенения, она торопливо вышла и последовала за ним в шикарное лобби театра. Ей нужно было сосредоточиться на работе.

Я могу это сделать.

Руфус Зигмунд был очарователен, как Анна и ожидала. Известный своим публичным, эффектным стилем жизни, он казался огромным, и это касалось как его характера, так и телосложения. Седые волосы с голубоватым отливом ниспадали почти до самых плеч, серые глаза смотрели пронзительно, и весь вид его поражал. Он возвышался над Беном, когда они шагали к залу «Доминиона», и его веселый смех гремел в пустых коридорах театра.

– Вам может показаться, что я все тут контролирую, но позвольте сказать, дорогие, это был ад на земле. Сегодня вечером начинаются прогоны для прессы, и вы не поверите, сколько проблем было с рабочими визами для половины актерского состава. Эльза Шредер официально стала моей актрисой всего час назад!

– А почему вы не выбрали британский состав? – спросил Бен, тайком делая пометки и не разрывая при этом зрительного контакта с исследуемым объектом. Анна заметила, что его улыбка остается неизменной, пока в глазах мелькают сотни разных вопросов. – Это наверняка было бы проще.

– Не хватило бы времени, дорогой. Мы всего две недели назад перевели постановку с Бродвея. Нам предложили «Доминион», и его нельзя было упускать. Если добьемся успеха, мы, конечно же, наберем местных актеров для будущего турне. – Он улыбнулся Анне. – Вы поете?

Анна почувствовала, что краснеет.

– Не перед публикой.

Больше нет.

Руфус пожал плечами:

– Простите, я не умею искать таланты. Мой партнер постоянно мне на это пеняет.

Бен задавал вопросы, которые вместе с Анной подготовил заранее, утром, а Анна наблюдала за взаимодействием этих мужчин. Она заметила некоторые перемены в разговоре, когда тема его изменилась: с последней постановки Руфуса перешла на последний же скандал, связанный с именем одного из ведущих его актеров. Было общеизвестно, что актер, обвиненный в том, что явился на выступление под кайфом, предал Руфуса, который на протяжении многих лет был его лучшим другом, и продал СМИ целый ворох весьма красочных историй о продюсере. Бен подходил к теме со всей осторожностью, но Анна все равно заметила, как вздрогнул Руфус Зигмунд при упоминании имени актера.

– Дэнни Рафаэль очень злой человек, – ответил Руфус, и Анна увидела боль в его глазах. – Мы больше с ним не общаемся.

– Это стало причиной вашего возвращения в Лондон?

– Вовсе нет, дорогой. Во что бы ни верили ваши коллеги из американских таблоидов, то, что я вернулся именно сейчас, – это просто совпадение. Но эти новости давно устарели, мистер Мак-Ара, и я надеюсь, что вы будете более креативны в своей статье.

Бен понимающе кивнул:

– Конечно.

– Замечательно. А теперь, пожалуй, нашей компании пора показать вам, отчего эту постановку шедевра Роджерса и Хаммерстайна скоро назовут эпохальной. – Он просиял, двигаясь к сцене, и верхние огни постепенно стали тускнеть.

На сцену вышел актерский состав в гриме и костюмах, чтобы исполнить знаменитые песни мюзикла. Анна, оказавшись в темноте, вжалась в сиденье, ожидая. И, конечно же, дождалась – молодая актриса шагнула вперед, а ее коллеги отступили подальше от луча софита.

– Тебе шестнадцать, скоро будет и семнадцать…

Анна напряглась при первых же звуках. Когда-то эту песню она распевала почти все лето. Окрыленная тем, что получила роль Лизль в постановке «Звуков музыки» драматического театра Полперро, она репетировала свою роль на обрывах над гаванью, радуя чаек и ласточек, круживших в прибрежном воздухе, своими вокальными экспериментами. Как и персонажу, которого она готовилась сыграть, Анне скоро должно было исполниться семнадцать, ее ждал колледж, а затем давно задуманный побег из Корнуолла – цель, сияющая впереди так же ярко, как солнце, танцующее под ней на волнах. Это было ее последнее лето в строгих границах деревни, где на каждый аспект ее жизни был направлен излишне яркий свет местных софитов. Но, как только Анна запела на сцене, с другой стороны зала раздался не предусмотренный сценарием шум…

– Не любишь мюзиклы? – прошептал Бен, пробудив Анну от воспоминаний.

– Только этот, – ответила она, не успев придумать лучшего ответа.

– И чем перед тобой провинились «Звуки музыки»?

– Ничем. Просто я его не люблю. – Анна вымученно улыбнулась.

Бену ни к чему знать причину, по которой у нее внутри все скручивалось тугими узлами, когда звучала песня Лизль.

– Нацисты и монашки – не самое блестящее зрелище, – пошутил он, не замечая дискомфорта Анны. – Когда я был подростком, я признавал только одну крайность, пытался быть альфа-самцом… Анна, это была шутка.

– Я знаю. Прости. Я сегодня немного торможу.

– Поздно легла?

– Не смогла заснуть.

Если Бен и не поверил, то ничем этого не показал.

– Наверное, от радости, что работаешь со мной.

– Наверное.

Она почувствовала, что расслабляется, когда песня закончилась и актеры в полном составе вышли, чтобы исполнить восхитительную версию «Эдельвейса». И все же ощущение несправедливости не покидало ее, пока они пели: воспоминание об украденном у самой Анны моменте славы и о напыщенной, пропитанной алкоголем проповеди, которую ее мать начала читать «залу, полному ханжей», заглушая песню Анны. Застыв на месте, она вынуждена была смотреть в полные жалости глаза соседей, слушать их приглушенные комментарии вместе с пьяными воплями матери, эхом отражавшимися от стен зала…

Вернувшись на безопасную Тоттенхэм-Корт-роуд, куда они вышли из театра, Анна поняла, что Бен внимательно за ней наблюдает.

– Было интересно, – радостно сказала она, стараясь его отвлечь. – Мне понравился Руфус.

– Он тот еще персонаж, это точно. Но я обещаю держаться подальше от историй вест-эндских театров до конца твоего ворк-шедоуинга, хорошо?