Видно, что она и правда удручена, и я целиком и полностью на ее стороне.

– Прости, милая, я забыл про твою йогу. Сейчас прямиком еду домой, отпущу твою маму. Я встретил Холли в «Смитс», мне стало нехорошо, и я попросил ее довезти меня до дому. Ничего серьезного, обычная головная боль, ну, и легкое головокружение, но я засомневался, доеду ли, и сейчас показывал ей, как старушка работает. Вот и все.

Он так тараторит, что и поверить ему трудно, и перебить не выходит. Клер переводит взгляд на меня. Я на шаг отступаю, готовая ретироваться.

– Холли хотела помочь мне, только и всего. – Пол тоже на меня смотрит. – Я просил ее об одолжении. Это ведь так, да, Холли? Ну скажите же!

Я встречаюсь с ним взглядом.

– Да. – Я не лгунья, но и эти последние его слова не вполне ложь. И хотя я правда ему помогаю, прощаюсь все-таки виновато. – Рада познакомиться, Клер, – говорю я, осознавая, как это все сомнительно: мой тон, мои слова, выражение лица, вся эта дурацкая ситуация. – Счастливо добраться, Пол.

Я подписывалась помочь, а не лгать, не служить девочкой для битья. Даже если это в порядке помощи кому-то другому, синяки потом – на мне.


В тот же день после обеда сижу за столом с Джиникой, вялая и измотанная. Мы читаем, склеивая звуки в слова. Я воткнула солнечный зонт, чтобы устроиться в саду, где над пестрой клумбой, которую высадил Ричард, деловито жужжат пчелы. Садовая мебель ошкурена и выкрашена как раз в срок перед установившейся на две недели жарой. Дениз на расстеленном одеяле возится с Джуэл, поет, щебечет, рассказывает про птичек и бабочек, и пальчик Джуэл все время на что-то указывает.

Ее любимое словечко сейчас «вау». Весь мир вокруг – «вау».

– Смотри, Джуэл, вон летит самолет! – Лежа на спине, Дениз тычет в небо, на одинокого летуна, оставляющего за собой пушистый белый след.

– Вау, – отзывается Джуэл с пальчиком наготове.

И пока Дениз открывает девочке глаза на мир, я благодарна столь же внимательной Джинике, которая очень серьезно относится к нашему договору. Если верить ей, что в школе она была нерадива, то сейчас назвать ее лентяйкой никак нельзя. Собранная, пунктуальная, всегда с выученным уроком, она душу вкладывает в учение, словно от этого зависит ее жизнь.

– Ч-ё-р-т, – по буквам проговаривает она, хмурится, проговаривает снова, и вдруг ее осеняет: – Чёрт!

Смотрит на меня. Я ухмыляюсь. Она хохочет.

– Вот бы так в школе учили!

– Давай следующее.

– Б-л-и-н. Блин. Блин! – радуется она.

– Следующее.

– Б-о-л-мягкий знак. Боль!

– Умница! – Подставляю ладонь, чтобы она по ней хлопнула. Смущенная похвалой, шлепает она слабо.

– Черт, блин и боль, – снова читает она. – Что у вас в голове, Холли? Что за настрой?

– У некоторых слов правописание нестандартное, их прочесть способом слияния нельзя, – игнорирую я ее вопрос.

Джиника цокает языком.

– Знаешь, когда мы к чему-нибудь готовы, оно как бы само падает нам на голову.

– Ага, например, рак.

– Джиника!

Она лукаво смеется.

– Многие из таких слов, к сожалению, очень распространены, и мы называем их каверзными.

Джиника, кивнув, делает вид, что закатывает рукава.

– Давайте. Я готова.

– Например, – улыбаюсь я, – «дождь». Вот, я напишу сейчас, а ты прочитай.

– Д-о-ж-д-мягкий знак.

– Отлично, ты справилась.

– Да, вот если бы я еще понимала, что это значит…

– Мы произносим это как «дожь» – узнаешь слово? – а написание нужно запомнить.

– Да какого же хрена не писать так, как слышишь! – сердится Джиника. – Как люди вообще такое запоминают? – Она швыряет карандаш, тот приземляется на стол, заточенным грифелем сковырнув свежую краску. Я делаю вид, и не в первый раз, что ничего этого не было.

– Джиника, – зовет ее Дениз. – Простите, девочки, что прерываю… – произносит она с запинкой, и видно, что нервничает. – У меня есть знакомая, у которой ребенок вырос, и она отдает вещи… Так вот, она хотела выбросить детскую коляску, а я ее выпросила, подумала, пригодится для Джуэл. Джиника, если вы против, мы сами ее выбросим…

– Джуэл ненавидит коляски, вы и без меня это знаете. Ей нравится сидеть на руках, – твердо говорит Джиника, не поднимая глаз от страницы.

– Конечно, вы ее мама, решать вам. Но я просто подумала, возьму-ка, что уж ей пропадать, такой хорошей коляске. Погодите, я вам сейчас покажу! – Она кидается в дом, а мы смотрим на Джуэл, которая, лежа на животе, исследует зеленую травинку, осторожно трогает ее пальчиком… а потом как схватится, как дернет!

Дениз возвращается в сад с легкой прогулочной коляской, на вид новехонькой. Я скашиваю глаз на Джинику, которая сидит с непроницаемым видом, и кто знает, что за видения проносятся в ее голове.

– Я могла бы повезти ее прогуляться, тут, вокруг дома. Далеко мы не пойдем, – легким тоном предлагает Дениз. – Можно? Ну, чтобы сменить обстановку.

Я из этой истории устраняюсь, сижу носом в учебник.

Джиника молчит. Подталкивать ее нельзя, чего доброго, взорвется, особенно если дело касается дочери. Но нас ждет сюрприз.

– Ладно, – разрешает она.

Джуэл вывинчивается и брыкается, пока ее усаживают в коляску, но потом отвлекается на игрушки, тоже новые, которые Дениз кладет перед ней на перекладину. Под бочок девочке ложится ее любимая мягкая книжка, и Джуэл утихомирена.

Когда они уходят, Джиника затихает. Отворачивается от учебника и от игрушек, оставшихся на одеяле. Выглядит она паршиво. Еще бы! Рак уже захватил печень, таз и пах. Темные подглазья, кожа да кости. С усилием тянется к своей сумке, которую я ей подаю. Порывшись в ее глубинах, выуживает оттуда леденец на палочке, но я знаю, что это не лакомство. Это мощное обезболивающее, фентанил.

– Давай-ка устроим перерыв, – говорю я. – Хочешь, пойдем в дом? Здесь что-то жарко.

– Не надо мне перерыва, – отрезает она.

– Хорошо. Принести тебе что-нибудь?

– Нет. – Молчание. – Спасибо, – уже мягче добавляет она.

Чтобы она передохнула, я переставляю свой стул из тени на солнце и наконец позволяю себе расслабиться. Закрываю глаза, подставляю лицо вечернему солнышку, слушаю, как гудят вокруг пчелы, зарываюсь ступнями в прогретую за день траву. Бесконечно длительный день близится к своему закату.

– Ваш муж тоже принимал это? – врывается в мысли голос Джиники.

Открываю глаза. Она помахивает своим леденцом.

– Нет. Он был на морфии. Внутривенно.

– Это сильней, – говорит она, облизывая леденец. – А меня от морфия тошнит.

Перемены, которые произошли в ней с тех пор, как мы встретились, разительны, но заметны не сразу. Понятно, что внешне она изменилась, но ведь и внутренне тоже. Тело истощено, но кругозор сделался шире. Речь стала более индивидуальной, если, конечно, она не выстраивает вокруг себя стену, и порой мы беседуем с ней как вполне взрослые люди. Она набралась уверенности в себе. Знает, чего хочет. Конечно, она это и раньше знала, но теперь иначе выражает себя, свои мнения и эмоции. Обрадовалась, поняв, что способна прочесть вкладыш к лекарству от кашля, прописанному Джуэл. Читает дочери на ночь. Вообще, грамотность делает ее менее уязвимой.

– Похоже, у вас в доме привидение. Фотографии переставляет.

Сквозь открытую во дворик дверь я следую за ее взглядом внутрь дома, в гостиную. Надо думать, она имеет в виду каминную полку, откуда исчезла наша с Гэбриелом фотография из более счастливых времен. Я заменила ее той, что свалилась со стенки. Такую же, только поменьше, вставила в раму. Джиника заметила это, когда пришла сегодня на урок, и я ждала расспросов, но, как ни странно, она их отложила.

– Мы с Гэбриелом расстались.

– Да? – удивляется она. – Что, на вранье попался?

– Нет. У него есть дочь, которая в нем нуждается, для него она важнее, чем я. – Говорю, немедленно чувствую себя виноватой, что подаю Гэбриела как плохого парня, и эта моя реакция подсказывает мне, что вовсе не Ава – истинный повод к разрыву. Магический эликсир отрицания действительности истощил свою силу.

– Сколько ей лет?

– Столько же, сколько тебе. – Надо же, этот факт до меня впервые доходит. Джиника кажется мне на сто световых лет взрослей.

– Что значит «она в нем нуждается»? Она что, больна?

– Нет. Но у нее проблемы. И в школе, и дома. Она выкидывает всякие фортели. Пьет, курит, тусуется. Не ладит с матерью и будущим отчимом. Гэбриел решил, что будет лучше, если она переедет к нему.

– Вместо вас?

– Ну, в общем, да.

– То есть он бросил вас из-за того, что его дочь – засранка?

– Ну, ей правда нужна стабильность, – говорю я, стараясь унять свой цинизм. – И это не он меня бросил. Я сама с ним порвала.

По правде сказать, мне порядком надоело скармливать ей эту историю малыми порциями. Ведь, со своей стороны, она сама поступает именно так, и, если продолжать в этом духе, мы ни к чему путному не придем. Я прячу лицо в ладонях.

– Я устала его ждать, Джиника. И потом, он не поддержал меня в том, чем я сейчас занимаюсь.

– Это ревность, – с пониманием кивает она, глядя на пустое одеяло, по которому разбросаны игрушки Джуэл.

– Нет! – хмурюсь я. – Почему ты сказала «ревность»?

– Ну, так это же понятно. Ваш муж сделал вещь удивительную, то, что другие люди теперь стараются повторить. Он начал большое, важное дело. А этот ваш парень – как ему конкурировать с мертвым мужем? Он же не может, так? И не важно, как классно он справляется с обрезкой деревьев или что он там еще делает. Вот он и говорит себе: раз она собирается проводить время с бывшим мужем, я пущу к себе вместо нее дочь. Посмотрим, как ей это понравится.

Я поражена. Такая точка зрения, как ни странно, не приходила мне в голову. Мог ли Гэбриел ревновать к Джерри? Почему нет, ведь именно так я сама относилась к его бывшей жене!

– Джиника, ты наимудрейшая из всех, кого я знаю.