Первое письмо Джерри начиналось словами: «Холли, любимая, не знаю, где ты сейчас и когда это читаешь…»

Рита открывает конверт и достает оттуда открытку. «Рита, любимая», – читает она.

– Ох, папочка… – потрясенно выговаривает женский голос. Я застыла. Застыла во времени. В памяти.

«Недавно ты прошептала, что не сможешь дальше жить одна…»

Но Рита читает свое:

– «Наше общее с тобой приключение еще не закончено. Ты еще раз со мной потанцуешь, родная. Возьмись за мою руку, и давай отправимся в путешествие. Я написал тебе шесть лимериков». Лимерики! – отрывается она от открытки. – Да я их терпеть не могу! – смеется она и продолжает читать: – «Я знаю, ты лимерики терпеть не можешь». – И тут смеются уже все.

«Я – лишь глава в твоей жизни, а их будет еще много».

– «Каждый лимерик – это ключ. Ключ ведет к определенному месту. Каждое место связано с каким-то воспоминанием и запечатлено в наших сердцах. Достигнув первого, найдешь следующий ключ».

«Спасибо тебе за то, что оказала мне честь и стала моей женой. Я вечно благодарен тебе за все».

И в этот момент я испытываю непередаваемое, удивительное ощущение. Некий теплый трепет, начавшись в груди, распространяется по всему телу. Меня словно окатывает ласковой волной. Никакого головокружения, в сознании полная ясность. Но не та, когда отчетливо воспринимаешь то, что происходит вокруг. Нет, меня куда-то уносит, и все мои мысли – только о Джерри. Я его чувствую. Он во мне. Он наполняет все мое существо. Он здесь. Он здесь. Он здесь, в этой комнате.

Вся дрожу и едва различаю слова Риты. Она читает лимерик. Общее внимание обращено на нее, обо мне забыли. Все случилось как нужно. Желание Берта исполнено. Но меня колотит так, что, кажется, даже кости гремят. Джой, Пол и Джиника придвинулись ближе к Рите. Все, кто в комнате, придвинулись ближе, стоят тесным кружком. Глаза мокрые, носы хлюпают, но на лицах все равно улыбки.

Я тяну Киару за руку, и, добравшись до двери, тихонько открываю ее.

Трясет меня так, что смотреть я могу только в пол. Ощущаю мощный выброс адреналина, как от ста чашек кофе. Я вся как натянутая тетива, чувства обострены до предела и ищут контакта с чем-то – или кем-то?

Сильная рука обнимает меня за талию.

– Ты в порядке? – шепчут мне в ухо.

Я смыкаю глаза. Это Джерри. Я его чувствую.

И внезапно будто взлетаю и плыву по воздуху: из комнаты, по коридору, к входной двери. Рука Джерри покоится у меня на талии, его дыхание обжигает мне макушку. Другую его руку я крепко держу в своей.

Джерри. Это Джерри. Он здесь.

Он открывает передо мной дверь. В глаза бьет яркое солнце. Свежий воздух наполняет мне легкие. Я им упиваюсь.

Осознаю, что цепляюсь за его руку, и перевожу взгляд на него.

Это не Джерри.

Это Киара. Конечно, это Киара, и она так же, как я, жадно пьет воздух.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

– Да, – шепчу я. – Но это было что-то… удивительное.

– Да уж, – соглашается она. – Что-то случилось, да?

Отвечаю не сразу, обдумываю, что сказать. То, что наполняло мне тело, душу и разум, что бы это ни было, оно ушло, но я все еще в радостно-приподнятом состоянии.

– Да.

– Я за тобой наблюдала. У тебя лицо изменилось. Я боялась, что ты в обморок упадешь. Словно призрак увидела.

Говорит она так, будто тоже что-то почувствовала.

– Так что?

– Что «что»?

– Ты видела призрак?

Спрашивает всерьез, не смеется.

– Нет.

Киара разочарована.

– А ты разве – да?

– Я – да. Мне показалось, что Джерри там, рядом, – шепчет она. – Это было такое… такое чувство. – Она отцепляется от моей руки, чтобы потереть предплечье, покрытое, я это вижу, гусиной кожей. – Что, очень дико звучит?

– Нет, – мотаю я головой. – Я его тоже почувствовала.

– Ух ты! – У Киары наворачивается слеза. – Спасибо тебе, Холли, ты кругом права. Это такой дар…

Я обнимаю ее и закрываю глаза, чтобы лучше запомнить каждый момент того, что случилось. Он был тут.


Я прямо-таки парю. Витаю, движимая любовью, адреналином и какими-то неведомыми энергиями. Я как одержимая. Но одержима я не Джерри – это чувство прошло, а связью с ним, которая по-прежнему длится. Киара за рулем, везет нас в магазин, но мне велит остаток дня не работать; она тоже потрясена. Пока мы едем, мне звонит риелторша. Нашелся покупатель на дом, на меньшую цену, чем мы просим, но больше, считает она, нам все равно вряд ли дадут. В магазине у Киары, над макушкой улыбающегося Будды, висит изречение: «Потерять можно только то, за что цепляешься». Можно цепляться за прошлое, за все, что нажила, а можно все отпустить и хранить лишь в своем сердце.

Быстренько посоветовавшись с Киарой, я перезваниваю риелторше и радостно соглашаюсь продать дом. Чтобы Джерри был рядом, дом мне вовсе не нужен. Вот только что я была в доме, который физически абсолютно никак с ним не связан, и была я там в окружении людей, которые не имели к нему ни физического, ни эмоционального отношения, и он там был. Мой дом сейчас как жернов у меня на шее, избавившись от него, я стану сильней. Красоту нашей истории я смогу воссоздать где угодно, хоть на Северном полюсе. Я заберу Джерри с собой туда, где буду выстраивать что-то новое. Пришла пора с домом расстаться. И ведь я уже, собственно, с ним распрощалась. Я и не собиралась задерживаться так надолго. Это был наш стартовый с Джерри дом, и он стал местом, где все закончилось.

Оседлываю велосипед и мчусь по улицам. Вообще-то на дороге следовало бы вести себя осмотрительнее, но я не могу. Я вообще не должна гонять на велосипеде со своей свежезажившей ногой, да еще на такой скорости, но остановиться не в силах. Мне кажется, у меня крылья за спиной, я в полете. Приближаясь к дому, я не помню, какими улицами рулила. Мне хочется позвонить кому-нибудь. Мне хочется танцевать. Хочется залезть на крышу и прокричать оттуда, что жизнь прекрасна и удивительна. Я как пьяная.

Качу по подъездной дорожке к своему дому. Машины Дениз нет, она на работе, а может быть, уже никогда не вернется. Соскочив с велика и ступив на больную ногу, я вздрагиваю от пронзительной боли. Я себя загнала. А ведь думала, что неуязвима! Неуклюже прислоняю велик к стене. Полет окончен, птица шлепнулась на землю, а в голове у нее что-то пухнет и бухает, как при тяжелом похмелье. Вхожу в дом. Приваливаюсь спиной к входной двери. Озираюсь.

Ничего.

Тишина.

Молчание.

Последние слова из письма Джерри.

P. S. Я люблю тебя.

Я раздавлена.


Да, лодыжку я перетрудила. Она раздулась, отекла и пульсирует. Кладу ее на подушку, а сверху – пакет с замороженной зеленой фасолью. Ложусь в постель и не встаю, даже когда урчит в животе, даже когда его сводит от голода так, будто сейчас он себя сам переварит, даже когда меня начинает тошнить. Да, нужно поесть, но я не встану, потому что не хочу нагружать ногу. Смотрю, как в окне бегут облака, белые с голубой подкладкой, сначала пухлые, а потом легкие, как пряди. Смотрю, как день перетекает в вечер. Я не встану, чтобы задернуть шторы. Я бесчувственная, обездвиженная, замороженная. Я не могу двигаться. И не хочу. Лодыжка пульсирует, голова гудит, полный упадок сил после головокружительной высоты взлета.

Я все думаю, думаю. О прошлом, о том, что было, о самом начале. О первых временах.


Из своей комнаты я слышу дверной звонок. Сдираю через голову платье и в отчаянии бросаю его на пол. Мне так жарко, что косметика растопилась и пачкает каждую вещь, которая прикоснется к лицу. И если раньше эти вещи можно было рассматривать как вариант, теперь они изгвазданы и никуда не годятся. Весь пол завален одеждой, которую я перемерила и отвергла. Пола под ней не видно, но и надеть мне нечего. В панике я скулю, слышу себя, презираю за слабость и гневно рычу. Смотрю на себя в полный рост в зеркало, экзаменую свое тело в новом белье, прикидываю, понравится ли оно Джерри.

Я слышу его голос внизу и смех Джека. Словесная потасовка уже началась. Спарринг. «Смотри у меня, следи за сестрой хорошенько», – все те же шутки, которые звучат весь год с тех пор, как Джерри стал официально за мной ухаживать, а не так, как мы раньше виделись, украдкой перед школой, на большой перемене и после школы по дороге домой. Мы два года вместе, последний год – всерьез. Джерри стал членом семьи, причем таким, с которого родители не сводят настороженных, оценивающих глаз.

У отца есть любимый брат Майкл, про которого он говорит: «Майкл – джентльмен, но всю жизнь жульничает в “Монополию”». Той же фразой он характеризует и Джерри.

– Джерри не жульничает в «Монополию», – сержусь я. – Мы в нее даже и не играем.

– Ну и напрасно.

Но я понимаю, что папа имеет в виду.

Сегодня я очень надеюсь, что Джерри сжульничает в «Монополию», и готова подстрекать и пособничать. Тихонько смеюсь сама про себя, вся – предчувствие и предвкушение, но стук в дверь заставляет меня умолкнуть. И хотя дверь заперта, я хватаю платье, чтобы прикрыться.

– Холли, милая, Джерри уже пришел.

– Да знаю я! – отвечаю я маме. – Я же слышала звонок в дверь.

– Ну ладно, – обиженно отступает она.

Я знаю, что, если не буду начеку, этот вечер у меня отберут еще до того, как он начнется. Родителей пришлось немало уламывать, прежде чем мне разрешили пойти на сегодняшнюю вечеринку, и это первая, на которой я буду без их присмотра, при условии, разумеется, что позволю себе только один бокал. Про себя все понимают, конечно, что это условие невыполнимо в принципе, а для шестнадцатилетней девочки, которая пришла с семнадцатилетним мальчиком, которому пить разрешается, – в особенности, так что два бокала приемлемы. Я же решила, что выпью не больше четырех. На мой взгляд, это честно.

Двадцать первый день рождения Эдди, двоюродного брата Джерри, устроен в диско-клубе команды «Эринз Айл» Гэльской атлетической ассоциации, за которую Эдди играет. Присутствует вся семья Джерри, включая дальнюю родню, но в одиннадцать, когда за дело примется диджей, взрослые уйдут. То, что Эдди в двадцать один год не числит себя среди взрослых, много о нем говорит. Эдди – кумир Джерри. На четыре года старше, среди двоюродных он всегда был самым его любимым. Он играет за Дублин в команде юниоров, и так неплохо, что рассчитывает перейти во взрослую. Эдди непроницаем и уверен в себе. Я перед ним робею. Он из тех, кто выберет тебя в толпе, чтобы над тобой посмеяться, спросит тебя о чем-нибудь и перевернет твои слова с ног на голову, иногда даже отбреет, если сочтет, что это смешно. Джерри говорит, это стёб, они все так общаются, но, на мой взгляд, никто так напоказ, как Эдди. Все смеются над его шутками – он и правда остроумен, прирожденный комик. Но такого тихого, если не сказать кроткого, человека, как я, присутствие таких, как Эдди, раздражает. Иногда меня злит, до какой степени Джерри ему поклоняется. Порой даже кажется, что он предпочитает быть с Эдди, а не со мной, потому что он часто делает такой выбор. Родители Джерри совсем не так строги с ним, как мои со мной. В семнадцать лет Джерри водит машину отца и ездит в клуб со своим старшим братом, когда тот его ни попросит. Вообще, он ходит за ним по пятам как собачонка, но это можно сказать о большинстве тех, кто окружает Эдди. А с другой стороны, Эдди забавный, лично мне он плохого слова никогда не сказал. Просто он делает меня центром внимания, когда никакого внимания мне не нужно, и я ревную, что Джерри проводит с ним столько времени. И меня злит, что Джерри ведет себя с ним как собачка, которую в любой момент можно пнуть.