Сесилия Ахерн - Postscript

– Неплохо, – говорит он, закончив с просмотром. – Может быть, побольше крупных планов меня и торта. Ни к чему показывать фон.

Посмотрев в мою сторону, он видит мое лицо и кучку свечек на стойке. Свечек-цифр, розовых и голубых. Я вижу 4, 5, 6 – и дальше до десяти. Здесь же 18, 21, 30. Все дни рождения, которые он пропустит. Он мнется и спрашивает:

– Что, жутковато?

– Нет, – собираюсь я с силами. – Ничуть. Но тогда нам нужно гораздо больше времени, чтобы это все сделать. И надо слегка менять обстановку. Невозможно, чтобы каждый год они видели вас в одной и той же рубашке. Переоденьтесь, ладно? И в какой-нибудь маскарадный костюм. Наверняка у вас полно маскарадных костюмов. Будет веселее.

Он благодарно улыбается.

Несмотря на сражение, которое предстоит Полу, сражение, которое он однажды уже вел, я считаю, что мы проводим время продуктивно. С Джерри я чувствовала себя совершенно беспомощной. Мы, не дыша, прислушивались к каждому велению докторов, буквально соблюдали все назначения, толком ни в чем не разбирались и потому не могли принимать собственные решения, идти иными путями. Да, я чувствовала себя пешкой. Теперь, даже когда я точно так же бессильна во всем, что касается опухоли Пола, я все-таки могу что-то для него сделать. У нас есть цель, и мы движемся в заданном направлении. Может, именно так чувствовал себя Джерри, когда писал письма. Все остальное было ему неведомо или неподвластно, но одно дело он держал под контролем. В то время как я билась за его жизнь, он готовил то, что случится после его смерти. Не знаю, когда это началось, в какой момент он смирился со своим знанием, или эта история началась просто «на всякий случай», как было с Полом.

Кстати, время, проведенное с Полом, – идеальный способ выпутаться из той неразберихи, в которую я угодила. С ним можно спокойно обсудить все, что меня тревожит. Он хочет знать, он готов выслушать. Члены клуба нуждаются во мне, я им нужна, и когда я рассказываю им о Джерри или вспоминаю о его письмах, мне не нужно останавливать себя на полуслове. Не нужно извиняться или замолкать, как бывает среди родных или друзьей, если я вдруг понимаю, что слишком много болтаю, или зацикливаюсь на прошедшем времени, или прячусь в прошлом. Члены клуба рады выслушать все, что я могу рассказать о Джерри, о его письмах, о том, как мы жили, о том, как я по нему скучаю и как я его помню. Слушая меня, они, наверно, заменяют в уме его образ своим собственным, а мой – своими родными, представляя, как это будет потом. Для меня же это безопасное место, где можно о нем поговорить, воскресить его снова.

Я легко и счастливо погружаюсь в этот мир.

После двухчасового ожидания в больничном коридоре, которое дает мне некоторое представление о том, как проводят жизнь члены клуба «P. S. Я люблю тебя», я лежу на больничной кровати, наблюдая, как медсестра фломастером намечает линию на моем гипсе. Прошло шесть недель с тех пор, как меня заковали, и теперь, судя по рентгенограмме, медики утверждают, что моя лодыжка благополучно срослась. Сестра втыкает лезвие в начало нарисованной линии и, слегка нажав, делает плавный разрез. Медленно и осторожно она разводит в стороны края гипсовой корки и обнажает мою бледную кожу, красную и воспаленную там, где ее натирал гипс. Куски кожи сдираются вместе с ним, и рана похожа на свежий ожог.

Я морщусь.

– Простите, – огорченная, говорит сестра.

Что и говорить, мои лодыжка и голень выглядят сильно потрепанными и болезненно бледны там, где не болезненно красны, и вся левая нога в целом тоньше, чем правая. Бедная левая пережила травму, она хрупкая и немощная по сравнению с остальным телом. Но ничего. Мы выправимся.

Я чувствую себя луковицей, с которой сняли один слой шкурки. Болит, саднит, но зато меня расковали и шкуру спустили не всю.

– Эй! – зову я, входя в узенькую прихожую, где стены увешаны разнообразными произведениями искусства, а на досках пола, сохранившихся со времени постройки дома, – длинная ковровая дорожка. Я медленно переставляю по этой дорожке свой новый сапожок, в котором вес распределен так, чтобы набиралась сил моя ослабленная лодыжка. Хоть и не вполне та, какой была прежде, я счастлива, что обхожусь без гипса и костылей. Вдыхаю запахи дома, который почти уже считала своим. Гэбриел, который, судя по тому, что он в рабочем комбинезоне и кожаной куртке, только пришел с работы, сидит в кресле, что-то набирая в телефоне, и удивляется мне.

– Холли! – вскакивает он. – Я как раз тебе и пишу. Как прошло? – Он смотрит на мою ногу.

– Придется поносить это еще пару недель, а потом буду как новенькая.

Он подходит обнять меня. В моем кармане вибрирует телефон.

– Это от меня, – говорит он.

– Ава здесь? – отстраняясь, оглядываюсь я.

– Нет, еще нет. Она приедет в пятницу, после школы.

Видно, что он волнуется.

– Ты справишься.

– Я надеюсь.

– Мы можем поговорить?

Он смотрит на меня неуверенно, потом садится.

Сердце у меня колотится вовсю. Я сглатываю комок в горле.

– Послушай. Я не виню тебя за решение принять Аву. Я слишком хорошо знаю, как сильно ты хотел побольше участвовать в ее жизни. Но что до меня, я больше так не могу. Я не могу поддерживать наши отношения.

Голос у меня дрожит, и я замолкаю, чтобы взглянуть, как он это принял. Вижу, что потрясен, что пристально на меня смотрит, просто впился глазами. Мне странно, что он этого не ожидал, я вынуждена отвести взгляд, чтобы продолжить, и смотрю на свои пальцы – сцепила их так, что побелели костяшки.

– Некоторое время назад я договорилась с собой, что больше не буду ждать, когда жизнь начнется. Не хочу откладывать что-то на будущее. Я хочу жить здесь и сейчас. Я думаю, что наша история себя исчерпала, Гэбриел. Она закончена. – Голос мой гаснет, но я уверена в том, что произношу, потому что, прежде чем явиться сюда, проговаривала это про себя снова и снова. Это правильное решение. Мы заблудились. Некоторые борются за то, чтобы идти рядом, но это не про нас. Мы свою задачу уже выполнили.

– Холли, – шепчет он. – Но я не хочу, чтобы мы расстались. Я же тебе говорил!

– Да, но ты поставил нас на паузу, и потом… – едва не дрогнув, прогоняю прочь смутные идеи насчет того, что и как изменить в наших отношениях, отказавшись от решения, которое я уже приняла. – У тебя есть другие обязанности. Я знаю, как это важно, быть хорошим отцом, ты говорил мне об этом с первого дня нашей встречи. И сейчас у тебя наконец появился шанс это реализовать. Но я-то, я не могу сидеть и ждать, пока ты справляешься! А кроме того, в моей жизни есть вещи, которые я хочу сделать, а ты с ними не согласен! И как я могу этим заниматься, если приходится постоянно извиняться за них или притворяться, что их нет?

Он закрывает лицо руками и отворачивается от меня.

Слез я не ожидала. Я кладу руку ему на спину, наклоняюсь, чтобы увидеть его лицо.

Тут он смотрит на меня, с натужной улыбкой, и вытирает глаза.

– Прости, но я… я сражен… Ты уверена? Ты хорошо все продумала? Ты точно этого хочешь?

Я киваю.

– Могу я хотя бы попытаться переубедить тебя? Что, даже не пробовать?

Я трясу головой. Борюсь со слезами, которые жгут мне глаза, и комком в горле, который меня душит.

Ненавижу прощаться, но это не основание для того, чтобы не уйти.

Дома я встаю под душ, благо могу наконец вымыться вся, целиком. Шиплю от боли, когда струя попадает на болячки. И принимаюсь за новый ритуал: втираю в кожу масла и кремы, со всем вниманием, тщательно, сгибая и выпрямляя ногу, осваиваясь с непривычной свободой. Мне все еще странно без гипса, и плохо верится, что больная нога способна выдержать полную нагрузку без опоры на сапожок. Но я буду осмотрительна и терпелива, пока не восстановится мышечный тонус, и постараюсь относиться к себе столь же бережно, как вела бы себя с другими. Сердце сжимается от того, что Гэбриел для меня потерян, и от мысли, какую боль я ему причинила. Но я напоминаю себе, что он взамен приобрел – у него есть Ава. И разумеется, думаю о том, что сама приобрела в этом году новых друзей из клуба, а также о том, кого и что они привнесли в мою жизнь.

Я никогда не была уверена, что мы с Гэбриелом – навеки. Когда мы встретились с Джерри, я была совсем юная и наивно – наверное, наивно – считала, что мы родственные души, что он – тот самый, единственный, но когда он умер, я перестала так думать. Я пришла к мысли, что в разные периоды нашей жизни нас тянет к разным людям – по разным причинам, но в основном потому, что наше представление о себе в этот момент совпадает с тем, как мы их видим. Если держаться друг за друга, работать над отношениями, можно вместе вырасти, измениться, хотя и по-разному. Иногда жизнь вас разводит, но я верю, что существует правильный человек, единственный, для всех наших версий себя. С Гэбриелом мы жили в настоящем. А с Джерри были нацелены на вечность. Нам достался только фрагмент вечности. Но и славное настоящее, и фрагмент вечности – все же всегда лучше, чем ничего.

Выйдя из ванной, обнаруживаю пропущенный звонок от Джой. Берту стало хуже, он без сознания. Волнуясь, она добавляет: «Готовы ли его письма?»

Я выбираю эдвардианский шрифт, чтобы придать сочинениям Берта некоторую величественность, но сомневаюсь, не помпезно ли это, не лучше ли проще. Набранный другими шрифтами, текст выглядит бездушно, а с некоторыми – как письма какого-то маньяка, требующего выкуп. Причем стоит об этом подумать, как аналогия просто лезет в глаза. Я пробую тот и этот, но потом возвращаюсь к эдвардианскому, потому что, решаю я, именно так Берт и написал бы, только вот не сумел.

Печатаю шесть записочек Берта на золотых ярлыках-наклейках. Каждый ярлык прикрепляю к темно-синим открыткам с рельефной поверхностью. Кайму украшаю крошечными наклейками. Звездочки наполнены для меня смыслом, это намек на девиз Джерри «Целься в Луну, – даже если промахнешься, окажешься среди звезд», – хотя Рита, конечно, никогда этого не узнает. Я для себя это делаю, как бы ставлю его, Джерри, печать, хотя, ставь не ставь, на всей этой истории лежит оттиск его личности, ибо кто, как не он, посадил это зерно в землю. Надеюсь, Рите нравятся звездочки. Надеюсь, она не подумает, что это выглядит как школьная самодеятельность. Я выбираю все элегантное, дорогое. Вкладываю открытки в золотые конверты, потом печатаю цифры, опять экспериментируя со шрифтами. Прислоняю страницу с цифрами к экрану компьютера, рассматриваю их изучающе, надеясь, что какой-нибудь сам о себе заявит. Бог знает что делается в моем усталом от недосыпа мозгу.