Джой, к моему удивлению, смеется:

– А, так вы успели это заметить! Дети вечно его поддразнивают, но вся ответственность за то, что он так не приспособлен, целиком на мне! Уверена, вам это кажется старомодным. Видите ли, – весело продолжает она, – мои сыновья участвуют во всем наравне с женами, и по дому, и с детьми, но мы с Джо другие. Нам так больше нравится. Когда он работал, дом был моей территорией. Я не хотела ее делить. Я мыла, убирала, стирала его одежду, гладила, готовила, ходила за продуктами… Я просто не позволяла ему ни в чем участвовать… да и он не очень-то рвался, ему это было неинтересно. А с тех пор, как ушел на пенсию, он полностью от меня зависит. Очень старается, но ничегошеньки не может найти. – Джой хватает меня за руку и наклоняется ближе. – Не говорите ему, ладно? Но порой, когда меня донимает боль, я отправляю его за чем-нибудь, потому что знаю, что справится он не скоро, а я пока смогу полежать спокойно, чтобы он рядом не суетился. Прости меня Бог!

И мы смеемся, как заговорщицы.

– Знаете, я думала о том, что вы нам сказали про письма Джерри, – задумчиво говорит она. – О том, что они не о смерти. О жизни. Мне бы хотелось, чтобы у Джо были силы жить дальше. Мы с ним не сентиментальны. Не думаю, что ему нужны сладкие любовные письма. Я пыталась их писать… – Джой пожимает плечами. – Нет, это не наш стиль. Чего доброго, он решит, что я совсем на старости лет сбрендила. Знаете, мне хотелось бы, чтобы он читал их и слышал, что это я ему говорю. Но я совсем не писатель, Холли, – качает она головой. – У меня нет воображения.

– Джерри тоже не был писателем, поверьте мне, но он был внимателен. Он знал меня, понимал, а большего вам и не надо. Я думаю, надо представить себе жизнь Джо с его точки зрения – и постараться решить, какой жест или слова утешения хоть как-то помогут ему пережить тяжелые времена. Мы что-нибудь придумаем, не беспокойтесь, – говорю я, а сама вспоминаю.

Вспоминаю, какой никчемной чувствовала себя без Джерри, когда ломалась система отопления или перегорала лампочка в люстре. И дело не в том, что я безрукая, а в том, что у каждого из нас есть свои обязанности по хозяйству. Каждый находит свою нишу, зону ответственности и в ней остается, и часто в своих повседневных хлопотах мы не замечаем, какую роль играют другие, что именно и как они делают. В нашем с Джерри случае я всегда считала, что загружена больше него, – все те же домашние рутинные хлопоты, снова и снова. И только когда его не стало, я поняла, сколько всего я никогда не делала и не знаю, как к этому подступиться. Пустяки, обычные, будничные мелкие дела, благодаря которым движется жизнь. Счет за свет. Пароль к вайфаю. Телефон сантехника. У каждого своя роль, и роль Джой сокращается, что много значит для Джо…

Я подскакиваю, у меня прилив вдохновения.

– Раз уж вы не хотите громогласных изъяснений в любви, то, может быть, сделать ваши письма простыми, но эффективными? Пусть это будет руководство для Джо. Схема, где что лежит на кухне. Список того, что в каком ящике. Где, например, гладильная доска. И как гладить рубашки.

У Джой вспыхивают глаза.

– Какое блюдо у него самое любимое?

– Моя «пастушья запеканка».

«Моя»: все под контролем. Ее дом, ее кухня, ее место. Места для Джо нет.

– Как насчет рецепта и подробных инструкций, чтобы он сам справился с готовкой? И вообще, что вы думаете об этаком пособии по домоводству?

– Мне нравится! – хлопнув в ладоши, восклицает Джой. – Это именно то, без чего он никак не справится, и потом, получится и полезно, и весело. Джо умрет со смеху… нет, пусть просто хохочет… Холли, какая дивная, прекрасная мысль!

– Мне просто пришло в голову, что сама обрадовалась бы хоть одному такому письму от Джерри – прозаическому, про домашние мелочи, – улыбаюсь я. – Ну что? «Рецепты Джой»? Или «Подсказки Джой для Джо»?

Она раздумывает, по лицу ее блуждает улыбка, ей явно нравится там, где странствует ее мысль, и наконец принимает решение:

– «Секреты Джой».

– «Секреты Джой», – с удовольствием повторяю я. – Решено!

Начинаем набрасывать список подходящих идей. Сначала это делает Джой, но у нее сводит пальцы, ручка падает, она массирует запястье, а за ручку берусь я.

Потом я хожу по ее кухне, открываю дверцы и фотографирую содержимое ящиков, а Джой смирно сидит за столом, наблюдает за мной и только указывает на то и это, намечает подсказки, уловки, секреты. Она любит, чтобы у всего было свое, строго определенное место, и объясняет, почему это так, а не иначе. Если что-то не подходит – идет на выброс. Никакого хлама, ничего лишнего, все банки стоят так, чтобы этикетки легко читались. В нашей идее насчет «секретов Джой» нет ничего особо блестящего, но она в точности соответствует тому, как выстроена ее жизнь. Поскольку всякий союз двух людей уникален и неповторим, наша затея проявляет и отражает склад жизни именно этого мужа и этой жены.

Бродя по кухне и беря на заметку все подряд, невольно думаю о том, как вел себя Джерри, когда прикидывал, что мне напишет. Наблюдал за мной и пытался понять, что мне нужно? Обдумывал ли постоянно свой список, радовался ли своей тайне, в то время как я понятия не имела, что у него на уме? Мне хочется верить, что это его успокаивало, и когда ему было больно и тоскливо, он мог отвлечься на тонкости своего тайного плана.

Тут я замечаю, что Джой притихла, перестаю каталогизировать кухню и справляюсь, в порядке ли она.

– Да вот думаю, могу ли я еще кое о чем вас попросить, – отвечает она.

– Ну конечно.

Она лезет в карман кардигана и достает оттуда сложенный вдвое конверт.

– У меня тут список покупок. Вас не очень затруднит? В конверте деньги и список. – Она перехватывает конверт крепче. – Поверьте, мне очень совестно вас просить. Это, правда, очень обременительная просьба. Мои мальчики, их жены и наши внуки. У нас традиция на Рождество. Мы с Джо стоим у елки, а вся семья собирается вокруг нас. Джо вынимает карточку из шапки Санты и выкликает имя, и мы дарим подарки. Мы делаем так из года в год, это семейный обычай. – Джой говорит с закрытыми глазами, будто видит эту картину перед собой. – Малышам очень нравится. Не хочу, чтобы в этом году они остались без наших подарков. Джо не сумеет купить, что нужно, он не знает, чего хочется малышне.

Она открывает глаза и дрожащей рукой протягивает мне конверт.

Я подвигаю табурет и сажусь рядом.

– Джой, до Рождества еще целых полгода.

– Да, конечно. Я же не говорю, что меня здесь не будет. Я просто не знаю, в каком состоянии я окажусь. Медики говорят, что мозг может так сдать, что я забуду, как делать глотательное движение. – Она кладет руку на горло и сжимает его, словно пытаясь это представить. – Паллиативная терапия готовит к концу, но меня ждет будущее с зондом для кормления, надо предусмотреть и как будет питаться моя семья.

Я смотрю на толстый конверт.

– Я понимаю, что моей наглости нет предела, но если бы вы еще завернули подарки и на каждый наклеили этикетку, кому какой, я бы отнесла их на чердак, чтобы Джо их нашел там, когда пойдет за коробкой с елочными украшениями. В порядке «секретов Джой», а? – браво говорит она, слишком браво, словно пытается показать, что ей ничего не стоит сказать это, хотя на самом деле понятно, насколько ей тяжко. То ли пытается замаскировать печаль, которая саднит внутри, то ли на самом деле ко всему себя подготовила. Я-то слышу об этой затее впервые, а она все продумала, представила. Может быть, тысячу раз вообразила себе, как Джо находит подарки на чердаке. А может, выдает этот приподнятый тон специально для меня.

– Хорошо, – почему-то шепотом произношу я, так что приходится кашлянуть. – Но давайте договоримся, Джой. Если здоровье позволит и вы сама сможете раздавать эти подарки, то они спустятся с чердака до того, как Джо их там обнаружит.

– Договорились, – кивает она. – Я очень хорошо понимаю масштаб своей просьбы и очень благодарна вам, Холли. – Она берет меня за руку. – Надеюсь, это не перебор.

Это перебор. Очень даже. Все перебор. Но в то же время почему-то наоборот. Зависит от той версии меня, что берет верх.

– Можно спросить? – Я смотрю на нее, прежде чем продолжить. – Почему вы это делаете?

Она озадачена.

– Теоретически я все понимаю, но хотелось бы знать точно. Потому ли, что вы боитесь, что они вас забудут? Потому ли, что не хотите чувствовать себя выключенной? Потому ли, что не хотите, чтобы они по вам скучали? – Я перевожу дыхание. – И для кого вы это делаете – для себя или для них? Я не только для себя спрашиваю.

Она понимающе улыбается.

– Все, что вы перечислили. И еще многое. Я могу подготовить себя к тому, что мне предстоит, но не могу сдаться до того, как это случится. Просто не могу. Я мать, я всегда думаю на два шага вперед о детях. И хотя у них теперь уже свои малыши, я не перестаю так мыслить – привыкла. Я хочу, чтобы они чувствовали меня рядом, и, наверное, потому, что я еще не сдалась. Я не сдамся. Это единственное, над чем я властна в своей жизни. Не знаю, когда мне выпадет последний нормальный день или последний день вообще, если на то пошло, но я позабочусь, чтобы присутствовать здесь дольше, чем выдержит мое тело. Я хочу жить и делаю для этого все, что можно: лекарства, процедуры, уход, а теперь еще письма и списки. Я могу утратить контроль над своим телом, но контролировать то, что случается в моей жизни, буду. И то, как сложится жизнь моих родных, когда я уйду. Это будет моя последняя победа.


По дороге домой повторяю про себя слова Джой.

Последняя победа.

Смерть не победит. Жизнь продолжается.

У жизни есть корни. Как дерево распространяет свои вширь и вглубь, чтобы добраться до воды и выжить, так же и они: их мощи хватает, чтобы взломать асфальт, выкорчевать все на своем пути. Предела им нет, и сами они неистребимы, в какой бы форме ни предстали. Дерево можно срубить, но нельзя убить то, что его породило, – и всю ту жизнь, которая в нем зародилась.