Но в общем, шуткой-смехом, а глупая вечеринка шла себе и шла (вопрос: куда), заговорили о детях, и я к месту рассказала неописуемый случай, когда еще мелкая Лиза оставалась одна дома с младенцем Павлом, года полтора ему было, и она мне звонит на работу, плачет: «Мама, я задыхаюсь!!!!» «Лиза, Лиза, что с тобой? Что-то съела? Засунула в рот? В нос? Что? Что случилось? Дым? Пожар? Что?» – замираю я. «Да этот малявка в штаны наложил, дышать невозможно, задыхаюсь!»

И тут тонкая Света, сладко улыбаясь, сказала, что вот, например, в Америке меня бы за такое лишили материнских прав, расчленили и закопали по частям во всех пятидесяти штатах, примерно так. Меня как подорвало, доктор. Я вежливо напомнила ей, в какой стране находимся конкретно мы, ну и так далее, не удержалась, понеслось дерьмо по трубам.

Хотя Света еще не знала главного.

«История с фольгой» начиналась классически: звонит мне мелкая Лиза на работу, рыдает.

Мчу домой. В чем дело, в панике ору с порога, а в том, что дочь тайно поедала запрещенные шоколадные конфеты, а младенец Павел так же тайно похитил и заглотил красивую фольговую конфетную обертку, подручный материал для девчачьих «секретиков».

Ребенок Лиза рыдала, младенец Павлик ползал невозмутимо, был бодр, упитан, розов и на тяжелобольного нисколько не походил (пока?!). Тут я, не теряя времени, совершила обдуманный, взвешенный поступок, приличествующий матери двоих детей: трясущимися руками развернула еще две конфеты, запихала фольгу себе в рот и принялась методично жевать. Фольга, зараза, глотаться не спешила. Пришлось пропихивать ее немного пальцем. Пошла смелой и неверной дорогой экспериментаторов и ученых типа Марии Кюри с ее полонием, и кого там еще? Такой врач, заразил себя то ли оспой, то ли чем, чтобы описывать симптомы для человечества.

Через малое время изжеванную Павлом обертку мы благополучно нашли под диваном.

Экспериментатор(ша).

Это я сильно отвлеклась. Да. Сегодня-то.

Пока я в красках обрисовывала Свете ее возможное будущее без, допустим, богатого мужа и двух нянек, дневной и ночной (всякое случается, милая!), Олаф увлеченно читал какие-то сообщения в личном мобильнике и ничуть меня не поддерживал, на что я ему чуть позже деликатно обратила внимание:

– А ты-то что язык в задницу засунул? Твоя Колхозница «письмо счастья» прислала?

– Моя колхозница мне не хамит, по крайней мере, – обиженно ответил он.

Я просто как лампочка. Лампа накаливания, такая простецкая, 100 ватт. Ты ее включаешь – она загорается. И горит. И хоть полгода объясняй ей, пустышке с вакуумом в пустой башке: не зажигайся, мол, дура.

Не гореть она, лампа, может в двух случаях: 1) порвалась нить накаливания, 2) кончился ток.

Выводов отсюда можно сделать много, а можно и не делать.

Я вот не делаю, и ничего.

Вернулась на минуту в зал за сумкой и ушла, не попрощавшись.

Кажется, это называется по-английски. Кстати, сфотографировалась в туалете.


01.00

В автомобиле В. не пахнет дешевой отдушкой с ароматом кокоса, не пахнет дорогой отдушкой с ароматом кожаных сидений и трубочного табака, в автомобиле В. пахнет духами Noa – от меня и какой-то медицинской штуковиной, но приятно – от него.

Сколько я ни втягиваю жадными ноздрями, сколько ни выпускаю невидимых цанговых щупалец из глубин изнасилованного мозга, сколько ни сканирую воздух нагретый и предательский, никогда не улавливаю ни молекулы запаха его жены. Его жены, с полным правом сидящей на этом переднем сиденье, оставляющей на этом подголовнике длинные черные волосы, оставляющей в зеркале круглые черные глаза, оставляющей на подлокотнике теплые изящные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, оставляющей на идеально вычищенном коврике свою выпотрошенную, обсмеянную, пустую душу. У меня у самой такая, я знаю, о чем говорю. Через сорок минут я выйду на своем обычном месте, площадь Революции, пойду в ребенкину школу, забирать сына после занятий, вторая смена, восемнадцать сорок пять, не забыть вторую обувь в мешке от IKEA, нас встретит мой муж, поцелует меня прохладными твердыми губами, а звездный В. развернется и по кругу, по кругу – вернется к общему ужину семьи, кушать лапшу с грибами или борщ. Или бифштекс по-татарски, или селедку в горчичном соусе. Котлеты де-воляй? Яичницу-глазунью?

Смаргивая злые слезы, я роюсь в сумке, я роюсь в сумке так долго, что ехать нам осталось уже около тридцати минут, хорошо:

– Представляешь, – говорю я наконец, откусывая найденное зеленое яблоко, – оказывается, Duran Duran давно уже записали новый альбом, «Red Carpet Massacre», и знаешь, с кем?

– С кем, – отзывается В. через затянутую паузу, он всегда сосредоточен за рулем, и можно себе представить, как он в операционном зале проводит скальпелем по живому телу.

– Нет, ты угадай, угадай, угадай! Ну угадай!

Быстро пережевываю яблоко, стараясь не чавкать свиньей. Его жена накрывает на стол, свежже-выглаженная скатерть имеет полагающиеся складки, пересекающиеся под прямым углом и в нужных местах, полотняные салфетки без единого пятна увернуты фигурами птиц, умница дочь своею волей музицирует за роялем. Кажется, что-то из Ferenz Liszt, пусть, пусть.

– С кем, – без интонаций переспрашивает В.

– Ни за что не поверишь – с Джастином Тимберлейком! Представь, он как-то напился с Саймоном Ле Боном и взялся слушать их еще недоделанный альбом, а потом возьми и скажи: вам как воздух нужен новый Ordinary World, оказалось, это любимая песня его детства.

Снимаю перчатку и сильно щипаю себя за руку. Останется синяк, пусть, пусть. Давно подмечено, что хорошая физическая боль отвлекает мозг на себя.

И.

И.

И?

– Обыкновенный мир? – переводит В., лингвист-любитель.

– Наверное, я не говорю по-английски, ты же знаешь. Просто сама очень люблю Ordinary World и всю жизнь думала, что выше этого уровня они уже не поднимутся, Дюраны. Но иногда очень приятно ошибаться… На пластинке нет ни одной плохой песни, нет даже ни одной слабозапоминающейся, я за сегодня уже раза три прослушала… на работе и вчера еще дома, вечером.

Еще минут пятнадцать.

– Вера, Вера, Вера, – передает какими-то морскими позывными В., – а что мы будем делать через год, два, как думаешь, а?

– Ехать в твоей машине, только она уже будет какой-нибудь ламборджини-дьябло? – предполагаю я, неуверенная в терминах, как бы шучу.

Скользкая тема, как и пол в стеклянном доме, где нельзя кидаться камнями, пословица.

Скользкая тема, как и то, что все останется по-прежнему – складки от утюга, отсутствие запаха в салоне автомобиля, школа моего сына, успехи его дочери. Немного сложно болтать всю эту чушь, очень сложно, но:

– Так вот, а название «Побоище на красной дорожке» они взяли потому, что Саймон Ле Бон считает это отличной метафорой сегодняшней поп-культурной оргии звезд, а Джон Тейлор уверен, что пластинка – это их шедевр…

– Я, – говорит В., не отрываясь, смотрит на дорогу впереди, – не хотел так. Я думал, офигенный секс. Одноразовая гастроль. Я думал, веселая девчонка с фантазиями. Такая покорная, жутко в меня влюбилась, смотрит, слушает, открывши рот. Красиво говорит приятные вещи. Красиво делает приятные вещи. Все легко. Все просто. Все мне нравится. Да, мне нравится – когда просто! Это плохо?

Замолкает, мы чуть притормаживаем на повороте, заворачиваем за угол, и еще раз, скоро приедем, еще минут пять, не больше, или даже четыре, зависит от светофоров. Не надо, В., пожалуйста. Не хватит ли на сегодня боли? Поговорим о музыке? Поговорим? Три минуты.

– Особенно удачными мне показались баллады, – сглатываю я, голос дрожит незастывшим плохим студнем – Box Full O'Honey, She's Too Much, и вот еще Falling Down…

Одна минута.

– И вдруг все становится сложным. Очень сложным.

– Ticked Out – феерический инструментал…

– И очень неправильным. Я так…

– Раздолбанная временем колымага Duran Duran оказалась превосходно оттюнингованной, по самое бэтмобильное…

– Не хочу.

– «Не хочу»…

Приехали. В. останавливает автомобиль у обочины, В. не глушит мотора, В. молчит.

Открываю дверцу, обе ноги одновременно на бордюр, затем деревянное тулово, затем пустая голова. Захлопнуть дверь очень непросто.

Вы верите мне?


02.00

Днем, когда я устроилась в спокойствии почитать новый детектив Элизабет Джордж, пришел ко мне крошка-сын с рассказом о том, что им надо к понедельнику изготовить музыкальный инструмент.

Я озадачилась, плохо себя представляю выпиливающей скрипку или собирающей рояль. Вообще, мало что может так обрадовать родителей, как милые и бесхитростные задания от детских заведений.

Помню, в детском саду у ребенка Лизы был конкурс «Кто лучше нарисует цветок космеи» и выставка «Жар-Птица моей мечты», а у ребенка Павлика недавно закончился карнавал искусств, где он был Чеширским Котом, и требовалась гигантская улыбка, разумеется, совершенно отдельная.

В прошлом году он играл во французском спектакле Часы, и очень хотел, чтобы из него вылетала кукушка.

Знакомая девочка с возмущением рассказывала, что ее дочери-первокласснице велели купить и носить с собой ежедневно немаленькую Красную книгу.

Мелкий Павлик говорил, поедая креветки: «Эх, жалко животных, но они такие вкусные!»

А у нас теперь вот музыкальный инструмент, надо будет подключить Олафа, а то я что-то туплю.

Ну что я, в самом деле, барабан, что ли, смастерю?


02.30

Вернулся с дня рождения Олаф, был тих, виноват, изрядно пьян, прокрался спать.

А я наконец доберусь до Элизабет Джордж? Попробую.

Я, в общем-то, уже давно успокоилась, ничего страшного.

Вот в Антарктиде, например, на Куполе – где минус восемьдесят девять и т. п., совсем нет ветра. А на шельфовых ледниках – там бушуют вьюги просто дичайшие, а морозы значительно слабее. Ну, там, каких-то минус пятьдесят.