С В. мы насочиняли кучу всяких слов и выражений, вот, например, секс как таковой называли: «слияние двух лун», в честь дико идиотского фильма про эротику клоунов, а ежели секс имел место в докторском кабинете – это уже «пятиминутка» или «профессорский обход». Про оральную составляющую процесса говорилось «прекрасно владеть языком», а когда я маршруткой выезжала на свидание, то непременно телеграфировала: «письмо позвало в дорогу».

Если встречались на дежурстве (называлось: «дежурный по станции»), он дожидался меня на ступеньках, тех самых, мраморных, и мы тащились к нему, пешком чуть ли не на сто первый этаж, на ходу он уже начинал разорять мою одежду, расстегивая, например, на каждой ступеньке по пуговице (на шубе) или по два сантиметра молнии (на пуховике), на лестничных площадках мы останавливались для приветственных целований, В. усаживал меня на подоконник, я попирала затылком неизменно прохладное стекло.

Надо было прислушиваться, чтоб ненароком кто не прошел, больные или еще веселее – суровые коллеги В., но по лестнице там мотались редко – пациенты (согласно специфике клиники) часто и передвигались с трудом, а коллеги – банально ленились, пользовались лифтом, впрочем, вечерами вообще было довольно пустынно, вот и чудно.

Обычно к моменту прибытия к каморке В. я уже чуть не путалась в полусодранном нижнем белье, так мы и развлекались, а потом надо было переодеваться в Белый Халат, для хитрой маскировки (под куст).

Причем болтали, болтали постоянно, я вообще не закрывала рта.

Наверное, можете в это поверить, доктор?


01.00

Промелькнула неспящая дочь, испросила денег на проезд и заплатить за лицей, полезла в сумку, полезла в кошелек, выдала.

«А чай?» – не унималось дитя, я отказала, строго объявив, что спать! пора спать! просыпаться в семь!


01.05

Есть теория «черного лебедя»: существуют крайне редкие явления, которые невозможно предсказать, и при их наступлении никакие прогнозы больше не работают; до открытия Австралии считалось – они могут быть исключительно белыми, лебеди, а вот и нет, вот и нет.

Зачем я это пишу-то?

1. Потому что ленюсь писать буклет про ипотечное кредитование для Фединьки.

2. См. выше.


01.15

Ну а что Олаф, что Олаф, вот Вы, доктор, спрашиваете, но все было на тот момент хорошо, можете не верить, но было хорошо, я просто летала из комнаты в комнату, вся из себя счастливая, наполненная, переполненная, проплескивала немного на него, оставался даже доволен.

Я его не разлюбляла, нет, не переставала любить, вот в чем дело. Немного отодвинулась, да. Немного даже и вообразила, что свободна от него. Но это было временно.

Если он и удивлялся чему, то это тому, что я сразу смс-ки удаляю, но я продуманно отвечала, что телефон глючит, память переполнена и т. п.

А то у меня подруга есть, Лидонька которая. Из города на Неве. Она для общения с Любимым Человеком использует альтернативный мобильник, точная копия официального, комар носу не подточит. Мата Хари.

Кстати, обещала ей позвонить, у них еще не поздно.


02.00

Уффф, позвонила.

Лида восторженно повествовала о недавнем свидании с Любимым Человеком, приезжал к ней в Питер, «бабочки в животе», «восторг души», все супер, «но как на карусели, добавила она, – катаешься две минуты, а ожидаешь своей очереди час».

«Летающие качели», рассказ Токаревой. Помню.

Кстати, в этих самых «Качелях» одна героиня говорит другой примерно так: про меня все понятно… если суп поставить на сильный огонь, он быстренько выкипит, и все, а у поляков даже специальное определение придумано: нормальная милошчь, вроде бы так, нормальная любовь то есть.

В Олафа я влюбилась очень сильно. Когда мы познакомились, просто сходила с ума от любви, фонтанировала, извергалась водопадом, сшибала с ног девятыми валами. Мой суп бил ключом, заливая и не умея залить синий газовый огонек конфорки, Олаф пугался страстей и просил пощады, вообще он типичный флегматик, с холериком-маньяком ему приходится нелегко, я понимаю.

В какой-то момент кастрюлька действительно опустела, столовая ложка противно заскребла по железному прогоревшему дну.

Но сварить суп – это задача решаемая, знаете ли.

Если только «на кухне синим цветком горит газ», как верно подметил певец Цой, очень я его ценю.

Лида же сообщила еще, что сфотографировалась для флешмоба в Гостином Дворе и двух питерских ресторанах на Владимирском проспекте.

Я скучливо рассказала ей про открывшийся около нашего дома мусульманский народный магазин, называется «Халяль», там продаются специальные продукты, халяльные, это как кошерные, но на правоверный мотив («мы вас обрежем под любую молитву», – искрометно пошутил президент когда-то). Мне очень-очень нахваливали тамошние беляши, или вот мой сын говорит: «Гуляши», и очень их уважает.

Чувствуя себя идеальной супермамашей, отправилась в «Халяль» за беляшами и прочей снедью. Малюсенький такой ларек, просто нано-магазин какой-то, очень симпатичный, затащилась, как была – в черно-белом шелковом своем платке, долго рассматривала разные специи и здоровскую сине-белую посуду, потом затребовала беляшей и конской колбасы, называется «кызы». Продавец (в прикольной тюбетейке), отвешивая колбасу, неожиданно заговорил со мной по-татарски (?), надеюсь, что все-таки не по-арабски, просто далась диву.

(Наша преподавательница по СовПраву говорила: захожу я в подъезд, и просто диву даюсь! – Кому? – переспрашивали грубые студенты).

В общем, дичайше растерялась, всю жизнь считала себя чисторусскимлицом, подходящим типажом для исполнения песни «гей, славяне», а тут такое. Промямлила что-то идиотское, прыжками выскочила из магазина, овца, теперь буду стрематься туда ходить.

Кстати, так и непонятно. То ли я все-таки страшно похожа на Освобожденную Женщину Востока, то ли беляши – только для (членов профсоюза) шагающих под знаменами Ислама, мне совершенно не положены, и я приобрела их незаконно.

«Тысяча лиц Бентен», недовольно характеризует меня Олаф, а еще он говорит, что меня нет, а есть вот эти самые лица, тысяча, нет, он не читал «Театр» Моэма, где сын критикует Джулию Ламберт: множество ролей, никакого человека.

Полагаю, что это скорее плохо, в школе все дружжно осуждали Душечку. А я тайно восхищалась, не смея выразить вслух.


02.15

Помню, лет в одиннадцать, я вдруг решила, что у меня жутко торчат уши, просто растут перпендикулярно черепу, и долгое время отказывалась снимать шапку в помещениях, на уроках сидела в вязаной-мохеровой-в-полосочку, напоминая медицинских сестер в поликлиниках, они тоже почему-то всегда в шапках, вязаных и мохеровых. Порядочно намучившись и вспотевши, я обратилась к товарищам с вопросом: а действительно ли у меня ТАК УЖ торчат чертовы уши? И тридцать три моих одноклассника ответили: ДА.

Это я к тому, что очень трудно бывает провести хоть какой-то социологический опрос, а иногда хочется.

Одно время я терзала друзей дома, спрашивая, мечтают ли они о сексе с девственницей. (99 % ответили: НЕТ, если точнее, ДА сказал один мальчик, он татарин и живет в Тольятти, что многое объясняет.)

В настоящее время я бы охотно опросила общественность о сексе, в формате «надо любить не себя в искусстве, а искусство в себе».

Вопрос: кого? Я имею в виду мужчин, с девочками-то проблем нет.

Самый неожиданный разговор о сексе я имела с одной из пациенток В., Инга ее звали, красивое имя, похожее на длинную упругую виноградину сорта «дамские пальчики».

Я сразу обращаю внимание на эту молодую жжен-щину, она нарядно и даже кокетливо одета – модная бандана вместо унылого парика, джинсовые шорты с продуманными потертостями, ярко-желтая футболка с принтом «Все там будем», я задохнулась, вспомнив, где мы находимся, и вообще… смело это, я бы не смогла.

Она смотрит на меня с какой-то неприязнью. Черт его знает почему, задумываться мне некогда, я же к В. спешу, на сеанс одновременной игры опаздываю.

…Уже поздно, мне давно пора мчать домой с «уроков французского», я в десятый раз повторяю:

– Нннуу, я пошла.

– Ага, беги, – одной рукой отвечает В., а другой изображает на моей ладони сороку-ворону, которая кашу варила.

– Я ушла, – сообщаю я.

– Ушла-ушла, – соглашается В., сорока-ворона уже вовсю кормит деток.

Неохотно высвобождаюсь и бегу, вприпрыжжку – скачи, газель.

У выхода из отделения сталкиваюсь с Ингой, впрочем, тогда я не знала ее имени. Инга сердито смотрит на меня и резко произносит:

– Если долго всматриваться в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя.

Абсолютно не поняв, в чем дело, козой запрыгиваю в лифт, в памяти крутится ницшенский афоризм: «Идешь к женщине, бери плетку», хорошо, что не произнесла вслух.

В какой-то из следующих визитов Инга снова караулит меня у выхода, придерживает за локоть.

– Извини меня, – говорит хорошим голосом, – наехала на тебя почем зря. Я ведь думала, что ты из этих, как их, во-лон-те-ров…

Выплевывает слоги, как куски яблока с гнильцой, надувает щеки и округляет синие глаза без ресниц:

– Ну, знаешь, «давайте обниииимемся, друзья!» и все такое. Ходят сюда. Наслаждаются тем, что больны не они… В данный момент.

Я молча слушаю. Она отпускает мой рукав:

– А ты ничего, молодец. У тебя с доктором таким-то роман… все девчонки болтают…

Она называет В. по имени-отчеству и весело улыбается.

Рак шейки матки, четвертая стадия. Полгода не могла добиться от врачицы своей районной консультации провести кольпоскопию и взять необходимые мазки, все у вас чистенько, женщина, пусть заходит следующая. Сдаться упорную гинекологиню заставила только убедительная потеря Ингой сознания – прямо в кабинете, у подножия Кресла.

Наверное, уже тогда ничего нельзя было сделать. Но сделали многое. Сложнейшие операции, потому что в процесс был вовлечен уже мочевой пузырь и кишечник, виртуозная многочасовая работа хирургов, кропотливая ежедневная работа Инги.