Сара Билстон - Постельный режим

Чудик она, наша Дженни. Для меня всегда было загадкой, почему такую красотку — у нее огромные карие глаза, мальчишески стройная фигура, длинные, абсолютно прямые белокурые волосы (мои рыжие патлы ни в какое сравнение не идут) — притягивают такие никудышные парни. Я что хочу сказать: мой Майк Новак был тупицей, но у него по крайней мере имелись какие-то перспективы как у медика, а кавалеры Элисон пускай все поголовно отличались умением действовать на нервы, но, как правило, были талантливыми, титулованными или хотя бы симпатичными. Дженни же обладает редким даром влюбляться исключительно в обделенных по части внешности мужиков — чем больше оспин на физиономии, тем лучше, — но при этом обладающих апломбом величиной со знаменитое лондонское колесо обозрения. Явление, по моему мнению, распространенное единственно среди особей мужского пола. Согласитесь, несчастную барышню с целлюлитом, сальными волосами и кожей в угрях вам так с ходу не найти, поскольку она проводит время не иначе как за закрытыми дверями, скрывая лицо под черными очками и широкополыми шляпами. Зато мужик с аналогичными малопривлекательными атрибутами (душок изо рта и запах пота в придачу) будет гордо демонстрировать себя во всех клубах Англии, приударять за каждой девицей, которая, на свою беду, окажется в пределах его досягаемости, и хвастать дружкам, что он ее закадрил.

Большинство девушек, разумеется, опрокинут на урода свою водку с апельсиновым соком, но Дженни — удивительная личность! — скажет себе, что он «всего лишь пытается быть дружелюбным». Дейв — нынешний кавалер — подвернулся ей на вечерних курсах (Дженни озаботилась получением второго диплома социального работника) и, по всей видимости, с самого начала повел себя крайне «дружелюбно». По сути, только это в нем и было привлекательно — целый месяц он таскался за Дженни с преданностью собаки (и с собачьими же гигиеническими навыками, надо добавить). Библиотека, паб, автобусная остановка — назови любое место, рассказывала Дженни, везде Дейв поджидал ее с надеждой во взоре. Лично я призвала бы своего адвоката и по суду добилась, чтоб этому мерзкому верзиле запретили на пушечный выстрел приближаться ко мне, но Дженни полагала, что все это очень мило, и по прошествии месяца решила вознаградить его, пустив к себе в постель. Не то чтоб он очень уж ей нравился, признавалась Дженни, но она считала, что такая собачья привязанность доказывает подлинные чувства. Ее не остановило даже то обстоятельство, что к этому времени парня за неуплату счетов выгнали с вечерних курсов, за неуплату налогов предали суду и за постоянные опоздания вышвырнули с работы в местном кафе. У него «просто черная полоса», с оптимизмом заявила Дженни, «и сейчас ему особенно нужен человек, который верит в него».

Мама винит себя, считая, что заскоки Дженни — результат ее собственного увлечения никчемными мужчинами вроде нашего папы, но я думаю, все не так просто: папа все-таки чистил зубы, мыл голову и не распространял вокруг себя такое амбре. А по мнению Тома, Дженни переживала из-за того, что отец ее бросил, мать все внимание отдавала Элисон и мне, старшие сестры вообще ее игнорировали, вот она и ищет кого-то, кто поставил бы ее в центр вселенной. Ерунда, по-моему. В детстве мне, что верно, то верно, страшно нравилось заставлять сестренок соперничать за мой высочайший интерес. Свинство, конечно. Но разве я первый старший в семье ребенок, который такое вытворял? И Дженни знает, что я ее люблю. Если бы я не уехала в Нью-Йорк сразу после того, как Элисон вышла замуж за досточтимого Грегори Де Барана (предпочитаю называть его так), мы с самой младшей сестренкой по-настоящему сдружились бы.

Только что звонил Том, будет дома через час. Бедняга так нервно пыхтел в трубку («Кью, мне пока никак не выбраться, не сердись, а?»), что я не разоралась, не зашептала убитым голосом, мол, он нужен мне сию минуту, а сказала, что он «может не торопиться». Должно быть, кризис миновал, должно быть, я свыкаюсь с удивительной новой жизнью. Я вроде иду на поправку, через четыре дня приезжает Дженни, в четыре часа забегала Брианна с тремя коробками масляного печенья из какого-то сногсшибательного гастронома в Виллидже[15].

Я как раз собралась заняться обедом — сэндвич с копченой ветчиной и «Чеширским» сыром буквально на полпути ко рту, — когда в дверь постучали и появилась миссис Гианопуло (она же — моя забавная гречанка, она же — председатель общества «Жильцы против сноса») с тарелкой совершенно невообразимой еды. Густой, нежный хумус[16], глянцевитые темно-красные мясные рулетики, аппетитная долма и свежая, еще теплая пита. Все бесподобное, все домашнее! Я растрогалась. Смешно сказать — с тех пор как я перешла на постельный режим, больше всего добра вижу от девицы, которую на работе едва замечала, и от соседки, которую раньше и в глаза не видела.

Я пригласила миссис Г. зайти и перекусить вместе со мной, та помялась и согласилась. Не пойму, сколько ей лет — хорошо за шестьдесят, это точно, — но она весьма привлекательная дама; бывают, знаете, такие симпатичные старики. Отливающие серебром волосы стянуты в узел на затылке, что подчеркивает крепкие скулы, оливкового цвета кожа и золотые искорки в зеленых глазах. Во что одеваться, ей, похоже, без разницы, но, как все южане, она питает слабость к ярким цветам; целыми днями расхаживает в том, что мама называет «слаксами», — широких брюках ярко-розового или оранжевого цвета, в полосатых хлопковых рубашках и веселеньких свитерах ручной вязки. Не тощая, но и не толстая, скорее пухленькая, и очень уютная. И с прелестной улыбкой. Ее присутствие в нашей квартире, в четырех до тошноты знакомых стенах, — все равно что дуновение теплого ветерка. (Она еще и помогла мне прибраться. Точнее, я продолжала валяться на диване и только благодарно ахала, а она носилась по комнате, запихивая в пакеты для мусора конфетные фантики и коробки от готовой жратвы. Удивительно, сколько собирается разной дряни, когда не можешь встать с кровати, чтобы покидать все в ведро.)

После обеда мы разговорились о деятельности общества «Жильцы против сноса». По мнению миссис Г., нескольких порций «Клоракса» и хорошей чистки вполне достаточно, чтобы решить проблему плесени раз и навсегда. Я было начала развивать теорию о том, что «от черной плесени до черной смерти один шаг», но она лишь скептически приподняла бровь. Я поинтересовалась, почему она возглавила инициативную группу, если сама не живет в обреченном доме. Миссис Г. взглянула на меня с укоризной и спросила, что бы сделала я, если бы мои друзья того и гляди могли лишиться крыши над головой. Но мне кажется, дело не только в филантропии, по-моему, она в определенной мере чувствует себя виноватой за решение хозяина снести дом: это ведь она подбила соседей поднять шум по поводу качества услуг, предоставляемых домовладельцем. У миссис Г., как и у большинства обитателей злосчастного дома, фиксированная арендная плата, а домовладельцы не особо любят сорить деньгами, когда речь идет об арендаторах, снимающих жилье в соблазнительном Верхнем Ист-Сайде за крохи от его рыночной стоимости. Неутомимая гречанка написала несколько жалоб на качество услуг и помогла полудюжине приятелей из второго дома сделать то же самое. Она считает, что неожиданный поток жалоб разозлил хозяина и в отместку он выдумал какую-то черную плесень.

Кроме того, она полагает, что наш дом следующий на очереди — снос первого дома, по мнению миссис Г., создаст прецедент, а перспектива лишиться жилья ужасно ее тревожит. Но я ей растолковала, что, если в нашем доме плесени не окажется, строительная компания ничего с миссис Г. поделать не сможет, у нее фиксированная аренда, а потому выселить ее нельзя. С нами — дело другое. Если хозяин захочет перепланировать нашу квартиру, нам придется съехать, как только закончится договор. Но впереди еще целый год, а там — кто знает? Может, к тому времени мы уже обоснуемся в доме с тремя спальнями и сверкающей плитой «Викинг».

В подобных случаях лично я всегда сочувствую домовладельцам. Они всего лишь пытаются заработать на жизнь, как все мы. Но, если верить миссис Г., наш хозяин годами обсчитывал арендаторов, а теперь разослал им письма, в которых с отвратительной надменностью приказывает освободить квартиры в течение недели и предлагает унизительно нищенскую компенсацию. Если здание серьезно пострадало от плесени, объяснила я, жильцам придется выехать, но они, разумеется, имеют некоторые права. Миссис Г. и ее друзья не знают, как им быть. Алексис, внучатый племянник миссис Г., помогал им переводить предыдущие послания домовладельца, но в последнем официальном заявлении и в юридических тонкостях Алексис разобраться не в состоянии.

Ну я возьми и предложи — дернул же черт! — посмотреть этот документ и разъяснить Алексису и миссис Г., что к чему. Я изо всех сил старалась втолковать ей, что в этом деле не собираюсь действовать как их адвокат, но, по-моему, до нее не очень дошло. Я говорю, мол, нужно нанять юриста, который будет официально представлять их интересы, а она таращит глаза: «Я думать, ты есть юрист, нет?» В итоге договорились, что она попросит Алексиса как-нибудь на неделе заскочить с письмом после школы (он учитель истории). Тогда и объясню, что мои советы носят строго неофициальный характер. Я искренне думаю, что не должна ввязываться. Даже если жильцы могли бы мне заплатить, какой из меня, прости господи, адвокат, когда я двадцать четыре часа в сутки лежу на левом боку. И доктора Вейнберг удар хватит, если она узнает.

Неужели миссис Г. использует меня? Может быть. Не исключено, что я горько пожалею о своем предложении, но что мне было делать? Всю последнюю неделю миссис Г. для меня как родная мать — не как моя мать, нет, а как мать, о которой я всегда мечтала. Готовит мне всякие вкусности, с сочувствием выслушивает мое нытье и при этом не достает меня! Именно так, на мой взгляд, ведут себя идеальные матери. Самое малое, чем я могу ее отблагодарить, — объяснить содержание письма.