Сара Билстон - Постельный режим

«Не смотри на черную папку, не смотри на черную папку», — твердила я себе, но если куда и смотрела, то на черную папку. Она приобрела надо мной мистическую власть. Побожиться готова — эта клятая папка только что огнем не пылала там, на стуле возле двери. Возможный доход от арендной платы, исчисляемой по рыночной стоимости (вполне безобидная фраза), теряют тысячи долларов только на текущем ремонте и налогах… Письмо может быть о чем угодно, в который раз напомнила я себе. С минуты на минуту явится курьер, и потом я весь день буду думать, что это про дом наших греков, а оно, может, вовсе и не про него. Примерно без четверти восемь я сказала себе, что лучше прочесть письмо прямо сейчас, убедиться, что к злополучному «греческому» дому оно не имеет никакого отношения, и со спокойной душой забыть про него. Да, так будет лучше всего.

Я откинула плед, доковыляла до стула, открыла папку, порылась в бумагах и вынула письмо. СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА, КОНФИДЕНЦИАЛЬНО — было написано наверху рукой Тома. Собственно, это была распечатка составленного четыре дня назад электронного письма Филу, начальнику Тома. Суть документа (насколько помнится) такова:

Фил,

Валерии теперь все известно, так что у тебя будет твердая почва под ногами. Думаю, Колман Рэндолл (отец) сам объяснялся с ней на прошлой неделе. Он договорился встретиться с Джоном во вторник, речь, по всей видимости, пойдет о судебном процессе по делу о торговом пассаже (однако, зная Дж., можно не сомневаться, что вопрос о ложном обращении в Отдел по ремонту жилищного фонда непременно всплывет).

Советую прихватить с собой Стюарта, он обрисует историю вопроса. Если коротко: Рэндоллы несут серьезные денежные потери из-за квартир с фиксированной арендой на Восточной Восемьдесят третьей; теряют тысячи долларов только на текущем ремонте и налогах, принимая во внимание возможный доход от арендной платы, исчисляемой по рыночной стоимости. Будем предельно откровенны: К. Р. знал, что в последние годы ОРЖФ резко отрицательно относится к просьбам о разрешении на снос недвижимости, он хотел выставить жильцов и за небольшое вознаграждение отправить в бараки. В свое оправдание он все ссылается на дом № 823 на Парк-авеню, а в правовую сторону дела особенно не вникает. Стюарт уверен, что К. Р. откровенно лгал по поводу отношения штата к плесени и мерах, штатом предписанных. К нам он обратился только потому, что жильцам удалось заполучить высококлассного юрисконсульта, и теперь он в ужасе от того, что все дело выходит из-под контроля.

Несомненно, адвокаты жильцов посоветуют им требовать максимума, возможно — штрафных санкций. Прямо скажем, поведение Рэндоллов омерзительно. Я зачитал К. Р. закон о нарушении общественного порядка и поднял вопрос об исправлении ложного обращения в ОРЖФ, для чего необходимо…

В дверь позвонили. Все вернуть на место, быстрее! А руки вдруг будто одеревенели. Непослушными пальцами я торопливо сложила письмо и сунула в договор. Да как же оно все лежало, в каком порядке? Снова звонят, черт, черт! Я запихала всю стопку в черную папку, захлопнула и, расплывшись в самой невинной и очаровательной улыбке, открыла дверь. Лицо курьера выражало кротость и скуку человека, каждый день рискующего своей жизнью на автострадах Вест-Сайда. Не глядя в глаза, я вручила ему папки. Он пробормотал что-то невразумительное и исчез.

И вот я снова одна (мама рыщет по городу в поисках школы йоги), весь последний час предаюсь размышлениям: что именно я выяснила, что мне теперь известно такого, чего я не знала раньше? Шарики у меня в голове ворочаются медленно, словно в густой патоке. Подытожим: Рэндоллы засуетились; письмо, которое я велела Фэй разослать, сработало; жильцам того и гляди на блюдечке поднесут отступные, положенные по закону. Но есть в письме и кое-что поинтереснее. Том «зачитал» Колману Рэндоллу «закон о нарушении общественного порядка». Напомнил ему о нравственном долге. Том считает поведение Рэндоллов «омерзительным».

Вот это уже в духе человека, за которого я вышла замуж. Человек, составивший служебную записку, выражается как юрист, который полагает, что требования Алексиса и миссис Г. обоснованны, что битва справедлива и победа за ними. И за мной, естественно. Но есть и ложка дегтя — я не должна была это читать. Я не должна ничего этого знать, потому как не должна была совать нос в папки мужа. Если Том узнает, что я рылась в его документах, чтобы найти информацию, полезную для моих друзей, он перестанет мне верить. Как я докатилась до такого?

Есть только один выход…

Я только что звонила Тому. Набирала номер, а у самой ни малейшего представления, что сказать. Ту-у… ту-у…

— Да?

— Том, — начала я и осеклась.

— А, это ты, Кью, — сдержанно откликнулся он. — Что ты хотела?

— Я… э-э… просто хотела узнать, получил ли ты свои папки. Курьер приезжал за ними в восемь. Они были на столе, рядом с кухней, — пролепетала я. — Под моими вещами. Под разным бельишком. В общем, я… решила проверить.

— Да. Они у меня. Спасибо.

И долгое, долгое молчание.

— А ты… э-э… приедешь обедать? — Я была близка к отчаянию.

— Нет, не приеду, — сухо сказал он. — Думаю, не получится. Знаешь, Кью, я сейчас страшно занят, сроки поджимают, совсем нет времени. Дома поговорим, ладно? — Он повесил трубку.

Всю свою сознательную жизнь — черт, да с тринадцати лет! — я мечтала создать крепкую и счастливую семью. Знаю, каково это — расти в доме с пустым стулом во главе стола. Знаю, каково это — поставить, по рассеянности, прибор перед этим стулом, а потом, спохватившись, с отвратительным чувством ужаса и стыда убирать его, надеясь, что никто из домашних не заметил. Знаю, каково это — когда твоя мать потухшими глазами смотрит в окно, а на лице у нее написано, что будь ее воля, она предпочла бы болтаться на фонаре. У моего ребенка будет иная жизнь, девчонкой думала я, впиваясь ногтями в собственную руку, глубже, глубже, глубже. Моим детям если и придется жаловаться, то только на то, что родители вечно целуются у них на глазах («Фи-и-и, опять лижутся, сейчас стошнит!»). Но похоже, я управляюсь с семейными делами так же паршиво, как мои собственные родители, — по-другому, по другим причинам, но так же паршиво.

Папа был невысокого роста, не выше 170. Рыжеволосый (доставшееся мне от него наследство) и такой светлокожий, что на запястьях были видны тоненькие синие жилки. Помню, в детстве пристрою голову у него на плече и вожу по ним пальцем. От него пахло лосьоном после бритья и сигаретами «Бенсон и Хедж».

Когда он нас бросил, я ревела каждую ночь две недели подряд. У меня тогда уже была своя комната, и можно было не сдерживаться, младшие сестренки не услышат, не испугаются. Помню, как забиралась с головой под одеяло и в приступе горя рыдала в голос. Как он мог оставить меня с ней? Как мне жить по ее правилам? У папы для меня не было никаких правил, должно быть, потому, что он и сам без них обходился, и жилось так гораздо проще. Его более чем устраивали мои четверки, и он даже не заметил, когда я бросила ходить на занятия по Закону Божьему.

Дня через три после папиного ухода я открыла шкаф для белья и увидела его рубашку в желто-коричневую клетку; она была выстирана и терпеливо поджидала хозяина. Я глазела на эту рубашку минут двадцать. Уселась на выложенный пробковой плиткой пол ванной и все смотрела, смотрела. В голове не укладывалось — папы дома нет, а его рубашка здесь. На следующий день я снова пошла к бельевому шкафу, тайному алтарю моего папы, — и обнаружила, что рубашка тихо-мирно исчезла. Но осталась пустая проволочная вешалка, легонько покачивающаяся от дуновения теплого ветерка.

Первое письмо было маловразумительным.

«Дорогая Кью, пишу, чтобы сообщить, что мне очень жалко, ей-богу, и что я по тебе скучаю, а Джулия шлет тебе привет. Я должен был уйти, понимаешь, ей-богу должен был. Скоро приеду тебя навестить. Целую, папа». Я спрятала письмо в розовую бархатную шкатулку для драгоценностей, которую дядя подарил мне на Рождество и которая стала хранилищем самых дорогих моему сердцу вещичек, а именно одного браслета с брелоками (бесплатный подарок, прилепленный на обложку какого-то еженедельника для девочек), одного серебряного наперстка («фамильная ценность», по словам папы) и всех рождественских и деньрожденских открыток от родителей.

К этим бесценным сокровищам вскоре добавилось второе письмо.

«Дорогая Кью, твой папа попросил меня написать тебе и передать привет. У нас все замечательно. У меня уже восемь учеников, учу их играть на гитаре, а папа перешел в новую группу. Дела у них идут хорошо, хотя недавно они остались без бас-гитариста, а саксофонист вроде хочет податься назад в Бельгию. Мы на днях купили собаку, ее зовут Кейси, тебе она понравится. Приезжай к нам в Брайтон поиграть с ней. Твой отец говорит, что скоро позвонит или напишет. Целую, Джулия».

Меня не особо порадовало, что за папу пишет письма Джулия, но о Кейси я грезила несколько месяцев подряд. Только представить, как мы с ней понесемся по пляжу в Брайтоне! В мечтах Кейси виделась мне афганской борзой с длинной-длинной шерстью или, может, белоснежной пастушьей собакой, и, конечно же, она — сама преданность: кто нас ни увидит, тут же прослезится от умиления, потому что поймет, какая глубокая дружба связывает нас. Она будет ходить за мной по пятам без всякого поводка. Будет спасать утопающих детей по одному моему особому свистку. По вечерам я буду расчесывать ей шерсть, а она будет лизать мне руки и с любовью заглядывать в глаза.

Мама никогда не разрешала нам завести собаку («Слишком много грязи, и я не собираюсь после работы выгуливать окаянную тварь»).

Нечего и говорить, с Кейси мы так и не встретились. Папа ни разу не позвал меня к себе. Писал редко. Джулия время от времени присылала открытки — нескладные, чопорные, куцые, — вот, пожалуй, и все. Каждый декабрь я с мучительным напряжением ждала от них рождественской открытки, каждый год надеялась узнать какие-то новости, обнаружить, что папино отношение переменилось, прочесть что-то вроде: «Кью, пишу тебе, потому что ты старшая и ты поймешь. Я вынужден был уйти, потому что (тут следовала какая-нибудь страшно уважительная причина), но я очень сильно люблю тебя и мечтаю вновь стать частью твоей жизни. Я не перестаю думать о тебе, представлять, как ты, должно быть, выросла. Я хочу снова стать твоим отцом».