— Он еще и туманный рожок, и фонарик, — важно доложила она, — и радио. Очень практично.

50

Полночь

— Нам нужно поговорить, — сказал Том.

Я сидела на табуретке у раковины и чистила зубы. Это было пару часов назад.

Я вздохнула:

— Говори.

И подумала: вот и дождалась. Пришло время. После возвращения из Тусона и Балтимора Том дневал и ночевал в конторе, а заскакивая домой, обращался со мной до того учтиво, что скулы сводило. Я не умею с ним разговаривать, когда он такой. Не знаю даже, с чего начать. Он словно зашторенное окно, запертый склеп, запечатанное письмо.

Том оперся плечом на зеркало умывальника, скрестил ноги, сложил руки на груди, уставился в пространство. Дышал часто и прерывисто.

— Помнишь, Кью, в больнице ты просила меня уйти из «Кримпсона»? Перед моим отъездом у нас была еще одна дурацкая ссора. Я много думал о том, что ты говорила, и… я не готов сделать это. Уйти не готов. Партнерство у «Кримпсона» — важнее для меня ничего нет. И, осознав это… — Он смолк. Прошла целая вечность. — Осознав это, я понял, что…

— Нет, — сказал кто-то.

По подбородку у меня текли мятные пузыри. Значит, это я сказала.

Я отложила щетку и сдернула с кольца в стене пушистое зеленое полотенце. Вытерла рот. В ушах странно шумело, словно распарывали надвое тяжелый занавес.

Том, оказывается, продолжал говорить, я лишь сейчас это заметила. Слов я не слышала, но видела в овальном зеркале на противоположной стене, как шевелятся его губы.

— Я не понимаю, что ты говоришь, — сказала я. — Не слышу. Тебе придется повторить все сначала, потому что, если ты собираешься меня бросить, мне нужно это знать.

Он обернулся и взглянул на меня, в глазах стояли слезы. У него глаза такого же цвета, как мыло в мыльнице, плитка на стене, дверца душевой кабинки. Цвет морской волны, сине-зеленый, мой любимый цвет.

— Бросить тебя? Господи, я… Кью, я вовсе не это имел в виду, по крайней мере… Ох, я сам ничего не знаю. Но какая-нибудь второсортная работа в третьестепенной фирме — не для меня. А это единственная возможность меньше работать и чаще бывать дома. Тебя, может, это и устроит, но меня — точно нет. У «Кримпсона» я занимаюсь важными вопросами с солидными клиентами. Не хочу я всю жизнь, из месяца в месяц, возиться с одними и теми же мелкими проблемами. Не хочу и не могу, прости, Кью. И что нам теперь делать?

— Не знаю, — устало промямлила я. Медленно поднялась. Затем — потому что не придумала ничего другого — повернулась к нему спиной и забралась в постель, как зверек в свою норку.

Том стоял в дверях ванной и смотрел на меня с тревогой и отчаянием. Я натянула на голову одеяло и в горячей, душной темноте закрыла глаза.

— Кью, послушай… пожалуйста… — Казалось, голос звучит где-то далеко-далеко. Я приподняла уголок одеяла. — Я не могу тебе врать. Мы всегда были заодно, и всегда все у нас было по-честному. Ну как можно глядеть тебе в глаза и прикидываться, что мне будет распрекрасно в другой фирме? Как?

Действительно, как? Вроде все правильно, но что-то не сходится. Ах да, у нас же скоро будет ребенок.

— У нас скоро будет ребенок, — глухо пробормотала я из-под одеяла и приподняла его край чуть выше, чтоб видеть реакцию мужа.

— Ну да, ну да. — Он нетерпеливо закружил по комнате. — Я помню, конечно помню. Но это ведь не конец нашей жизни? Это не значит, что мы должны отказаться от всего, что для нас важно? И вообще, поначалу ребенок обо мне и знать-то не будет, какая разница — дома я по вечерам или нет…

— Угу. Но я так разумею: ты уверен, что дома буду я? — воскликнула я в бешенстве, выбираясь из-под одеяла и силясь принять более или менее вертикальное положение.

— Не понимаю, о чем ты, — растерянно отозвался он. — Если честно, вообще в толк не возьму, из-за чего весь шум? Мы же договорились, что возьмем няню. Давным-давно все обсудили. А с няней, ясное дело, мы оба сможем работать…

— Прекрасно. Мы оба на работе, с утра до вечера, каждый божий день, и ребенка не видим вовсе — ты этого хочешь? После всего, что было? После того, как я его носила девять месяцев и три из них провалялась в кровати? И ты думаешь, я просто возьму и уйду, брошу его на чужого человека? На весь день? Ты так думаешь?! — взвизгнула я и для пущего эффекта запустила в него подушкой. — Так думаешь?

— Вообще-то, да. — Он поймал подушку и невозмутимо положил ее на край кровати. — Именно так я и думаю. Все так делают.

— Нет, не все так делают! — заорала я — аж в горле запершило. Голос из-за этого казался придушенным и грубым — чужой, совсем не мой голос. — А если кто и делает, то это ужасно. Детям нужны родители. Не нянька и даже не мама, а родители, понимаешь ты? И плевать на то, что мы с тобой говорили или не говорили сто лет назад! Теперь это не имеет значения, все переменилось, разве ты не видишь? У нас будет ребенок, Том. Пожалуйста, постарайся это понять… — Я заплакала — тихо, безнадежно.

Отчего слезы приходят именно тогда, когда нам больше всего хочется казаться собранными и хладнокровными? Вот и сейчас: всплеск гормонов — и на меня словно опустилась огромная мокрая сеть. Удушающая, безжалостная. Я пыталась содрать ее и не могла. Рыдания теснили грудь, сеть облепила лицо. Я задыхалась.

Муж смотрел на меня напряженными, потемневшими глазами.

— Кью, по-моему, ты не в состоянии здраво рассуждать. Если ты собираешься уйти от «Шустера» и сидеть дома, что ж, давай обсудим, хотя не уверен, что тебе нужно именно это. Что до меня… У нас в конторе полно сотрудников с детишками, и все как-то управляются. Не говорю, что вариант идеальный, но живут люди. Когда могут, проводят с семьей свободное время, надеясь, что дети их поймут. А потом, когда они взберутся по служебной лестнице на самый верх, они все наверстают — с детьми, с женами. И я намерен поступить так же. Потому что твердо решил стать партнером у «Кримпсона». Не хочу огорчать тебя, Кью, но давай уговоримся раз и навсегда — я не уволюсь.

Он повернулся и вышел из спальни.

Сегодня днем смотрела программу Опры на тему «Как построить счастливую семью на всю жизнь». Гости в студии (каждый для надежности положил руку на колено супруга; женщины в трикотажных кофтах, увешанные бусами в несколько рядов, мужчины в брюках со стрелочками) пришли к единому мнению: нельзя забывать про романтику отношений. Помоги мне, Опра, умоляю, потому что, боюсь, понадобится нечто большее, чем канделябр со свечами и прозрачное неглиже, чтобы вернуть мои отношения в прежнее русло.

51

Суббота, 8.30

Час назад я приковыляла на кухню и обнаружила прислоненную к солонке записку. На мгновение мелькнула страшная мысль: вот и все, он ушел навсегда. (Дорогая Кью, я выбираю работу, ребенка расти сама, будь ты проклята.) Но Том всего лишь предупреждал о том, что будет работать всю ночь напролет, и (вовремя спохватился) просил звонить, если что.

Нечего и говорить — не дождется.


Когда жизнь становится невыносима, откройте «Ариэль» Сильвии Платт. Всегда приятно узнать, что кто-то придвигается к краю этой тягучей пропасти ближе, чем ты.

23.00

Пять минут назад неожиданно примчался с работы Том. Смотреть на меня ему явно стоит огромного труда, но он притащил большущий лимонный пирог и водрузил его на стол возле тахты. После чего, коротко бросив, что через полчаса снова надо быть в конторе, скрылся в ванной — принять душ и переодеться.

Не знаю, как это понимать (зато отлично знаю, как поступить с самим пирогом. Уже умяла добрую половину — вкуснотища невообразимая! Тесто легкое, рассыпчатое, начинка тает во рту). Однако что сие означает? Пирог взамен любви?

Ясно одно: это не знак того, что он сменил гнев на милость, не знак возобновления былой близости с прикованной к постели Кью. Он шваркнул пирог на стол, небрежно уронил портфель возле тахты и с сумрачным лицом исчез за дверью ванной.

Я с ненавистью уставилась на портфель. Прямоугольный, из жесткой коричневой кожи, с блестящими бронзовыми замочками. Всегда или у Тома в руках, или рядом с ним, подарок отца при поступлении на работу к «Кримпсону» («Неплохая работенка, сынок, очень неплохая. Но не нейрохирургия, нет, ха-ха!»). Не выношу этот портфель, всегда его терпеть не могла, нет в нем ничего человеческого; постоянное напоминание о непомерной требовательности Питера, о его холодном превосходстве и унизительной снисходительности, с какой он обращается со мной. Думает небось про себя: «Кто она такая? Всего лишь девчонка. В один прекрасный день сообразит, для чего у нее матка, и отправится на кухню, где ей самое место». (Есть мужчины, которые смотрят на тебя и словно раздевают, а Питер сдирает с меня кожу. Под его взглядом я всякий раз испытываю жутко неприятное чувство, точно он меня вскрыл и копается в моих внутренностях — перебирает сердце, печенку, селезенку: хорошо ли работают, отвечают ли его строгим требованиям? Брр.)

И вдруг мне пришла в голову кощунственная мысль. Том работает на врага, по сути, он сам — враг. Что мне мешает открыть портфель (шифр-то я знаю) и пошарить внутри? Поискать документы, касающиеся Рэндоллов. Скажем, доказательство того, что вся история с черной плесенью затеяна Рэндоллами исключительно с целью избавиться от жильцов с фиксированной арендой, заодно и облапошив их.

Задохнувшись от возбуждения, я прислушалась к звуку льющейся воды в душе. Есть еще верных пять минут. Действовать надо прямо сейчас…

Разумеется, ничего подобного я не сделала. Я как-никак юрист, а это было бы абсолютно неэтично. В свадебной церемонии подобная фраза не звучит, но подразумевается: не предавай мужа своего. Вне зависимости от обстоятельств. В болезни и в здравии.