Сара Билстон - Постельный режим

О чем думал Том? Не знаю. Вот до чего мы с ним докатились.

Кесарево сечение — полостная операция. Меня вскроют и вынут ребенка. С одной стороны, вроде и хорошо: я уж начала сомневаться, хватит ли у меня физических сил на роды, после стольких недель без движения. Но с другой стороны, это же тихий ужас! Сестра рожала сама, с мужеством и упорством. Как здоровое животное производит на свет детенышей. Мама тоже обошлась без лекарств и скальпелей. «Что это за женщины, которые слишком хороши, чтобы тужиться?[30] — говаривала она у кровати Элисон. — Куда катится этот мир, не знаю. В наше время мы просто брали и рожали, немножко боли еще никому не повредило. Элисон это понимает, она у нас с характером». Элисон, бледная, измученная, улыбалась ей в ответ, переводила с мамы на меня самодовольный взгляд женщины, выдержавшей проверку на прочность.

— Это было тяжело, мама, но оно того стоит, — добродетельно сказала она. Сигнал мне: я, может, дочка номер два, но я наверстываю.

А я буду тупо лежать пластом и получу своего малыша из рук хирурга. С самого начала все, что касается ребенка, идет у меня вкривь и вкось.

Выйдя из кабинета врача и проковыляв до конца коридора, я бездыханная примостилась на низком железном ограждении, а Том побежал ловить такси, бормоча себе под нос:

— Почему, ну почему нам так не везет? Просто никаких сил… ох. Давай, Кью! — позвал он громче, когда подъехало длинное желтое такси, вернулся за мной, схватил под руку, помог подняться. — Мне надо снова в контору, уйма встреч, весь день расписан. Домой приду к ночи, так что ложись, не жди.

— Еще чего, — холодно отозвалась я и, не оглядываясь, тяжело забралась на заднее сиденье.

Том без слов захлопнул дверцу и зашагал по тротуару.

Минуту спустя мы обогнали его — длинный плащ полощется, голова опущена, взгляд упирается в землю. Загорелся зеленый, водитель прибавил газу. Я смотрела, как удаляется фигура мужа. Походка, которую я обожаю, кудри, которые я, бывало, подравнивала по утрам, когда мы оба сидели нагишом и хихикали, — на затылке покороче, на макушке подлиннее, аккуратные виски. И когда я, вытянув шею, пыталась разглядеть в самом верхнем уголке окна почти затерявшийся в толпе силуэт, мне показалось (или я брежу?), что высокая блондинка в красном костюме задумчиво глянула вслед моему мужу. И я подумала — каждой придет в голову, как когда-то мне: до чего хорош — состоятельный, респектабельный, подходящий по всем статьям, интересно, не женат?..

Со вздохом я откинулась на спинку сиденья. И обнаружила, что скриплю зубами, а когда машина резко тормознула на красный, я так вцепилась в ремень безопасности, что порез на пальце снова открылся. На оконную раму капнула капля крови. Как в сказке «Белоснежка». Или «Спящая красавица»? Быть может, у меня родится ребенок с кожей белой, как снег, и губами алыми, как кровь.

Или я усну очарованным сном, разлученная с родными и с теми, кого люблю, и сон будет длиться сто лет. Ах да, забыла, это уже произошло.

Лотти, моя давнишняя лондонская подружка, недавно прислала сборник сказок — огромный том с танцующими синеглазыми девочками и сгорбленными троллями на обложке. «На долгие счастливые годы сказок перед сном», — размашисто написала Лотти голубыми чернилами на форзаце. Маленькой я обожала сказки. В детстве постоянно пытаешься определить границы реальности и вымысла. Ты не уверен: существуют злые волшебники и феи на самом деле или нет, спускается ли через трубу толстяк с мешком подарков на Рождество, а твои родители — не переодетые ли они колдуны? Сказки заставляют оживать чудеса, и в этом их польза. Люди обращаются в зверей, ударив шапкой оземь. Во мраке, свесив языки, крадутся волки с красными глазами и гастрономической слабостью к маленьким детям. Но недавно я перечитывала сказки и задумалась: какой урок извлекают дети в конце? Для добрых людей все заканчивается хорошо — принцы и принцессы женятся, а злые твари находят страшную погибель. Ребятишкам большего и не надо, но это не совсем точное изображение жизни, не правда ли? Мы учим детей слушаться и хорошо себя вести, обещаем, что тогда, мол, все у них будет замечательно, но с самого начала знаем, что это не так. Дурное случается с нами, несмотря ни на что. Принцы и принцессы могут любить друг друга безмерно, до слез, но это не значит, что жить они будут долго и счастливо.

У меня живот весь в розоватых растяжках. Только за последние сутки их стало на дюжину больше. Глядя на исполосованную кожу, я разрываюсь между ужасом и облегчением; в конце концов, растяжки — это внешний признак развития ребенка. Он точно в порядке, если растет с такой скоростью.

Утром после завтрака приходила в гости Лара. Поначалу я закатила глаза и тяжко вздохнула, когда услышала за дверью ее голос: «Кью, можно войти?», — но затем что-то в этом голосе меня насторожило.

Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы первые подозрения подтвердились: она узнала про измену Марка. Вокруг рта залегли горькие складки, которых раньше не было.

— У меня беда, Кью. — Лара неуверенно остановилась посреди гостиной. — Не знаю, что и делать…

— Присядь, — сказала я.

Как была, в пальто, модном длинном пальто с поясом, она рухнула в кожаное кресло. Сидела сгорбившись, не вынимая рук из карманов, глядя в пол.

Лара самовлюбленная зануда, но мне стало ее жаль. Вид у нее был — краше в гроб кладут. Обычно она стягивает волосы высоко на макушке задорным хвостом, сегодня же большая их часть выбилась из серебряной застежки, немытые, неухоженные космы уныло свисали вдоль щек. Кожа казалась дряблой и старой, как у недоспавшей, уже не юной женщины. Ногти обкусаны, колготки сморщены и перекручены. Лара словно рассыпалась на части.

Все это я разглядела, пока она молчала, — бледный призрак прежней Лары. Наконец она с трудом сглотнула и прошептала, обращаясь к ковровой дорожке:

— Марк вчера вечером сказал, что уходит к другой.

Я не сразу нашлась с ответом и вдруг поняла: да плевать ей на то, что я скажу и скажу ли что-нибудь вообще. Она вся ушла в свое горе.

Лара устало провела рукой по глазам.

— Как оказалось, их связь тянется уже почти год, и теперь он… он хочет уйти к ней, к этой девице, насовсем. А я… Боже, ты, наверное, не понимаешь, зачем я все это тебе рассказываю. Но я подумала… может быть, ты или Том… может, вы поговорите с ним, попробуете убедить, чтоб он остался, чтоб не бросал меня?.. — В воздухе повис вопросительный знак.

Господи помилуй, подумала я.

— Лара, у меня ж нет никакого влияния на Марка. Но если надо, я с ним поговорю. И Тома попрошу, только… только не знаю, захочет ли он, — запнувшись, закончила я.

Она печально кивнула.

— Я особо ни на что и не надеюсь, но я должна испробовать все возможности. До единой. Марк сказал, что переночует в гостинице. Ручаюсь, он был у нее. — Лара произнесла это так, словно у нее пытками вырвали унизительное признание, принудили обнажить раны и выставить передо мной напоказ. — Дети задают вопросы, я говорю: папа в командировке. Не представляю, как им сказать, что он не вернется. — Ее голос, рассыпавшись звенящими осколками, оборвался.

Я молча смотрела, как она плачет. А что еще мне было делать?

Наконец, всхлипнув в последний раз, она торопливо утерлась рукавом и встала.

— Прости, Кью. Тебе, конечно, только этого и не хватало. — Она слабо улыбнулась. — Ты хорошая подруга. Мы, девчонки, друг за дружку горой, верно?

Я в ответ притворно улыбнулась. На душе было паршиво. Разумеется, я не стала сообщать, что у меня уже есть одна подруга — любовница ее мужа. И что я нечаянно воссоединила этих двоих — тоже не сказала. Как я могла?

Я размышляла о Ларе, Марке и Бри, когда позвонила взбудораженная мама — она купила билет на самолет. («Через Интернет, дорогая. Потрясающе! Можно купить все что угодно! И гораздо дешевле, чем в городе, представляешь?») Она также обновила свой гардероб. (Либо считает, что в Америке одежда не продается, либо полагает, что мы требуем от приезжих верха изящества. Трудно сказать, что именно.) И еще накупила чертову уйму путеводителей, поскольку намерена «осматривать достопримечательности». («Я специально завела… где же он, ага, здесь… блокнотик с разноцветными закладками и под голубой записала все места, куда хочу сходить. Послушай, дорогая, и скажи, я ничего не пропустила? Эмпайрстейт-билдинг-ЦентральныйПарк-Крайслербилдинг-МузейИскусств-ВсемирныйТорговыйЦентр-Метрополитен-НьюйоркскаяОбщественнаяБиблиотека-ПлощадьТаймСквер-Сохо-ВестВиллидж-Вестсайд-Гарлем-Бруклин-Бронкс…»)

— А еще, дорогая, — захлебываясь, продолжала она, — когда ты уже будешь на ногах, может, съездим куда-нибудь подальше? Я всегда мечтала побывать в Мэне. Как думаешь, мы сможем поехать в Мэн?

Я сглотнула. Не хотелось остужать этот нежданный энтузиазм, но — Мэн?

— Мам, это очень далеко, — слабо возразила я. — Туда шесть-семь часов езды, не знаю, как это понравится малышу…

— Ты считаешь, так далеко? — Но озадаченность тут же сменилась уверенностью: — Нет, вряд ли. Думаю, ты ошибаешься, думаю, гораздо ближе.

— Но, мам, правда…

— Я совершенно уверена — Мэн гораздо ближе, — решительно отрезала она. (Подумаешь, Мэн, надо будет, она этот штат просто придвинет.) Двух часов вполне хватит. Словом, вписываем Мэн, а там посмотрим. И если останется еще денек, сгоняем на побережье и устроим пикник, у меня в путеводителе описывается одно чудное местечко…

Словом, можно с большой долей уверенности предположить, что мама ждет не дождется своей поездки, хотя и тревоги не вполне отпустили ее. Она приобрела пару эластичных чулок против возможного тромбоза при перелете и маску — вдруг у соседа по самолету окажется грипп («А как же, дорогая! Ведь это может быть не английский грипп! — заметила она с нотками возмущения в голосе. — Несчастные китайцы болеют совсем другим гриппом. А есть еще и птичий… Береженого, как говорится…»). Для ценностей (обручальное колечко из мексиканского серебра и часы — допотопный дешевенький «Таймекс» на матерчатом ремешке) у нее имеется специальный пояс. И наконец (о-о, это блеск!), на случай захвата лайнера террористами мама отправится в полет, вооружившись перцовым аэрозолем.