Сара Билстон - Постельный режим

Утром, когда я проснулась, Тома не было; коврик и простыни исчезли. В кухне кто-то ходил, стучали тарелки, хлопнула дверь холодильника. Я окликнула Тома, но вместо него в дверь сунула голову незваная Элисон.

— Ты проснулась? — засуетилась она, притащила поднос (кто ее просил?) и устроила его на столике у кровати.

Я натянула одеяло до подбородка. Хорошо бы она вдруг снова оказалась на другом конце света…

— Кофе и круассаны тебе и мне, тебе без кофеина, разумеется. Том сказал, что ему срочно на работу, и ушел в половине восьмого. Вернее, умчался, мрачный как туча, в глазах — молнии. Мы поцапались, а? — с наигранной озабоченностью добавила она, усаживаясь в ногах кровати и внимательно на меня поглядывая.

Нечего и говорить, что я все отрицала. Более того, разразилась в высшей степени неубедительным монологом о том, как нас с мужем сблизило ожидание ребенка.

Мы с Томом познакомились около четырех лет назад, теплым воскресным днем на исходе сентября. Дело было в кофейне неподалеку от Вашингтон-сквер. Всего два месяца, как я обосновалась на Манхэттене, и список нью-йоркских друзей и случайных знакомых, с коими надлежало встретиться, еще не подошел к концу. Я обустраивалась на новом месте, обзаводилась новыми связями. Уитни, кузина университетской подруги, оказалась славной, веселой администраторшей рекламной компании, с крошечным бриллиантиком в левой ноздре. (Больше я ее никогда не видела, потому что в ту ночь очутилась в постели с Томом и напрочь забыла всех и все. Полгода спустя бумажка с ее телефонным номером отыскалась у меня в кошельке между чеком банкомата и старым проездным на метро. Но момент уже был упущен.)

Мы с Уитни выбрали столик на солнышке и только собрались насладиться кофе латте, как к нам подвалил мужик лет тридцати с грубоватым римским профилем: нельзя ли ему с приятелем к нам присоединиться? Он ослепил нас чересчур белоснежной улыбкой и, поигрывая чересчур тугими бицепсами, потянул к себе стул. В нашем согласии он не сомневался. Сейчас уж не помню, что сказала Уитни, но отшила она его мастерски. «Римлянин» презрительно пожал плечами, задвинул на место стул и, плюхнувшись за соседний столик, проворчал что-то насчет «закомплексованных телок», чем привел в ужас своего приятеля — с виду спокойного, ладного мужчину с черными кудрями и глазами цвета морской воды, в спортивном пиджаке несказанной красоты. Когда «римлянин» отправился за пачкой сигарет, синеглазый подошел к нам и скороговоркой извинился за приятеля.

Уитни небрежно кивнула. Сомневаюсь, что она вообще поняла, откуда он взялся, я же исподтишка приглядывалась к нему с начала «римского вторжения». Парень был не совсем в моем вкусе, во всяком случае, тогда меня привлекал другой тип: вот уже несколько лет я увлекалась блондинами, по виду скорее мальчиками, чем мужчинами, как правило, сантиметра на три ниже меня и на полгода моложе. А этот — черноволосый, высокий и взрослый; костюм продуман, тщательно отутюжен и недешев. Лет ему не больше тридцати, а уже при деньгах. Бизнесмен или юрист? — прикидывала я. Поразмыслив, решила, что все-таки юрист. Таким мягким, интеллигентным взглядом может обладать только человек, собиравшийся в науку, но по здравом размышлении выбравший профессию, которая дает больше шансов сделать карьеру. Так решила я — и оказалась права.

Это выяснилось несколько часов спустя, на скамейке в Вашингтон-сквер. С Уитни мы распрощались у входа в метро, обменявшись уверениями в дружбе, которым изначально не суждено было сбыться, потому как подружкам врать не положено, а я наврала, что мне срочно нужно ехать на другой конец города. Как только Уитни благополучно скрылась из виду, я развернулась и припустила назад к кофейне, моля всех богов, чтоб он еще не ушел. И боги были милостивы ко мне — я влетела как раз в тот момент, когда он золотым пером «Монблан» ставил кудрявую роспись на чеке. Он поднял на меня глаза, я сделала несколько неуверенных шагов в противоположную сторону, остановилась, улыбнулась и направилась к нему, точно мы давно уговорились о встрече.

— Том. — Он протянул руку доверчиво и учтиво (ужасно трогательное сочетание). — Вы очень красивая. Могу я пригласить вас пройтись?

Помню, как у «римлянина» от удивления отвисла челюсть, помню руку Тома у себя на талии, когда он вел меня через дорогу к Вашингтон-сквер. Помню застывших в молчании шахматистов у входа в парк и оглушительный лай трех дюжин собак, носившихся кругами по собачьей площадке. Помню ребятишек, с визгом плескавшихся в фонтане, и свежий ветерок, с тихим шелестом перебиравший тронутые золотом листья в кронах деревьев. Помню, как украдкой бросала взгляды на загорелое лицо своего спутника, на его длинные ресницы, на тонкие, чуткие пальцы.

Мы сели на скамейку у детской площадки. За оградой взлетала на качелях детвора, снаружи нервно топтались мамаши в узких джинсах от Гуччи. Том снова пустился в извинения. «Римлянин» — его однокашник по Гарварду, старый приятель, сейчас работает у «Мак-Кинси» консультантом по вопросам управления. Вообще-то он с подобными шалопаями компанию не водит, оправдывался Том. Студентом Дэрил был застенчивым «ботаником», сдвинутым на точных науках, но деньги и положение все изменили. Том сказал, что ни за что больше не станет встречаться с Дэрилом, и сказал это с такой милой серьезностью, что я тут же и влюбилась.

К вечеру я уже знала все: какие у них в семье отношения (дружелюбные), как ему жилось в колледже (хорошо), какие у него цели и замыслы (основательные), какой была его последняя девушка (замужняя). Все, что я слышала, только укрепляло мое первое впечатление: передо мной вполне сложившийся мужчина, работящий, свободный. Иными словами — предмет исканий любой женщины. И предмет желаний. Первые три ночи прошли в угаре жгучего секса с налетом садо-мазо. Было немножко стыдно, но мучительно хотелось еще. У меня на горле красовались отметины его зубов, у него на бедрах — следы моих. В нашу четвертую ночь он решил быть нежным. На следующее утро я проснулась с твердой уверенностью, что стану его женой.

Помню, мы уплетали блинчики с черникой, запивая их черным кофе, я вглядывалась в Тома и в мозгу у меня крутилось: а ведь он американец. Тогда я еще сама не уразумела, почему это так важно. Зато много позже, находясь в хорошем подпитии, я заявила одной своей подружке, что у моего парня масса достоинств, но одно непревзойденное: он живет далеко (очень-очень далеко) от моей мамы.

Два года спустя мы поженились. Наша свадебная церемония, несомненно, должна была вызвать мамин гнев и раздражение. Судья, у которого Том тогда служил, расписал нас прямо у себя в кабинете, в присутствии всего двух свидетелей — Марка и моей подружки по начальной школе, которая случайно оказалась в Америке. После чего мы впятером отправились в нашу любимую забегаловку в Вест-Виллидже. В очаге потрескивал огонь, и мы с аппетитом набросились на гренки с корицей. Да разве мама могла такое одобрить? Фи, как неромантично! Вот если б мы тайно бежали (в идеале преследуемые обманутой первой женой)! Или, на худой конец, устроили грандиозный прием, где мамуля распускала бы хвост в свое удовольствие. Последним ее уже порадовала Элисон со своим сногсшибательным венчанием в церкви Св. Маргариты в Вестминстере. А первое, подозреваю, ей устроит Дженни. (Хотя у меня самые серьезные сомнения, что это приведет маму в восторг. В ее представлении тайное бегство с возлюбленным — это залитый лунным светом храм и юный повеса, скрывающийся от гнева аристократической родни, а вовсе не районный отдел регистрации и рябой недотепа по имени Дейв.)

С самого начала Том озадачил маму. До встречи с моим женихом она предпочитала делать вид, что его вообще не существует в природе. Когда мы приехали к ней в Лондон и его физическое присутствие сделало подобную линию поведения бесполезной, она повела себя так, будто он англичанин. Том не пожелал ей подыгрывать, продолжая преспокойно беседовать о политике конгресса и новых назначениях в Верховный суд, и мама решила, что войны не избежать. Она повела широкомасштабное наступление с целью убедить меня бросить его.

— Право, Кью, вот уж никогда бы не подумала, что ты станешь пороть горячку с замужеством, — с деланной озабоченностью округляла она глаза. — Я всегда была уверена, что такая девушка, как ты, повременит с этим делом, пока не встретит настоящего человека. Неужто биологические часики поторапливают?

Ее кампания потерпела крах, мы поженились, однако последние недели меня упорно преследуют некоторые ее слова.

— Он очень красив, но сумеешь ли ты возле него расти? — спросила она, когда я позвонила сообщить, что утром мы поженились. — Мне пятьдесят шесть, Кью, а только-только начинаю постигать, кто я и какая я на самом деле. Прежде у меня не было времени для подобных открытий, твоего отца слишком занимали его собственные мечты и устремления, чтобы помочь мне разобраться с моими. Знаю, ты винишь меня в том, что работа у меня всегда была на первом месте, но кто-то ведь должен был зарабатывать нам на жизнь. Что ж, дорогая, твое поле засеяно, и я очень надеюсь, что твой муж захочет услышать, о чем ты мечтаешь…

— О чем ты мечтаешь, Кью?

Вопрос задала Элисон, когда мы ужинали (увы, вдвоем: Том опять застрял на работе).

Мы жевали остатки с вечеринки (одно это испортит настроение кому угодно), и сестрица бахвалилась какой-то премией, которую недавно получила за абстрактную скульптуру кошки. (Поверьте на слово, с кошкой — ничего общего. Чтобы уесть Элисон, я заметила, что это скорее смахивает на кролика. Элисон, чтобы уесть меня, восхитилась: насколько точно я уловила сложную природу взаимоотношений жертвы и хищника, скрытую в произведении.) Итак: