– Старик не против, что мы вломились сюда?

Опал слабо ему улыбнулась:

– Айвен, это и есть тот мужчина, которого я полюбила.

У Айвена отвисла челюсть. Входная дверь закрылась. Шаги медленно приближались к ним по скрипящим половицам.

– Не может быть! – прошептал Айвен. – Этот старик? Но он же совсем древний, ему, как минимум, восемьдесят лет!

Старик вошел в комнату. Вдруг все его маленькое тело сотряс приступ сухого кашля. Он вздрогнул от боли и медленно, держась руками за подлокотники, опустился в кресло.

Айвен переводил взгляд со старика на Опал и обратно, на лице его было написано отвращение, которое он безуспешно пытался скрыть.

– Он не слышит и не видит тебя. Мы для него невидимы, – громко сказала Опал.

Ее следующая фраза изменила жизнь Айвена навсегда. Два десятка простых слов, которые он слышал каждый день, но еще никогда в такой последовательности. Она откашлялась, и ее голос слегка дрожал, когда она сказала, перекрывая тиканье часов:

– Запомни, Айвен, сорок лет назад, когда мы с ним встретились, он не был дряхлым стариком. Он был такой же, как я сейчас.

Опал смотрела, как чувства на лице Айвена стремительно сменяют друг друга. Растерянность сменилась изумлением, потом недоверием, сожалением, а когда он соотнес слова Опал со своей собственной ситуацией, отчаянием. Его лицо сморщилось, он побледнел и его зашатало. Опал бросилась к нему, чтобы поддержать. Он крепко за нее ухватился.

– Вот что я пыталась сказать тебе, Айвен, – прошептала она. – Вы с Элизабет можете счастливо жить вместе в своем собственном коконе, и об этом никто не будет знать, но ты забываешь, что каждый год у нее будет день рождения, а у тебя – нет.

Айвена начало трясти, и Опал обняла его покрепче.

– О, Айвен, мне очень жаль, – сказала она. – Мне очень, очень жаль.

Она укачивала его, пока он плакал. И плакала сама.


– Я познакомилась с ним при тех же обстоятельствах, что и вы с Элизабет, – объяснила ему Опал позже вечером, когда слезы у него наконец высохли.

Они сидели в гостиной ее любимого Джеффри. А он все так же молча сидел в кресле у окна, оглядывая комнату и иногда разражаясь ужасным кашлем. Опал сразу же бросалась к нему, как будто пытаясь защитить.

Она теребила в руках салфетку, глаза и щеки у нее были мокрыми, когда она рассказывала свою историю, а косички печально повисли вокруг лица.

– Я совершила все те же ошибки, что и ты, – она вздохнула и заставила себя улыбнуться, – и даже ту, которую ты собирался совершить сегодня вечером.

Айвен с трудом сглотнул.

Опал продолжала:

– Когда мы встретились, Айвен, ему было сорок, и мы пробыли вместе двадцать лет, пока это не стало слишком сложно.

Глаза Айвена широко распахнулись, и в его сердце вернулась надежда.

– Нет, Айвен. – Опал грустно покачала головой, и звучавшая в ее тоне мягкость убедила его. Если бы она говорила твердо, он бы ответил ей в той же манере, но ее голос выдавал боль. – У тебя так не получится. – Ей не нужно было больше ничего говорить.

– Судя по всему, он много путешествовал, – заметил Айвен, оглядывая фотографии. Джеффри на фоне Эйфелевой башни, Джеффри на фоне падающей Пизанской башни, Джеффри на золотом песке далеких стран, улыбающийся, здоровый и счастливый, на каждой фотографии в разном возрасте. – По крайней мере, он смог жить дальше и объездить весь мир один. – Он ободряюще улыбнулся.

Опал в замешательстве посмотрела на него.

– Но я была там с ним, Айвен. – Она наморщила лоб.

– О, это хорошо. – Он был удивлен. – Ты сделала эти фотографии?

– Нет. – Ее лицо вытянулось. – Я тоже есть на этих фотографиях, разве ты меня не видишь?

Айвен медленно покачал головой.

– О… – сказала она, изучая их и видя не то, что видел Айвен.

– Почему он тебя больше не видит? – спросил Айвен, глядя, как Джеффри берет пригоршню прописанных ему таблеток и запивает их водой.

– Потому что я уже не такая, какой была раньше, наверное, именно поэтому ты не видишь меня на фотографиях. И он высматривает совсем другого человека. Связь, которая между нами была когда-то, исчезла, – ответила она.

Джеффри встал с кресла, взял трость, прошел к входной двери, открыл ее и встал в проеме.

– Пошли, нам пора, – сказала Опал, тоже вставая с кресла и выходя в коридор.

Айвен вопросительно посмотрел на нее.

– Когда мы только начали встречаться, я приходила к нему каждый вечер с семи до девяти, – объяснила она. – И, обнаружив, что я не могу открывать двери, он обычно стоял там и ждал меня. Так было каждый вечер с тех пор, как мы познакомились. Вот почему он не продал дом. Он думает, что только так я смогу найти его.

Айвен смотрел на старика, который, покачиваясь, стоял, прислонившись к косяку, и смотрел вдаль, возможно, думая о том дне, когда они веселились на пляже или были на Эйфелевой башне. Айвен не хотел, чтобы с Элизабет произошло то же самое.

– До свидания, моя Опал, – тихо сказал старик скрипучим голосом.

– Спокойной ночи, любовь моя. – Опал поцеловала его в щеку, и он медленно закрыл глаза. – Увидимся завтра.

Глава тридцать вторая

В голове у меня все прояснилось. Я знал, как мне надлежит поступать. Я должен был выполнить то, зачем меня сюда послали, – сделать жизнь Элизабет настолько комфортной, насколько это возможно. Но я так увлекся ею, что теперь мне придется помочь ей вылечить не только старые, но и новые раны, которые я сам по глупости нанес ей. Я был зол на себя за то, что все испортил, что вмешался в события, стал их непосредственным участником, что оторвал взгляд от мяча. Гнев вытеснял во мне боль, и я был рад этому: чтобы помочь Элизабет, мне нужно было забыть про свои чувства и вести себя так, как лучше для нее. Что и требовалось с самого начала. Но таковы уроки жизни: их получаешь, когда не ждешь и совершенно не хочешь. У меня впереди еще много-много лет, чтобы горевать о разлуке с ней.

Я прошагал всю ночь, думая о последних нескольких неделях и о всей своей жизни. Я никогда не делал этого раньше – не думал о своей жизни. Она никогда не казалось значимой для моих целей, но, видимо, всегда была таковой. Наутро я обнаружил, что нахожусь на улице Фуксий и сижу на садовой ограде, где больше месяца назад впервые увидел Люка. Розовая дверь все так же мне улыбалась, и я махнул ей в ответ. Хотя бы она на меня не злилась: я знал, что Элизабет злится наверняка. Она не любит, когда кто-то опаздывает на деловые встречи, не говоря уже о свиданиях. Я ее подвел. Не желая того. Не по злому умыслу, а от любви. Представьте себе, каково это – не прийти на свидание с кем-то, потому что так сильно его любишь. Представьте, каково это причинить человеку боль, заставить почувствовать себя одиноким, обиженным и нелюбимым, потому что вы думаете, что так для него лучше. Эти новые правила заставляли меня усомниться в моих способностях быть лучшим другом. Они были выше моего понимания и совсем меня не устраивали. Как я мог учить Элизабет надеяться, быть счастливой, смеяться и любить, когда сам не знал, верю ли еще хоть во что-то из этого? Конечно, я понимал, что все это возможно, но вместе с возможностью приходит и невозможность. Новое слово в моем словаре.

В шесть утра розовая дверь распахнулась, я вытянулся в струнку, как будто в класс входил учитель. Элизабет вышла из дома, закрыла за собой дверь, заперла ее и пошла по выложенной булыжником подъездной дорожке. На ней был темно-шоколадный спортивный костюм – единственный неформальный наряд в ее шкафу. Волосы неаккуратно убраны назад, лицо без косметики, но мне показалось, что еще никогда она не была так прекрасна. Сердце мне как будто стиснула чья-то рука, причинив ужасную боль.

Она подняла глаза, увидела меня и остановилась. Ее лицо не озарилось улыбкой, как обычно. Сердце заболело еще сильнее. Но, по крайней мере, она видела меня, а это – самое главное. Никогда не принимайте как должное, что люди смотрят вам в глаза, вы не понимаете, как вам повезло. На самом деле – нет, забудьте про везение, вы не представляете, как важно, что вас узнают, даже если на вас смотрят сердито. Вот когда на вас не обращают внимания, когда смотрят сквозь вас – вот тогда нужно бить тревогу. Как правило, Элизабет не обращает внимания на свои проблемы, обычно она смотрит мимо них и никогда не смотрит им в глаза. Но, судя по всему, я был проблемой, которая стоила того, чтобы ее решить.

Она подошла ко мне со сложенными на груди руками, голова высоко поднята, глаза уставшие, но полные решимости.

– Айвен, у вас все нормально?

Ее вопрос застал меня врасплох.

Я ожидал, что она будет кричать на меня, не захочет слушать и не поверит моим объяснениям, как бывает в кино, но она повела себя иначе. Она выглядела спокойной, хотя внутри у нее кипел гнев, готовый выплеснуться наружу, в зависимости от того, что я сейчас скажу. Она изучала мое лицо в поисках ответов, которым не поверит.

Кажется, мне еще никогда не задавали такого вопроса. Я думал об этом, пока она разглядывала мое лицо. Нет, было ясно как день, что у меня далеко не все нормально. Я чувствовал себя раздраженным, усталым, злым, голодным, а еще была боль, но не от голода, эта боль начиналась в груди и разливалась по всему телу, отдаваясь в голове. Я чувствовал, что за ночь мои взгляды и убеждения изменились. Убеждения, которые я с удовольствием бы высек в камне, повторял вслух и которым прежде следовал. Как будто управляющий жизнью волшебник безжалостно раскрыл свои припрятанные карты, и в этом не было никакого волшебства, всего лишь простой фокус. Или обман.

– Айвен? – Она выглядела обеспокоенной. Выражение ее лица смягчилось, она опустила сложенные на груди руки, сделала шаг вперед и потянулась, чтобы дотронуться до меня.

Я не мог ответить.

– Пойдемте пройдемся. – Она продела свою руку в мою, и мы ушли с улицы Фуксий.