Сесилия Ахерн - Посмотри на меня

– Когда ты ее видел? – спросила Элизабет. Осознав, что это ее, а не мать отец видел в поле, она испытала одновременно и страх, и облегчение.

– Вчера. – Он улыбнулся, вспоминая. – Вчера утром. Она скоро придет ко мне.

Глаза Элизабет наполнились слезами.

– Папа, ты сидишь здесь со вчерашнего дня?

– Да, но мне тут хорошо. Она скоро придет, и я хочу вспомнить ее лицо. Понимаешь, я иногда не могу его вспомнить.

– Папа, – голос Элизабет понизился до шепота, – с ней в поле больше никого не было?

– Нет, – улыбнулся Брендан. – Только она и мальчик. Он тоже выглядел очень счастливым.

– Послушай. – Элизабет взяла его за руку, ее собственная рука казалась такой детской по сравнению с его огрубевшими пальцами. – Это я была в поле вчера. Папа, это я ловила пушинки одуванчиков с Люком и одним мужчиной.

– Нет. – Он покачал головой и сердито посмотрел на нее. – Не было там никакого мужчины. С Грайне не было мужчины. Она скоро вернется домой.

– Папа, клянусь тебе, это были я, Люк и Айвен. Может быть, ты ошибся. – Она сказала это так мягко, как только могла.

– Нет! – закричал он, и Элизабет вздрогнула. Он посмотрел на нее с неприязнью. – Она возвращается домой, ко мне! – Он пристально посмотрел на нее. – Убирайся! – выкрикнул он и махнул рукой, сбросив ее маленькую руку со своей.

– Почему? – Ее сердце бешено заколотилось. – Папа, за что?

– Ты лгунья! – выкрикнул он. – Я не видел в поле никакого мужчины. Ты знаешь, что она здесь, и скрываешь от меня, – прошипел он. – Ты носишь костюмы и сидишь за столом, ты ничего не знаешь о танцах в поле. Ты лгунья, оскверняющая этот дом. Убирайся, – тихо повторил он.

Потрясенная, она тихо смотрела на него.

– Папа, я встретила мужчину, красивого, чудесного мужчину, который учит меня всем этим вещам, – начала объяснять она.

Он пододвинулся к ней, так что они почти соприкоснулись носами.

– Убирайся! – закричал он.

Она вскочила на ноги, из глаз хлынули слезы, тело охватила дрожь. Комната завертелась у нее перед глазами, и она вдруг увидела все, чего видеть не хотела: старые плюшевые мишки, куклы, книги, письменный стол, то же, что и раньше, покрывало на диване. Она бросилась к двери, не желая, не имея больше сил на это смотреть. Трясущимися руками она нащупала задвижку. Крики отца, приказывавшего ей убираться, становились все громче и громче.

Она толкнула дверь и выбежала в сад, полной грудью вдохнув свежий воздух. Стук в окно заставил ее обернуться. Она увидела отца, сердито махавшего рукой, словно показывая, чтобы она убиралась и из сада тоже. Она толкнула калитку и оставила ее открытой, не желая слышать ее скрипа.

Элизабет мчалась по дороге, изо всех сил давя на газ, не глядя в зеркало заднего вида, испытывая острое желание больше никогда не видеть это место, больше никогда не ездить по этой дороге разочарований.

Она больше никогда не станет оглядываться назад.

– Что случилось? – раздался голос из раздвижной двери кухни. Элизабет, подперев голову руками, тихо сидела за кухонным столом, совсем как озеро Макросс в спокойный день.

– Господи Иисусе, – прошептала Элизабет, не поднимая головы, но удивляясь тому, что Айвен всегда умудрялся появляться тогда, когда она меньше всего его ждала, но больше всего в нем нуждалась.

– Иисус? У вас с ним какие-то проблемы? – Он вошел на кухню.

Элизабет посмотрела вверх:

– На самом деле проблемы у меня сейчас с его отцом.

Айвен сделал еще шаг по направлению к ней. Он умел переступать границы, но это никогда не выглядело угрожающе или назойливо.

– Я часто это слышу.

Элизабет вытерла глаза скомканной салфеткой со следами туши для ресниц.

– Вы когда-нибудь бываете на работе?

– Я все время на работе. Вы позволите? – Он показал на стул напротив нее.

Она кивнула.

– Все время? Так это для вас работа? И я всего лишь еще один безнадежный случай, с которым вам сегодня нужно справиться? – саркастически спросила она, смахивая салфеткой слезу, скатившуюся уже до середины щеки.

– Элизабет, в вас нет ничего безнадежного. Однако вы тот еще случай, я уже говорил вам, – серьезно сказал он.

Она засмеялась:

– Случай, страдающий нервным расстройством.

Айвен погрустнел. Она опять его не поняла.

– Так это ваша форменная одежда? – Она показала на его наряд.

Айвен с удивлением посмотрел на себя.

– Вы носите эту одежду каждый день, с тех пор как я увидела вас в первый раз, – улыбнулась она. – Так что либо это форма, либо вы совсем не признаете гигиену, либо у вас не хватает воображения.

Глаза Айвена расширились.

– О, Элизабет, мне вполне хватает воображения. Может, лучше поговорим о том, почему вы такая грустная?

– Нет, мы всегда говорим только обо мне и моих проблемах, – ответила Элизабет. – Давайте для разнообразия побеседуем о вас. Что вы сегодня делали? – спросила она, пытаясь встряхнуться. Казалось, с того момента, когда она утром поцеловала Айвена на главной улице, прошло несколько месяцев. Она думала об этом весь день, волновалась из-за того, что их видели, но, как ни странно, в городе, где жители узнают обо всем быстрее, чем программы новостей, никто ничего не сказал ей о таинственном мужчине.

Она хотела снова поцеловать Айвена, боялась своего желания, пыталась избавиться от него, но не могла. В Айвене было что-то такое чистое, такое детское, хотя он выглядел сильным и опытным. Он действовал на нее как наркотик: знаешь, что прикасаться к нему нельзя, но когда видишь его, устоять невозможно, и зависимость только усиливается. Когда днем на нее навалилась усталость, воспоминание об этом поцелуе взбодрило ее, и беспокойство исчезло. Все, чего она сейчас хотела, – это чтобы момент, когда тревоги отступают, повторился.

– Что я сегодня делал? – Айвен покрутил пальцами и стал размышлять вслух: – Ну, я сегодня хорошенько разбудил Бале-на-Гриде, поцеловал очень красивую женщину, а остаток дня был не в состоянии делать ничего другого, кроме как думать о ней.

Его пронзительные голубые глаза согрели Элизабет, и лицо ее оживилось.

– А потом я не смог перестать думать, – продолжил Айвен. – Так что я сидел и весь день думал.

– О чем?

– Кроме красивой женщины?

– Кроме, – улыбнулась Элизабет.

– Вам не понравится.

– Я переживу.

Айвен выглядел неуверенно.

– Ладно, если вы действительно хотите знать, – он вздохнул, – я думал о «Добывайках»[3].

Элизабет нахмурилась:

– Что?

– О «Добывайках», – повторил Айвен с задумчивым видом.

– О детской передаче? – спросила Элизабет с досадой. Она приготовилась к нашептыванию нежной чепухи, как в кино, а не к такому скучному разговору совсем не о любви.

– Да, – сказал Айвен, не замечая ее тона. – Я долго и серьезно думал о, так сказать, коммерческой стороне их деятельности. – В его голосе звучало возмущение. – И пришел к выводу, что они ничего не добывали. Они крали. Они определенно крали, и все знали об этом, но никто никогда ни слова не сказал. И разве они когда-нибудь что-нибудь возвращали? Я не помню, чтобы Пигрин Клок хоть раз что-нибудь вернул Отдавайкам, а вы? – Он откинулся назад и сложил руки на груди. – И о них еще делают фильмы – о кучке воришек, в то время как мы… Мы не делаем ничего, кроме добра, но нас до сих пор считают плодом человеческого воображения. – Он скорчил гримасу и изобразил пальцами кавычки. – «Невидимые»! Да бросьте!..

Элизабет смотрела на него с изумлением.

Повисло долгое молчание.

Айвен какое-то время разглядывал кухню, потом сердито потряс головой и снова повернулся к Элизабет:

– Что?

Молчание.

– Ладно, все это не имеет значения. – Он махнул рукой. – Я же сказал, что вам не понравится. Хватит о моих проблемах. Прошу вас, скажите, что случилось?

Элизабет вздохнула. Вопрос о Сирше отвлек ее от непонятного разговора о Добывайках.

– Сирша пропала. Джо, человек, который в курсе всего в Бале-на-Гриде, сказал мне, что она ушла с людьми, с которыми общалась в последнее время. Он узнал об этом от родственника одного парня из этой компании. Ее нет уже три дня, и никто не знает, куда они отправились.

– О! – удивленно воскликнул Айвен. – А я тут разболтался о своих проблемах. Вы сообщили в полицию?

– Пришлось, – грустно сказала она. – Я чувствовала себя доносчицей, но иначе нельзя, ведь она может не явиться на судебное слушание через несколько недель, а я почти уверена, что так и будет. Теперь надо найти адвоката, который представлял бы ее в суде. Конечно, это будет выглядеть не лучшим образом, но ничего не поделаешь. – Она устало потерла лицо.

Он взял ее руки в свои.

– Она вернется, – уверенно сказал он. – Может быть, не к слушанию, но вернется. Поверьте мне. Не надо волноваться. – Его тихий голос был тверд.

Элизабет заглянула в его голубые глаза в поисках правды.

– Я вам верю, – сказала она.

Но в глубине души ей было страшно. Элизабет боялась поверить Айвену, боялась поверить безоглядно, потому что тогда ее надежды взовьются высоко к небу и будут реять на флагштоке у всех на виду. Там они встретят бури и грозы, которые истреплют их, разорвут в клочья и уничтожат.

Она вдруг подумала, что не сможет больше жить с незадернутыми шторами в спальне, снова глядеть на дорогу в ожидании чьего-то возвращения. Она очень устала, и ей хотелось закрыть глаза.

Когда на следующее утро я вышел из дома Элизабет, то решил сразу же пойти к Опал. На самом деле я решил это раньше. Кое-что из сказанного ею задело меня за живое, фактически все, сказанное ею, задело меня за живое. Когда я был с ней, я сам себе напоминал ежа: обидчивый и колючий, все чувства обострены. Смешно, я ведь считал, что все чувства у меня обострены уже давно: я же профессиональный лучший друг, как же иначе, – но оказалось, одного чувства я еще никогда не испытывал. Я не знал, что такое любовь. Конечно, я любил всех своих друзей, но не так, совсем не так, чтобы сердце ухало и замирало в груди, как когда я смотрел на Элизабет, не так, чтобы я хотел быть с ними все время, как хотел быть с ней. И я хотел быть с ней не потому, что этобыло нужно ей, – я понял, что это нужно мне. Любовь пробудила во мне массу эмоций и ощущений, о существовании которых я даже не подозревал.