— Но королю тут же донесут, и тогда все равно смерть!

— Никто ничего не узнает. У меня есть на примете человек, внешне очень похожий на короля в молодости. Он простолюдин и ни о чем не догадается. Просто сделает тебе ребенка, и все. У него детей по всей округе раскидано!.. Одним больше…

— Нет, я не смогу изменить мужу!

— Лучше быть казненной?

— Но как я смогу смотреть в глаза мужу? Нет, я не выдержу и выдам тайну. К тому же может ничего не получиться, и тогда эта измена просто не будет иметь никакого смысла. Нет, Энн, спасибо тебе за заботу, но я не смогу!

— Предпочитаешь погибнуть и потащить за собой нас всех? Король долго не проживет, его врачи говорят, что от силы год-другой, а если ты перестанешь его потчевать своими средствами, то…

— Нет, что ты говоришь?!

— Хорошо, хорошо, лечи сколько угодно, только роди хоть кого-нибудь. Пусть даже девчонку, это даст надежду на последующего сына.

— Ты предлагаешь мне совершить грех прелюбодеяния. Энн, это грех.

Леди Герберт сокрушенно вздохнула:

— Мне надо было предвидеть, что ты лучше позволишь отрубить себе голову и оставить нас нищими, чем пойдешь на сделку с совестью. Об одном молю: не выдай, забудь о том, что я тебе предлагала, если не хочешь видеть меня на дыбе или костре.

— Что ты, как ты можешь опасаться меня?!

— Ваше Величество, позвольте нам с мужем и детьми отбыть в наше имение, чтобы не мозолить Вам глаза и не напоминать о греховном предложении?

— Энн?! Энн! — у Катарины снова из глаз брызнули слезы. — То, что я отказалась совершить прелюбодеяние, вовсе не означает, что я тебя выдам! Как ты можешь так думать.

— Ты выдашь невольно, нечаянно, не желая того.

— Энн, пожалуйста, не бросай меня. Я все время слежу за каждым своим словом и никого не выдаю. Я тотчас забуду о твоих сегодняшних словах, уже забыла, чтобы не проговориться даже ненароком или во сне.

— Хотелось бы верить…


Она действительно ни словом больше не обмолвилась об этом разговоре и не сказала бы о нем даже на дыбе, даже на костре, но прежних доверительных отношений с сестрой больше не было. Это очень плохо, потому что сестра и Кэтрин Уиллоуби — вот две женщины, которым она могла доверять, не опасаясь, что ее слова завтра передадут епископу Гардинеру.

Но при дворе, вернее, в ее свите появилась еще одна женщина, несущая с собой опасность для всех них. Она не только не была связана с Гардинером, напротив, Анна Эскью являлась личным врагом епископа, и то, что королева взяла женщину под свою опеку, превращало в личного врага Гардинера и саму Катарину.

Анна была фанатично предана учению Лютера, причем настолько верила в его правоту, что не считала нужным свою веру скрывать. Генрих, отделив свою церковь от Римской католической, по сути остался католиком, внеся только некоторые изменения в обряды и запретив монастыри. Для него учение Лютера было как красная тряпка для быка, как и для остальных монархов-католиков Европы. Ересь!

А за ересь всегда и везде полагалось жесточайшее наказание. Если упорствующих католиков (да и то не всегда, а только если они открыто не признавали главенство в Церкви короля) вешали, то протестантов сжигали на кострах. И нужно было быть очень смелым либо совершенно безрассудным человеком, чтобы открыто говорить о своей вере.

Анна говорила, она никого и ничего не боялась. За свои проповеди прозванная Прекрасной Проповедницей, Анна Эскью словно ходила по лезвию ножа. Появление ее во дворце в свите королевы даже при том, что Анна не бывала на приемах, вызвало гнев у епископа и страх у многих придворных. Королева играет в опасные игры, можно поплатиться не просто головой, а самой душой, будучи сожженной на площади.

Однако по примеру Анны Катарина тоже перестала бояться и очень быстро убедилась, что зря. Но фрейлины внимательно слушали проповеди Анны Эскью, читали книги, которые та приносила, пряча их в тайниках. Постепенно к новой вере стали склоняться одна за другой фрейлины королевы, их посиделки с рукоделием становились все больше похожими на заседания кружка по знакомству с учением Лютера. Это было смертельно опасно, и если Анна мечтала погибнуть на костре за веру, показав другим пример страдания, то остальные просто не задумывались, относясь, как и королева, к угрозе совершенно легкомысленно.

Рассадник ереси под боком у короля! Такое еще нужно было придумать, но довольно долго никто словно не замечал такой нонсенс.

Но Катарина зря думала, что король слеп и глух, он не вмешивался во фрейлинские дела, однако попытки собственной супруги спорить по религиозным вопросам и вопросам свободы выбора веры приводили его в ярость.

— Терпеть не могу, когда баба лезет не в свои дела. Бабье дело рожать сыновей, а не спорить с мужем!


Обычно король ворчал себе под нос, но хитрый епископ Гардинер сумел вытащить это недовольство на свет, вовремя подсказав, что так и до ереси недалеко.

— Какой ереси?

— Если Ее Величество королева спорит с Вашим Величеством по поводу ваших же актов или биллей, то недалеко и до отрицания данных вами символов веры.

Генрих поморщился:

— Не думаю, что столь серьезно.

— Пока не столь, Ваше Величество…

А ведь он прав, Катарина действительно стала распускать язык, пора ее приструнить.

Разговор с епископом состоялся после спора с супругой, когда, увлекшись, Катарина принялась едва ли ни повторять проповедь Анны Эскью, чем вызвала сильнейший гнев короля. Генрих даже прикрикнул на жену, чтобы занималась своими делами, а не делами Церкви!

Сестра королевы Энн Герберт после этого выговаривала королеве:

— Катарина, разве можно так неосторожно? К чему ввязываться в спор с королем, это опасно, понимаешь?

Анна Эскью смотрела с сожалением. Эти придворные дамы во главе с королевой слишком слабы, чтобы даже просто возражать своим мужьям и мужчинам, что уж говорить о противостоянии церковным догматам? Рядом со столь слабыми женщинами она чувствовала себя особенно сильной и способной на самопожертвование. Она не боялась огня костра, не боялась хулителей и палачей.

А вот Катарина решила покаяться перед мужем, признать, что зря спорила и впредь будет умней. Получилось несколько иначе…


— Ах, Ваше Величество, я вынуждена признаться в содеянном, чтобы вы приняли решение — простить меня или погубить!

Генрих чуть поморщился:

— В чем, миледи?

— Сегодня я навлекла на себя ваш гнев своими неосторожными словами…

Король поморщился еще сильней. Ну что за дура, Гардинер навострил уши, как пес на охоте, сейчас королева выложит все свои крамольные мысли и тогда возможности простить ее, просто потрепав по щеке, уже не будет. Что за языки у этих баб! Сначала болтает о чем ни попадя, а потом еще и прилюдно кается.

Гардинер как-то незаметно приблизился настолько, чтобы не пропустить ни слова из разговора. Ни дать ни взять кошка, выслеживающая мышь, которая неосторожно высунулась из норки! А Генриху вдруг стало безразлично. А может, так и лучше? Все равно жену надо менять, как бы хорошо Кейт ни перевязывала раны, сделать самое главное — родить сына — она так и не смогла.

Но произнести следующую фразу королева не успела, из-за трона выскочил Джон Гейвуд — королевский шут — и протянул Генриху раскрытую ладонь:

— С вас пять фунтов, Ваше Величество.

— Что? — даже отстранился от неожиданного наскока Генрих. — Поди прочь, шут, я разговариваю с королевой!

— Э, нет, сначала пять фунтов! Ваше Величество, по вашей милости я проиграл Ее Величеству королеве десять фунтов. Сейчас она пожалуется и мне придется платить одному, а я не согласен.

— Что за бред ты несешь?!

— Да-да, вчера мы с королевой заключили пари, что вы, Ваше Величество, не поддадитесь и не вступите в спор на философскую тему с женщиной, даже если эта женщина королева, какие бы мысли она ни внушала. Я утверждал, что вы кремень и считаете женщин недостойными никаких серьезных споров. А королева говорила, что сумеет втянуть вас в спор любой ценой. — Джон сокрушенно развел руками. — Правда, цена оказалась слишком высокой — ваше недовольство. Но все равно королева выиграла, а я проиграл по вашей вине. Так что гоните пять фунтов!

На несколько мгновений установилась гробовая тишина, замерли все. Катарина стояла, опустив глаза, и лихорадочно соображала. Шут спас ее, только не подставил ли этим под удар себя? Что, если короля взъярит сам факт заключения пари по его поводу?

Мгновения превратились в часы, замер с протянутой рукой шут, застыла королева, обратился в слух епископ… Гейвуд давно мешал ему, а теперь появилась возможность одним махом вместе с королевой убрать и шута…

И вдруг со стороны трона раздались булькающие звуки, Катарина вскинула глаза и увидела, что король смеется! Постепенно звуки стали громче, а булькающее хихиканье перешло в хохот. Первым пришел в себя шут, он обиженно надул губы:

— И ничего смешного, я в отличие от короля бедный человек, для меня пять фунтов…

Ворча, он отступил за трон.

— В этом вы хотели повиниться, Кейт?

Вот теперь замер Джон Гейвуд. Одним неосторожным словом королева могла погубить его.

— Да, Ваше Величество, простите мне такую глупость. Вы так добры, что часто разъясняли мне то, чего я по своей глупости не понимала, я надеялась и в этот раз на ваше снисходительное разъяснение, но потом поняла, что это вовсе не выглядит спором, и принялась горячиться в том, в чем действительно не разбираюсь, только потому зашла так далеко.

— Вот тебе урок, Кейт! Никогда не рассуждай о том, в чем не смыслишь! А в наказание ты не получишь свои десять фунтов.

Гейвуд выскочил из-за трона и скорчил рожу:

— Правильно, Ваше Величество! Это нечестно, заставлять вас объяснять в тысячный раз то, что и без того разъяснено, и выдавать это за спор!