Марк Антоний вспомнил, что у него есть роскошный подарок для царицы. Ему не хотелось дарить алмаз прежде времени, не потому что жалел, а чтобы не выглядеть нашкодившим мальчишкой, покупающим прощение. Но Клеопатра с самого начала повела себя так, словно и не помнила о его подлости, была приветлива. Даже ласкова, но в объятия не рвалась. Неужели она больше не хочет меня? Неужели нашла кого-то более горячего, сильного, ласкового? Чем дольше тянулась неизвестность, тем горячее становился сам Антоний и на большее он был готов. Консул уже подарил царице все, что та ни просила, кроме Иудеи. Оставался алмаз.

– Я хочу сделать тебе невиданный подарок. Самое дорогое, что только могу.

Какие мысли вызвало бы такое заявление у любой женщины? Что может подарить ей мужчина самого дорогого? Только себя, вернее, брак с собой.

Неужели Марк Антоний готов развестись с Октавией и жениться на ней?! Он признал своими их детей, почему бы теперь не сделать следующий шаг?

Клеопатра улыбнулась, даже забыв о кривых зубах, но Антонию было уже все равно.

– Я приму твой подарок с благодарностью.

– Тогда пойдем.

– Куда?

– Пойдем, пойдем.

Ей понадобилось все самообладание, чтобы сохранить улыбку, увидев роскошный алмаз вместо документа о разводе.

Дурак! Какой же он дурак! Как и все остальные мужчины! Ни один из них никогда не поймет женщину! Подарить драгоценный камень они считают лучше, чем жениться!

Ей очень хотелось плюнуть и на камень, и на самого Марка Антония. А еще заплакать от горя. Нет, он не любит ее, если считает возможным вот так откупаться! Боль сжала сердце так, что потемнело в глазах, горечь разлилась по всему телу, всему существу, душа погрузилась во мрак. Клеопатра осознала, что, как бы ни храбрилась, в действительности приехала в Антиохию в надежде вернуть Марка Антония, того Марка, с которым проводила безумные ночи в Тарсе, который мог бросить все и примчаться в Александрию, забыв обо всем остальном мире.

Нет, перед ней стоял совсем другой Марк Антоний, этот не бросил ради нее ничего, этот все мерил камнями, пусть самыми дорогими. Все существо Клеопатры захлестнуло отчаяние, тут же сменившееся злой уверенностью: нет, дорогой, я получу от тебя то, что хочу я! Нет любви, значит, ты заплатишь мне всем, что я потребую. И земли вокруг Иерихона я тоже получу. А главное – ты женишься на мне и объявишь о разводе с Октавией!

Все это мелькнуло в мозгу Клеопатры мгновенно, она сумела сдержать свои мысли, не позволила им проявиться снаружи, напротив, подняла глаза, полные слез, словно от восхищения:

– Спасибо, Марк! Он великолепен!

Алмаз действительно был великолепен, но если бы сейчас перед ней стоял выбор – любовь Марка или этот камень, она даже не стала бы выбирать, какой драгоценный камень может заменить человеческое чувство?

Алмаз перекочевал в руки царицы. Это был большой желтоватый камень, по форме напоминающий сердце, а по расцветке очень похожий на змеиный глаз. На миг Клеопатре показалось, что камень зло мигнул. Ощущение было не слишком приятным, но царица отнесла его на счет своих собственных мыслей.

И все же она пошатнулась, едва не потеряв сознание. Марк подхватил царицу:

– Тебе дурно?

– Голова кружится…


В Мемфисе юный верховный жрец Петубаст, шедший по своим делам, вдруг остановился как вкопанный, побледнел и схватился рукой за голову.

К нему подошел жрец постарше:

– Что?

– Не знаю… с царицей что-то… очень нехорошее…

Жрец фыркнул:

– Что с ней может быть хорошего? Опять залезла в постель к своему римлянину.

– Нет, там беда…

Но сообщения из Антиохии были неплохими. Встреча у Клеопатры с Марком Антонием прошла прекрасно. Они о многом договорились, Клеопатра получила много земель в подарок… И все же жрец не мог найти себе места, было ощущение, что Клеопатра переступила роковую грань, связалась с чем-то, что приведет ее к гибели…


Сама царица в это время вынуждена была все же уступить Марку Антонию. Клеопатра убеждала себя, что это просто плотский призыв, что, снова став его любовницей, она всего лишь несколько раз переспит с по-прежнему красивым, сильным мужчиной. Понимала, что обманывает себя, но поделать ничего не могла.

А попав в объятия Антония, растаяла, как лед на солнце. Клеопатра могла говорить и думать что угодно, но ее сердце упорно не желало подчиняться разуму. Она любила и ничего не могла с собой поделать. Злилась, презирала и его, и себя, каждый день клялась, что завтра же уедет и больше никогда не вспомнит о Марке Антонии. Но это завтра, а приходил вечер, и Клеопатра снова оказывалась в объятиях подлого изменщика, того, о ком хотела бы забыть навсегда.

Оправдывала себя тем, что нужно готовиться к походу на Парфию. А может, отправиться с ним? Да, жены следовали за Марком в его новые имения, но ни одна не отправлялась на войну. Она была настолько уверена в победе, что принялась… изучать парфянский язык. Марк Антоний хохотал:

– Зачем?!

– Я не хочу, чтобы мне говорили гадости с улыбкой в расчете на то, что я не понимаю.

– Но для этого есть переводчики.

– Однажды к нам прибыл посол, который долго и витиевато говорил, а переводчик, как-то странно улыбаясь, так же долго и витиевато переводил. Отец незаметно сделал мне знак, чтобы послушала. Посол красиво говорил гадости, наслаждаясь непониманием фараона, а переводчик старательно это все исправлял. Каков же был ужас обоих, когда я стала отвечать, укоряя в произносимых непристойностях!

– Их казнили?

– Кого? Переводчика – да, а посла нельзя, он неприкосновенен. Правда, пришлось написать его властелину о происшествии, думаю, он пожалел, что его казнили не мы.

– Хорошо, учи.


И вдруг…

– Я беременна.

– Снова надеешься, что я никуда не пойду?

– Нет, на сей раз не пойду я. Олимпа твердит, что мне нужно беречься, опасно подвергать себя и ребенка таким испытаниям, как тяжелая дальняя дорога. Мы будем ждать тебя в Александрии, но до Евфрата я провожу.

Сказала так, чтобы не осталось сомнений в его возвращении в Александрию.

– Ты должен на мне жениться.

Найдите мужчину, который спокойно отнесется к такой фразе. Если просит выйти за него замуж сам, одно дело, но требование жениться вызывает в любом мужчине страстное желание этого избежать, даже если несколько минут назад он сам мечтал объявить женщину женой.

– Все очень просто, я не могу отправить египетские войска непонятно с кем, они просто не пойдут с тобой, а мое правительство не даст денег на поход.

– А если я женюсь, то сможешь?

Он постарался, чтобы ехидство не слишком прозвучало в голосе, Клеопатра не смутилась:

– Если мы объявим о женитьбе, то ты станешь супругом царицы Египта.

– Фараоном?

– Нет, чтобы стать фараоном, нужно плыть в Мемфис. Просто супругом.

– Царем?

– Сказала же: просто царствующим супругом. Это тебя не обязывает ни к чему, даже к необходимости жить в Александрии. А детей ты признал.

Марк Антоний с облегчением вздохнул, когда тебя ни к чему не обязывают, всегда приятно. И тут же вспомнил:

– Но я женат. Чтобы развестись с Октавией, нужно разрешение сената, его никогда не дадут.

Клеопатра поморщилась:

– Ты женат по римским законам. Египту нет дела до них, как и Риму до египетских. Наш брак будет признан в Риме?

– Нет, потому что я не разведен.

– Тогда что тебя беспокоит?

– Октавиан взъярится.

– Ты боишься Октавиана?

– Нет. А для Востока я буду твоим супругом?

– Да, конечно.

– Согласен.

«Попробовал бы отказаться! – мысленно фыркнула Клеопатра. – Не получил бы ни единого сестерция и ни одного солдата!»

Свадебные торжества были весьма скромными, особенно если вспомнить, какие пиры умела устраивать Клеопатра. И все же Марк Антоний понимал, что это не из-за внезапной скупости или потери любви к роскоши, она стала серьезней и взрослей, теперь перед Антонием была властительница с чувством собственного достоинства, временами даже надменная. И он не знал, рад ли такой Клеопатре.

Та, прежняя, с которой предавались любви в Тарсе или ходили по кабакам в Александрии, была доступней и проще, эта словно снисходила до него, милостиво позволяя ему любить себя, а себе отвечать на эту любовь.

Но Марку была нужна и Клеопатра, и особенно ее воины и деньги. Без поддержки Египта против Парфии войну не стоило и начинать.

Клеопатра добилась своего, он отдал ей часть Иудеи, причем самую благословенную, плодородную ее часть – вокруг Иерихона. Царицу привлекали тамошние плантации благовонных растений, дававшие хороший доход. Ей пришлось сильно поднажать, чтобы получить эти земли.

Дело в том, что царь Ирод был поставлен над Иудеей самим Антонием вместе с Октавианом и всегда поддерживал Рим против собственных соседей. Сместить Ирода значило получить новые проблемы с Октавианом и заработать у себя за спиной на время похода в Парфию врага, что опасно вдвойне. Но Клеопатра хитро улыбнулась:

– Мне не нужна вся Иудея, я с ней не справлюсь, достаточно будет окрестностей Иерихона.

Марк Антоний мысленно ахнул: знает что просить!

– Почему ты решила, что Ирод отдаст тебе эти земли?

– Отдашь ты, а Ирод согласится.

– Почему ты уверена, что Ирод согласится?

– Потому что я знаю о нем кое-что такое, что он не посмеет мне возражать…

– Что такого ты знаешь?

Антоний помнил, что во время восстания в его собственном царстве Ирод вместе с семьей прятался в Египте, Клеопатра его хорошо принимала и даже предлагала встать во главе ее войска, но тот отказался, мечтая вернуться в Иудею. К тому же египетская царица подружилась с тещей Ирода Александрой и во всем ее поддерживала даже против зятя. Особенно против зятя, можно сказать.

Ясно, что именно от Александры Клеопатра и знает нечто компрометирующее царя Иудеи.