– Ты стащила ключ, поехала одна в студию, подобрала из кровавой лужи отрезанную кисть и привезла ее домой. А ключ специально оставила в незапертой двери студии. И потом ты делала вид, что ничего не случилось! Как мне к этому относиться? Это моя Леночка, которую я знал больше года, – милая, любящая, ласковая и немного наивная?

– Как он воскрес? – сухо спросила Елена, будто и не слыша причитаний Лосева. – Он сделал себе двойника? Я угадала?

– Да. Ты убила его фотодублера.

– Я не убивала! – закричала она так, что Федор вздрогнул. – Я хотела расправиться с этой мразью, но в последний момент поняла, что не смогу! Я не смогу… убить! Даже его!

– А меня ты тоже ненавидишь? – спросил Лосев, как и она, переходя на крик. – За что? Скажи, за что? За то, что я встретился на твоем пути? За то, что полюбил тебя?

– Я?! – Елена задохнулась. – Ненавижу тебя?! Я ненавижу себя! Себя, понимаешь?

– Ты никогда не любила меня, – процедил сквозь зубы Федор, – тебя нет. Уходи из моей жизни!

Елена отклонилась и, замахнувшись, хлестко ударила его ладонью по лицу. Потом – еще и еще. Лосев не защищался. Он зажмурился от красных вспышек, почти не чувствуя боли. Стало вдруг очень легко дышать, и на живот тяжело закапали теплые горошины.

– Из твоей жизни? – повторила она, едва справляясь с кривящимся лицом. – А кто вернет мне МОЮ жизнь? У меня было все – родные, дом, мечты! Никто не знает, что такое – быть ВТОРОЙ! Когда все хорошее в жизни уже досталось другой – НАСТОЯЩЕЙ. Кто так распорядился? Этот негодяй Камолов? Этот полубог, который научился создавать органические копии, думая, что создает людей?! Кто так распорядился, что не только жизнь, а душа, чувства, любовь – все это досталось не тебе только потому, что ты – ВТОРАЯ, что ты – РЕПРОДУКЦИЯ?! Да, ты прав: меня нет. Меня давно уже нет нигде. А теперь меня нет и в твоей жизни.

Елена остановилась, переводя дыхание. Федор открыл глаза и вдруг заплакал. Тело его вздрагивало, а слезы бежали и бежали по щекам, по носу, сливаясь со струйками крови.

– Уходи… – выдавил он наконец. – Я… я ничего не сделаю тебе.

– Жаль, – сказала она. – Лучше бы ты убил меня. Я никогда не буду счастливой! Я обречена страдать!

– Это потому, что ты ненавидишь. Нельзя жить ненавистью.

– Если бы я была НАСТОЯЩЕЙ, у меня бы было все для счастья – мой город, мама, дочка и моя любовь!

Она встала и направилась к выходу. Федор беспомощно смотрел ей в спину, понимая, что все кончено.

– Лена! – крикнул он, и сердце сжалось от звука такого родного имени. – Знай: если ты уничтожишь настоящую Елену, то и сама проживешь не более года. Мне сказал профессор, который изобрел для Виктора эту чудовищную программу, что копия не может жить, если нет оригинала.

Елена вскинула голову и горько скривилась в усмешке:

– Да я и так мертва!

– Ты слышала, что я тебе сказал? – делая усилие над каждым словом, выкрикнул Федор. – Не убивай… Елену!

– Ах, если бы я могла убить ее! Я не раздумывала бы ни минуты. Но она виновата лишь в том, что счастлива. И это – ее жизнь. А у меня – моя… – Она вернулась к столу и наклонилась к Лосеву, упершись обеими руками в липкую клеенку: – А ты слышал, Федор, что я тебе сказала? Я никогда и никого не смогу убить!

– Камолов видел, как ты в ночь убийства выходила из студии, перепачканная в крови.

Елена стукнула рукой по столу:

– Я не убивала! Я пришла ночью в студию, чтобы в последний раз поговорить с ним. Я хотела, чтобы он оставил меня в покое. И тебя… Да, я ненавидела этого человека, но я не убивала его! Когда я вошла, он лежал в луже крови. От неожиданности и страха я оступилась и упала прямо в эту липкую лужу. А потом – бросилась бежать. На улице я опять упала, потом еще… – Она перевела дыхание. – Кто бы он ни был, этот убийца… Он свершил правосудие. Расправился с негодяем. А вот это… – Елена порылась в сумочке, – я нашла в фотостудии, когда мы там были с тобой последний раз. – И она выложила на стол перед Федором какой-то предмет, завернутый в носовой платок.

У Лосева все плыло и качалось перед глазами. Сделав усилие, он выдавил:

– Лена…

– Прощай, – сказала она. – И прости, что я была в твоей жизни.

Елена посмотрела на Федора, словно стараясь запомнить его, потом решительно вышла в коридор и открыла замок входной двери. На пороге она помедлила. Казалось, она ждала, что Лосев окликнет ее. Но он молча сидел на стуле, закрыв глаза. Она качнула головой, прерывисто вздохнула, быстро вышла и захлопнула дверь.

Федор еще некоторое время сидел неподвижно. Потом встал, подошел к окну и долго смотрел в никуда, в стеклянное варево умирающего дня, похожего на него самого.

Он уже не знал, что Елена добралась рейсовым автобусом до лобнинского аэропорта и взяла билет на первый попавшийся ближайший рейс – до Самарканда. Ей было все равно, где начинать жить заново.

В этот же вечер пропал из театра и Юрик Нивин.


Лосев заснул прямо за кухне, погрузив лицо в сложенные на столе руки. В эту последнюю ночь безумной недели ему приснился странный сон.

Какие-то важные люди в черных костюмах пришли к нему домой. Они бродили по комнате, озабоченно рылись в вещах Федора, заглядывали в ванную, шарили под раковиной.

– Кто вы? – испуганно кричал Лосев. – Что вам здесь нужно?

Один из пришедших, совершенно лысый, с портфелем из крокодиловой кожи, строго качал головой:

– У вас сохранилась картина из коллекции художника Вениамина Страхова «Мальчик в большом городе»?

– Да, – растерянно отвечал Федор, – Страхов подарил мне ее как своему лучшему ученику. Она всегда со мной.

– Надо отдать, – решительно отрезал лысый. – На аукционе за нее можно выручить большие деньги.

– Я не отдам! – сопротивлялся в отчаянии Лосев. – Это единственная память о моем учителе!

Он со страхом следил, как люди в костюмах переворачивают вещи, двигают мебель, вытряхивают на пол содержимое полок и антресолей. «Только бы они не догадались заглянуть на шкаф, – думал он, сжимая от волнения пальцы, – только бы не искали на шкафу!»

Но угрюмые визитеры знали свое дело хорошо. Не прошло и десяти минут, как они извлекли картину в простеньком багете из-под рулонов миллиметровой бумаги, сваленных на шкафу.

Лысый водрузил картину на кухонный стол и, вооружившись невероятных размеров лупой, склонился над холстом, причмокивая и громко сопя.

– Не смейте! – кричал Федор, но его крепко держали черные руки.

Наконец лысый выпрямился и вздохнул разочарованно:

– У-у! Да это репродукция! Копия. Да-с…

– Какая репродукция? – бился в стальных объятиях Лосев. – Это подлинник! Страхов сам подарил мне его!

Лысый презрительно фыркнул:

– Я много лет занимаюсь коллекционированием. И уж поверьте, оригинал от копии сумею отличить всегда!

– Не может быть! – Федор чуть не плакал. – Значит, мне ее подменили! Значит, это вы мне ее подменили только что!

Люди в черном били Лосева по лицу, но он не чувствовал боли. Только голова гудела, как тяжелый колокол.

Лысый приблизил к глазам Федора свои мокрые губы и пронзительно зашептал:

– Попрощайтесь с картиной Страхова навсегда! Рисуйте лучше своего Эстея! А мне – кофе, пожалуйста!


– А мне – кофе, пожалуйста! – требовал внизу, под окнами, ранний посетитель кафе «Горизонт».

Лосев поднял голову и поморщился: какой жуткий сон! И голова болит и гудит, как тяжелый колокол. Еще через мгновение Федор вспомнил все события вчерашнего вечера – и разговор с Виктором, и объяснение с Еленой. Комок опять подступил к горлу. Лучше бы все это было сном.

Какое-то время Лосев ходил взад-вперед по квартире, не зная, с чего начать. Теперь ничто не мешало ему осуществить давно решенное и ничто более не держало его в этом городе.

Он приставил к шкафу скрипучий стул, забрался на него и решительным движением скинул на пол рулоны миллиметровой бумаги. Его рука, цепляя занозы, шарила по шершавой поверхности шкафа, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. КАРТИНЫ НА МЕСТЕ НЕ БЫЛО!

У Федора разболелась голова. Напомнила о себе недавняя рана, полученная в фотостудии. Он сел на стул и беспомощно огляделся. Потом упал на колени и на всякий случай заглянул под кровать, хотя и так знал, что картина могла быть ТОЛЬКО НА ШКАФУ.

Он долго сидел посреди комнаты на полу, ничего не понимая, да и не пытаясь понять. Маленький мальчик навсегда потерялся на улицах шумного ночного города, среди холодных, сверкающих витрин и чужих, бессердечных людей…

Федор вымыл посуду и подмел пол. Потом достал со шкафа дорожную сумку и покидал туда не глядя все, что было на полках. Он достал из кармана простенькое потертое портмоне и вытряхнул его содержимое на кровать. Потом извлек из-под телевизора маленький целлофановый пакет с мятыми купюрами и тоже высыпал их на кровать, в общую кучку. Несколько раз он пересчитал деньги и досадливо крякнул. «Попрошу хозяйку немного подождать с оплатой за квартиру, – решил он. – Через месяц вышлю все сполна».

Лосев убрал деньги в портмоне, сел на кровать и огляделся. Взгляд его упал на фотографию в рамке. Ту самую. Из фотостудии. Он взял ее в руки, с болью вглядываясь в счастливые лица, и бросил на пол. Еще некоторое время Федор повозился с ключами, снимая ненужные с колечка и выкладывая их на телевизор. Прихватив самый маленький ключик, он спустился на первый этаж к почтовому ящику, вытряхнул ворох газет и буклетов и обнаружил белый запечатанный конверт. Федор повертел его в руках. На нем не было ни адреса, ни имени, ни даже инициалов. Лосев вернулся с конвертом в квартиру, распечатал его и, обнаружив несколько сложенных листов бумаги, исписанных неровным почерком, присел за стол.


Гаев чувствовал прилив нервного возбуждения. Он не был готов к тому, что дело об убийстве Камолова завершится таким странным и удивительным образом. Нагромождение событий и фактов оказалось ненужной шелухой. Она рассыпалась и разлетелась в мгновение ока. Хотя признание незнакомца и не являлось по закону доказательством его вины, следователь вздохнул с облегчением. Свою работу он знал хорошо. «Еще месяц, от силы – два, и дело будет в суде, – размышлял Гаев. – И ни одному Лосеву не удастся его развалить или запутать».