Может быть, он действительно так сильно хотел видеть Скарлетт?..

Окно в ее спальне не горело – также, как и в кабинете самого Ретта.

Это было довольно странно – в такое время она еще никогда не ложилась спать.

Он нащупал в кармане своего плаща связку ключей и привычным движением открыл дверь… В нос сразу же ударил запах пороховой гари, давно уже позабытый Батлером – еще со времен той войны.

Не раздеваясь, он направился в сторону спальни Скарлетт…

Он спешил…

* * *

Скарлетт лежала в полнейшей темноте, если не считать желтого электрического света, падавшего на подоконник и на пол из соседнего дома.

Ее знобило.

И вновь на нее нахлынули эти ужасные, невыносимые видения…

Ее родная Джорджия…

Безбрежные, недавно вспаханные поля.

Да, она узнает эти места, она прекрасно все помнит – это сразу же за речкой, неподалеку от наделов несговорчивых Макинтошей, которые никак не хотят продавать свой мизерный участок ее отцу…

На горизонте полыхает закат – такой же алый, как свежая кровь…

Свежая кровь?..

Но почему эти воспоминания преследуют ее так неотступно?..

Да, она знает, что имеет в виду – кровь этого мерзкого животного, на которое променял ее Ретт…

Но ведь тогда, в Таре, не было ни этого горностая, ни даже Ретта…

Тогда еще не было…

Огненно-красное солнце опускается за высокий холмистый берег реки Флинт, багряный закат окрашивает свежие борозды красной глины еще более густым багрянцем…

Она в полном одиночестве бредет по дороге, но почему-то не в Тару, а в обратном направлении… Почему она идет туда?..

Непонятно.

Рядом с дорогой растет большое дерево – в его тени свежо и прохладно…

Ей так хочется остановиться тут, присесть, но она знает, что надо дойти еще до захода солнца?..

Куда дойти?..

Для чего, с какой целью?..

Она и сама не знает ответа на эти вопросы… Она – одинокий путник, она в полном одиночестве идет в западном направлении, на заходящее солнце…

Одинокий…

О, какое страшное слово…

Но вдруг… Внезапно кто-то окликает ее – она резко оборачивается. Перед ней стоит Ретт, да, ее Ретт, не тот, с которым она теперь живет в этом пустом и холодном доме, а тот, которого она любила когда-то всем сердцем…

Впрочем, почему любила?.. Она ведь и теперь любит его – чтобы он ни сказал ей, она знает, что он обманывает ее или обманывается сам. Да, он прав: чувства, а особенно такие – действительно очень тонкая субстанция, они необъяснимы… Понятно только одно: она будет любить его до самого скончания дней…

«Скарлетт!..»

Это Ретт зовет ее…

О, мой любимый…

Скарлетт открыла глаза и увидела своего мужа… Нет, на этот раз это была не мечта, не видение – перед ней действительно стоял Ретт Батлер…

– Скарлетт, я, наверное, разбудил тебя?.. – спросил он.

Она попыталась поднять голову с подушки, но силы оставили ее. Ретт?..

О, Боже, неужели это действительно он?.. И он сам зашел в комнату, он хочет ей что-то сказать… Неужели это не сон?!

Ретт, не снимая плаща, подсел на кровать и, отвернувшись, произнес – голос его прозвучал как-то глухо:

– Скарлетт, я хочу поговорить с тобой… Я должен поговорить с тобой очень серьезно…

Она облизала пересохшие от волнения губы.

– Да… Ретт, не сердись на меня – я сделала это… Я сделала…

Он участливо наклонился к ней корпусом.

– Что, дорогая?.. За что я должен сердиться на тебя?..

Она закрыла глаза и произнесла:

– Я убила его…

Батлер мягко улыбнулся…

Какой-то там горностай?.. Она убила его?.. Правильно сделала!.. Какое, впрочем, все это теперь могло иметь значение?!…

Он продолжал:

– Ладно, ладно… Ты поступила так, как и следовало… – Он хотел добавить, что и сам заслуживает смерти, но вспомнив свой спектакль с пистолетом в кабинете, проникся к себе таким отвращением, что сразу же замолчал…

После небольшой паузы Скарлетт спросила:

– Ты не сердишься на меня?..

– Нет, нет, что ты!.. Это ты должна на меня сердиться!.. – Он тяжело вздохнул, после чего произнес: – Я хотел поговорить с тобой совершенно по иному поводу… Ты выслушаешь меня?..

Она едва заметно кивнула.

– Да, конечно же… Я выслушаю все, что ты только мне скажешь, мой любимый…

Ретт вновь вздохнул и, посмотрев на страдальческое лицо своей жены, сказал:

– Я сегодня почему-то подумал… Скарлетт, я ведь так виноват перед тобой… Ты даже представить себе не можешь!. О, я готов казнить себя ежечасно, ежесекундно, я не знаю, что это на меня такое нашло в последние месяцы… Я был груб с тобой, я вел себя, как настоящий мерзавец!.. О, Скарлетт, я теперь противен сам себе!..

Скарлетт слушала этот на редкость взволнованный монолог не зная что и думать..

Неужели этот человек тот самый Ретт Батлер, который все эти месяцы только и делал, что так утонченно измывался над ней?

Неужели… Неужели он осознал это сам?

Нет, в это просто невозможно поверить!.

А Ретт, стараясь не встречаться со Скарлетт глазами, продолжал:

– Да, я вел себя, как последний мерзавец, как последний негодяй… Я, Ретт Батлер, совершил такую низость, которую никогда себе не прошу!. Никогда!. Скарлетт слабо улыбнулась.

– Не надо так, Ретт… Не убивайся, не казни себя… Я ведь все понимаю, я понимаю твое теперешнее состояние… Не надо так..

Каждое слово давалось ей с неимоверными усилиями у нее начался сильный жар.

– Нет нет, – воскликнул Батлер, я не прошу тебя о прощении!.. Я никогда не заслужу этого… Скарлетт, любимая моя, я прошу тебя лишь только об одном чтобы ты… – тут на его глаза навернулись слезы. – Я только прошу, чтобы ты постаралась преодолеть в себе отвращение ко мне, чтобы ты не гнала меня отсюда..

Она сделала слабый жест мол, не надо больше слов, и гак все понятно..

– Я прощаю тебя, Ретт..

Только теперь Батлер заметил, что Скарлетт плохо… Он, измерив ей ладонью температуру, произнес: – Да у тебя жар..

Скарлетт действительно знобило. Она очень ослабла. Подвинувшись на кровати, Скарлетт уткнулась мокрым от слез лицом в ладонь Ретта и заснула тяжелым сном, на этот раз без видений и кошмаров, наверное, впервые за последние несколько месяцев…

Она уже и не слышала, как Ретт, осторожно поправив одеяло, вышел из комнаты, стараясь не будить ее скрипом двери.

Среди ночи она внезапно проснулась от щемящей боли в сердце… Боль была страшная, невыносимая, она заслоняла собой все и вся.

С трудом оторвав голову от подушки, Скарлетт попыталась позвать мужа..

Она хрипло прошептала. – Ретт!..

Но зов этот скорее напоминал стон… Болит сердце..

Боже, какая боль!. О, это просто невыносимо… Еще несколько секунд и какая-то тонкая ниточка, связывающая ее с этим миром, ниточка, которая удерживает ее над пропастью, перетрется, порвется, и она, Скарлетт, со всего размаху полетит в какую-то темную, такую страшную пропасть, откуда уже нет возврата..

Она знала, что ниточка эта давно уже перетерлась, знала, что ей осталось несколько минут, может быть, даже, несколько секунд..

Собрав в себе последние силы, она прохрипела. – Ретт!. Я люблю тебя!..

После чего с головокружительной скоростью полетела куда-то вниз..

Внезапно она увидела Эшли… Одетый в безукоризненный темно-синий смокинг, он подошел к ней, учтиво поклонился и, взяв за руку, увлек за собой..

* * *

Скарлетт О'Хара Кеннеди Батлер не оставила после себя завещания, но Ретт знал твердо, что она мечтала быть похороненной не тут, в Сан-Франциско, а на скромном сельском кладбище неподалеку от Тары или, на худой конец, на Оклендском кладбище в Атланте там, где столько уже десятилетий покоились останки ее родных и близких..

Перевезти прах Скарлетт было довольно сложно, но Ретт, приложив максимум усилий, добился-таки, чтобы пусть и невысказанное желание Скарлетт было исполнено…


Она лежала в гробу какая-то помолодевшая, несмотря на то, что ее несколько суток везли в морозильном вагоне, и все равно красивая…

На лице Скарлетт застыла какая-то трогательно беззащитная улыбка.

В уже осыпающихся кронах кладбищенских вязов ожесточенно кричали какие-то птицы, дрались между собой, галдели…

Старенький католический священник быстро прочитал молитву:

– Да покоится прах твой… Да пребудет он в мире до Страшного суда… Прах к праху, земля к земле…

Когда он закончил чтение, могильщики, подойдя к Ретту, вопросительно посмотрели на него.

– Все?..

Он коротко кивнул.

– Да…

Ретт буквально одеревенел от горя, он никак не мог найти в себе силы смотреть на свежевырытую могилу, на этот ящик с останками той, которую он любил, опускаемый в землю…

Но Ретт постоянно заставлял себя делать это: «Ты ведь сам во всем виноват… Ее смерть – на твоей совести… Так смотри же!..»

Почему-то явственно врезалась в память деталь – небольшие квадратные вмятинки, отметины молотков, которыми только что заколачивали крышку гроба над столько раз целованным им личиком Скарлетт…

«Боже, неужели сейчас ее закопают в землю… и все?.. А жизнь будет продолжаться, все также ожесточенно будут драться в ветвях вязов эти глупые птицы, все также будут ходить люди, разговаривать, смеяться… Нет, я не могу смотреть на все это, я не могу, – говорил в Ретте какой-то внутренний голос, – я не вынесу этого всего!.. Нет, я ни за что не поверю, что она ушла от нас, она и по-прежнему где-то тут, рядом, она незримо присутствует, она… она по-прежнему любит меня!..»

Но другой голос, более жестокий, говорил Ретту: «Смотри, смотри, не вздумай отворачиваться!.. Ты ведь сам этого добивался, ты ведь сам этого хотел!.. Да, ты и никто другой виновник ее смерти!..»

Ретт поднял воротник от холодного ветра, продувавшего все кладбище, и крепко сжал зубы, стучавшие то ли от холода, то ли от озноба…