– Ну, наконец-то, – прошептала Скарлетт и, еще раз посмотрев по сторонам, отошла от столика, оставив на нем полураскрытую сумку…

Через минуту горностай вынырнул из сумочки и стремглав бросился под прилавок…

И Скарлетт, облегченно вздохнув, пошла в сторону выхода…


Идя домой, она чувствовала в себе необычайное облегчение – будто бы сбросила с себя такой тяжкий груз!.. А ведь она действительно его сбросила…

Скарлетт прибавила шаг. Руки ее были свободны, их уже ничего не отягощало; сумочку Скарлетт оставила в магазине – действительно, к чему ей теперь какая-то сумочка?..

Ей захотелось куда-нибудь зайти, посидеть в одиночестве – может быть даже, чего-нибудь выпить… Действительно, а почему бы и не выпить по случаю праздника?.. Ведь теперь на душе ее был самый настоящий праздник, она наконец-то избавила дом от этого чудовищного горностая, из-за которого Ретт сходит с ума…

Неподалеку от ее дома была аптека – заведение, в котором можно было не только купить какие-то лекарства, но и поесть, выпить чай, или кофе или даже чего-нибудь более крепкого…

С некоторых пор – наверное, лет пять назад, – почти все аптеки в Калифорнии, как, впрочем, и во всей Америке, превратились в некое подобие закусочных… Дело в том, что фирмы, занимающиеся лекарственными препаратами, поставили производство медикаментов на промышленную основу. Действительно – чем это там занимаются за своими перегородками провизоры?.. Что они там растирают в своих глубоких фаянсовых чашечках?.. Лекарства?.. Но ведь все эти десять, пятнадцать, двадцать, пусть даже сто или триста разновидностей жаропонижающего, болеутоляющего и тонизирующего можно готовить на предприятиях, а не кустарным способом.

И лекарства стали изготавливаться на фабриках. Разумеется, провизоры потеряли свой заработок, и, чтобы не разориться, были вынуждены продавать мороженое, прохладительные напитки, табачные изделия, игрушки, папиросы кухонную посуду, бижутерию, открытки и даже автомобильные проспекты.

Спустя несколько лет после этого фармацевтического переворота американская аптека уже представляла собой большой бар с высокой стойкой и вертящейся рояльной табуреткой перед ней. За стойкой, как правило, стояли крепкие парни в белых пилотках, немного сдвинутых набок, или миловидные девушки. Улыбаясь посетителям профессиональной улыбкой, они жарили в грилях кур, подавали мороженое, цедили из толстых никелированных кранов шипящую сельтерскую…

В такой аптеке можно было позавтракать, пообедать, поужинать, выпить кофе или даже вина и виски – в зависимости от вкусов и пристрастий посетителя.

Именно в такую аптеку и зашла Скарлетт. Заказав стакан красного сладкого вина, она уселась за крайний от выхода столик и, пригубив его, задумалась…

«Да, теперь-то, наконец, с этим горностаем покончено, – подумала она. – Ничего, пусть Ретт возмущается, пусть даже кричит – теперь он, наконец-то, останется один… То есть, не один, а со мной… Теперь он не будет говорить, что ему одиноко… Что этот облезлый зверек заменяет ему всех и вся – и семью, и дом… и меня… А Ретту я скажу… Скажу, что он убежал. А-а-а, придумаю что-нибудь, а когда он успокоится, расскажу, как все произошло».

Скарлетт сделала еще один глоток вина и отставила стакан. Вино было на редкость хорошим, а тем более – для такого заведения. Скарлетт давно, вот уже несколько лет не пила такого…

Она размышляла…

* * *

Но почему все-таки Ретт Батлер так неожиданно, так внезапно изменился?..

Он ведь изменился не просто по отношению к ней – он вообще изменился…

Она могла ожидать от своего мужа чего угодно – но только не этого…

Променять ее, Скарлетт О'Хару, женщину, которую он всем своим сердцем любил, женщину, которую он когда-то назвал своим наркотиком… променять на это глупое бессловесное существо?..

Но почему?..

Разве оно способно дать ему, Ретту, то, что дает она, Скарлетт?..

Разве оно способно понимать его с полуслова, так же, как и она?..

Разве оно может действительно любить его, это животное?..

Нет, нет и еще раз нет…

Да, он изменился… Раньше ей это только казалось, раньше она все время мучилась вопросом – а не ошибается ли она? Не наговаривает ли на своего любимого?.. Но теперь она сама видит…

Кто же виноват в этом – он сам?.. А может… Может быть, она, Скарлетт?..

Нет, Скарлетт твердо знала – она осталась прежней – той самой Скарлетт О'Харой…

Она всегда казалась себе очень сильной, а особенно теперь: сильной своим жизненным опытом, твердостью и умом, рациональностью в поступках и в мыслях и трезвой практичностью. Она давно уже была уверена в том, что живет именно так, как хотела; правда, все эти неприятности, связанные с Реттом…

Но что за семейная жизнь без неприятностей?..


Она сделала еще один глоток и отставила стакан – на этот раз вино почему-то показалось ей приторным, липким и противным.

Скарлетт поморщилась: «И почему это я занимаю свои мысли такими глупыми рассуждениями?..»

Поднявшись, она, кивнув на прощание хозяину аптеки, неспешно пошла в сторону своего дома…

Скарлетт шла домой, твердо зная, что больше не будет терзать себя подобными размышлениями…

Все, с нее довольно!..

Стена, которая стояла между ней и Реттом, наконец-то сломана.

«Все, наконец-то с этим «облезлым хомяком» покончено, – подумала она, снимая плащ, – теперь ничто и никто не будет отвлекать Ретта от меня…»


Часы пробили пять вечера…

В комнате с прикрытыми жалюзями царил полумрак. Скарлетт в белом пеньюаре сидела на кровати в спальне, ее только что вымытые волосы были распущены по плечам. Она знала, что сейчас должен появиться Ретт, и потому хотела казаться в его глазах все такой же привлекательной и желанной, как и сорок лет назад.

В незакрытое жалюзями окно соседней комнаты вливалось вечернее тепло золотого июньского дня. Здесь словно чувствовалось сонное оцепенение Телеграфного холма, дремавшего за окнами. И Скарлетт испытывала теперь точно такое же состояние – легкое и спокойное. Теперь, когда больше ничто и никто не стоял между ней и Реттом, она была способна просто тихо, без движений, лежать, не чувствуя потребности размышлять о чем-нибудь серьезном. Ей было достаточно одного лишь сознания, что теперь она не одна, что теперь они вновь вместе, и что это препятствие, столь неожиданно ставшее между ней и Реттом, наконец-то преодолено…

Да, она прекрасно знала, что Ретт, обнаружив пропажу своего любимца, наверняка будет переживать, будет волноваться…

«Но ведь я сделала это исключительно для его же пользы!.. – все время выдвигала себе самооправдание Скарлетт. – Надо было раньше так поступить… Когда волна безумия, охватившего его, наконец-то отступит, Ретт сам будет благодарен мне за это…»


Заходящее солнце окрашивало калифорнийское небо в неяркие багряные тона – Скарлетт, сидя у окна, любовалась этим закатом…

Эти багряные тона чем-то напоминали ей родную Джорджию…

Сколько еще закатов ей предстоит проводить в своей жизни?..

Одному Богу известно…

Но ведь она не одна, не одна…

С ней – Ретт Батлер, ее любовь…

Было уже около семи, когда в комнату к Скарлетт зашел Ретт. Смерив ее недобрым взглядом, он тихо, но очень выразительно спросил:

– Где горностай?..

Скарлетт, конечно же, была готова к этому вопросу. Не поворачивая головы, она почти ласково, таким тоном, каким врачи обычно разговаривают с больными, поинтересовалась:

– Ретт!..

– Что?..

– Почему ты не здороваешься со мной?..

Ретт как-то механически, безо всякого выражения произнес:

– Добрый вечер.

Инициатива предстоящего разговора, как показалось миссис Батлер, была перехвачена. Но Скарлетт это только показалось…

Улыбнувшись, она ласково, с чувством произнесла:

– И я тоже очень рада видеть тебя, Ретт… Подсев на кровать, он вновь спросил – голос его зазвучал еще более напряженно:

– Где горностай?..

Скарлетт очень удачно изобразила на своем лице удивление.

– Горностай?..

– Ну да…

Пожав плечами, она произнесла:

– Не знаю… Ведь с ним все время занимаешься только ты… Я не страж твоему зверю, – произнесла она, некстати перефразировав Священное Писание, – не знаю…

Скарлетт улыбнулась, попыталась перевести разговор на другую тему.

Но Ретт в этот июньский вечер был настроен серьезно, как никогда.

– Скарлетт, у меня нет времени для шуток… Ответь мне, где этот зверек?..

Отведя взгляд к окну, чтобы Ретт не догадался обо всем по ее лицу, Скарлетт произнесла:

– Не знаю… А ты смотрел в кабинете?..

Ретт едва заметно кивнул в ответ.

– Да…

– Ну, и…

Пристально посмотрев на свою жену, Ретт все так же напряженно произнес:

– Это я должен тебя спросить – «ну, и…»

В этот момент Скарлетт поняла, что Ретту все прекрасно известно… Да, конечно же, он не знал, что она посещала магазин на углу Кавендиш-стрит и Эппл-авеню, не знал, что она несла туда, крадучись, этого зверька, вставшего непреодолимой преградой между ней и любимым… Он ничего этого не знал – да и как ему было догадаться?..

Но Ретт понимал, что исчезновение Флинта – дело ее, Скарлетт, рук. И Скарлетт поняла, что видит, чувствует это… Более того – она поняла, что он сам знает, догадывается о ее знании…

Отвернувшись к окну, глядя на старую смоковницу, старческую кору которой изборождали глубокие рубцы, она подумала: «И к чему весь этот ненужный разговор? Ведь мы и без слов прекрасно понимаем друг друга…» Ретт продолжал настаивать:

– Или ты, Скарлетт, скажешь мне, где мой горностай, или…

«Он говорит так, как капризный маленький мальчик, который потерял своего любимого плюшевого мишку, и теперь обвиняет в этом всех подряд, – устало подумала Скарлетт, – Боже, как это все мне надоело…»