– Ретт… Послушай, – Скарлетт, придвинувшись, подсела к мужу на кушетку и приобняла его за плечи. – Послушай… Для чего мы это делаем?.. Ответь мне…

Ответь мне пожалуйста… Зачем мы разрушаем нашу любовь друг к другу?..

– Что?.. – спросил Ретт и отвернулся к окну. – Что ты такое говоришь?..

Скарлетт продолжала – тихо, но, тем не менее, все более горячо и трепетно:

– Для чего мы все время терзаем друг друга… Мы ведь любим друг друга, мы ведь не проживем друг без друга ни единого дня… Боже, не надо слов!.. Для чего я тебе все это говорю – ты ведь и сам прекрасно знаешь это!.. Я – твоя опора, ты – моя… Неужели это непонятно?.. Мы ведь уже немолоды, Ретт!.. Да, мы старые, одинокие люди – наши дети живут отдельно, они взрослые люди, у них свои интересы, своя жизнь… Мы никому больше не нужны – только друг другу!.. Неужели два пожилых человека не могут понять, не могут уразуметь такие элементарные вещи?.. Почему мы должны портить друг другу нервы, почему мы не можем жить и радоваться жизни, как все нормальные люди?.. Ретт, я ведь люблю тебя, люблю также, как и прежде… Да и ты меня любишь… Я знаю это точно, чтобы ты ни говорил мне… Подумай, зачем нам надо измываться друг над другом – нам самым любимым…

Ретт слушал этот монолог молча и серьезно, склонив голову набок.

– Ретт, – продолжала Скарлетт все более и более страстно, – Ретт, давай… Давай не будем больше задавать друг другу вопросов, на которые сами давно уже знаем ответы… Давай не будем больше терзать друг друга своей ревностью… К кому нам ревновать друг друга?!. Кому она нужна теперь, эта ревность?..

Ретт, ни слова не говоря, наконец-то отложил горностая – тот, почувствовав свободу, сразу же проворно шмыгнул под кушетку. Нежно погладив жену, Ретт обнял ее и положил уже седеющую голову Скарлетт себе на плечо…

Так молча они и просидели – может быть, полчаса, может быть, и больше.

Не было слов, не было взаимных признаний – к чему они теперь?..

Ведь все прекрасно понятно и без слов…

Ретт со всей нежностью, на которую только был способен, поглаживал жену по плечам, по голове… После этого пламенного монолога Скарлетт, каждый размышлял о своем, наверняка – об одном и том же, пока полуденная июньская жара не сморила Скарлетт и она не заснула на плече своего мужа…

* * *

Скарлетт проснулась и обнаружила, что лежит на кушетке, а Ретта уже нет.

«Наверное, это он осторожно уложил меня, когда я заснула, – подумала Скарлетт с благодарностью, – о, мой любимый…»

Она уже не обижалась на Ретта.

А действительно – к чему?..

Он ведь любит ее – да, любит, она чувствует это, чтобы он там ни говорил…

Да, Ретт был по-своему прав, когда как-то раз сказал Скарлетт, что она – «заплутавшая сороконожка»…

И зачем так много внимания уделять словам?..

Главное – поступки, а любовь и есть самый главный поступок.

И она улыбнулась своим нечаянным мыслям…

Быстро поднявшись, она подошла к окну и закрыла его – несмотря на июньскую жару, в ее комнате было довольно прохладно…

Скарлетт чувствовала себя легко и свободно – будто бы она семнадцатилетняя девочка, будто бы у нее никогда не было еще ни волнений, ни переживаний, ни тревог, будто бы вся жизнь ее только-только начинается…

Ей нравилось ее теперешнее состояние.

Она не хотела даже в мыслях возвращаться к тому, что на миг оставила – к безмерной усталости, к мукам в тисках любви…

Нет, любовь была, но совершенно другая – тихая и радостная. Не было ни отчаяния, ни той безотчетной агрессии, которая стала для нее в последнее время какой-то привычной. Не было ничего, кроме любви к Ретту.

О, волшебство!..

О, чудесная музыка сфер, открывающая доселе неведомые просторы!..

Сердце Скарлетт переполнялось неизъяснимой радостью. Не было ничего общего между жалкой радостью ее повседневной жизни, радостью, которая боится страданий и держится только тем, что каждый раз отвергает их, – и этой новой огромной радостью, которая, по сути, и была рождена этим страданием…

И тут из глубины измученного сердца Скарлетт вырвался крик этой радости – подобно острейшему алмазу, режущему стекло, он прочертил все ее существование последних лет светлой бороздой. О, Ретт!..

О, мой любимый!..

Как я благодарна тебе только лишь за то, что ты встретился на моем пути!..

Как я благодарна за все – и за твои упреки, и за твою любовь ко мне!..

Даже если бы ты не любил меня, я бы все равно оставалась с тобой…

Мне никто, никто больше не нужен – на целом белом свете!..

Боже, чтобы делала я без тебя?!.

Я не прожила бы и дня!..

О, Ретт!..

О, любовь моя!..

Безмолвный крик улетел, кружась, и исчез в бездне мыслей. Скарлетт лежала на своей кушетке счастливая, неподвижная и немая. Лежала довольно долго – может быть час, может, еще дольше… Наконец, она поднялась. Шея болела от твердого, неудобного изголовья, ломало все кости – впрочем, Скарлетт не обращала на это никакого внимания. Душа ее парила высоко-высоко…

Какая-то непреодолимая сила толкнула ее к письменному столу. Она тогда и сама еще не знала, что будет делать. Сердце ширилось в груди, всепоглощающая любовь к Ретту заслоняла собой целый мир. Но она не могла хранить в себе то, что переполняло ее – Скарлетт схватила перо и в неудержимом порыве стала изливать свои чувства в стихах:

Ретт, ты пришел, ты схватил меня – целую руку твою.

С любовью, с надеждой – целую руку твою.

Ты пришел уничтожить любовью меня – это я сознаю.

Я дрожу, я в огне? Приди же!.. Целую руку твою.

Ты надкусишь плод и бросишь его – я сердце тебе отдаю!

Благословленны язвы укусов твоих – целую руку твою.

Ты хотел меня всю, а взяв, разгромил, как в бою.

Ты оставил одни лишь обломки – целую руку твою.

В руке твоей, Ретт, ласкающей, я гибель свою познаю,

И целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.

Так рази же меня и убей – я в страдание осанну пою,

Ты пришел и забрал меня всю – целую руку твою.

И взмахом руки своей ты рассекаешь старинных цепей змею,

Ты рвешь ее, Ретт – целую руку твою.

Целую руку твою…

В душе ее – буря…

Буря невысказанной нежности.

Волны морские разбиваются о скалы, душа, наполненная их золотыми брызгами, взлетает высоко к небу пенной пылью страстей и слез…

* * *

Но уже на следующее утро, едва проснувшись, Скарлетт увидела на столе тот листок бумаги и тут же разорвала его в мелкие клочки. Эти бессвязные слова были ей теперь нестерпимы – настоящее чувство никогда не требует подобного выражения…

«Мы с Реттом всегда будем счастливы, до самой могилы, – думала она, выбрасывая бумажные клочки в корзину для мусора, – мы, как Принц и Принцесса из старой сказки, будем счастливы, и умрем в один день… Тогда к чему же эти бессвязные мысли?..»

Она прошла в гостиную, и тут взгляд ее упал на горностая – зверек, сидя на письменном столе, принюхивался к каким-то бумагам своей острой мордочкой…

Непонятно почему, но Скарлетт охватило какое-то раздражение к этому зверьку – чувство, которого она не испытывала с того памятного для нее, последнего разговора с мужем…

И опять этот зверек!.. Но почему он тут – чтобы помешать ее любви к Ретту?..

– Кыш!.. – закричала она и, сняв с ноги тапочек, запустила в горностая – тот стремглав бросился под кушетку…

Скарлетт, опустившись на стул, подумала: «Действительно – и с чего это вдруг я так невзлюбила это несчастное животное?..»

Ей почему-то стало очень стыдно за этот приступ беспричинной ярости…

«Почему я так не люблю его?.. – спрашивала сама себя Скарлетт и не находила ответа, – почему?.. Ведь эта бессловесная тварь ни в чем не виновата?.. Почему я гоню его от себя?..»

Как бы там ни было, но с того момента она постоянно чувствовала к этому горностаю какую-то внутреннюю неприязнь – она и сама не могла дать себе отчета, откуда эта неприязнь появилась…

Скарлетт твердо знала только одно: неприязнь ее к этому ни в чем не повинному зверьку навсегда останется с ней…

ГЛАВА 5

С момента того разговора между Скарлетт и Реттом прошло три недели…


Казалось, ничего не изменилось в уютном доме супружеской четы Батлеров на Телеграфном холме. Однако это только казалось…

Во всяком случае внешних изменений не было никаких – жизнь здесь шла по давно проторенной колее: и Ретт, и Скарлетт поднимались рано утром, часов в семь, завтракали, чаще всего – в полном молчании, лишь изредка перебрасывались незначительными, ничего не значащими фразами о каких-либо текущих делах, о погоде и о малосущественных домашних неприятностях – вроде дымящего камина или штукатурки, осыпавшейся в прихожей…

Вопросы, как правило, задавала Скарлетт; таким незамысловатым образом она пыталась хоть как-то спровоцировать Ретта на разговор, однако Батлер с совершенно непроницаемым, каменным лицом отвечал лишь «да» или «нет», либо механически поглаживая при этом ставшего давно уже ненавистным для Скарлетт горностая, либо уткнувшись в утреннюю газету…

И Скарлетт ничего другого не оставалось, как замолчать – по крайней мере, человек, стремящийся вызвать на откровенную беседу другого и не находящий при этом никакого отклика, выглядит как минимум смешно…

А она была достаточно умным человеком, чтобы понять это…

Она размышляла: «Если он демонстративно не обращает на меня внимания, если он не хочет говорить со мной, несмотря на все мои усилия – почему же я должна заводить разговор первой?..»

Разве она, Скарлетт, всякий раз создает такую невыносимо нервозную обстановку в этом доме?..

Разве она целиком игнорирует своего мужа, давая всем своим видом понять, что он ей просто неинтересен и ненужен?..

Разве она смотрит на Ретта исподлобья, зло, как на самого главного врага?.