Генрих Шумахер - Последняя любовь лорда Нельсона

А те, которые не были казнены, истлели в тюрьмах. Лишившись корней, увяли на чужбине.

* * *

Крики негодования раздавались по всей Европе.

По приказу своих правительств послы различных держав в Палермо делали представления, указывали на вред, который причиняет королевской власти неоправданная жестокость, призывали к прекращению казней, к объявлению амнистии. Изгнанные из Неаполя «патриоты» мстили бесчисленными памфлетами, выдвигая тяжелейшие обвинения против Марии-Каролины, сэра Уильяма, Нельсона, Эммы.

Марию-Каролину они обвиняли в коварстве, жестокости, мстительности. Она-де с целью вынудить Фердинанда начать войну против Франции подсунула ему через дворцового курьера Феррери фальшивое письмо, в котором император Франц советовал незамедлительно нанести удар. Когда затем, вопреки ожиданиям, кампания завершилась позором, она из страха, что курьер ее выдаст, раздала народу пять тысяч дукатов, с тем чтобы Феррери был убит, и одновременно с помощью этого страшного кровавого злодеяния заставила короля бежать из Неаполя. Затем перед отплытием в Сицилию она якобы оставила наместнику Пиньятелли тайную инструкцию, согласно которой он должен был подстрекать народ к мятежу, раздавать ему оружие, насаждать беспорядок и беззаконие, поджечь город и флот и обращаться со знатью так, чтобы в Неаполе не осталось из них ни одной живой души. И наконец, это она-де была инициатором бесчисленных смертных приговоров и казней и уговорила Нельсона противозаконно аннулировать капитуляцию. Подослала к нему леди Гамильтон, свою любовницу, и заставила ее отдаться ему и потребовать у него за это голову Караччоло.

Сама Эмма, говорилось в памфлетах, проявила кровожадную радость по поводу конца Караччоло, любуясь этим чудовищным спектаклем. «Идем, Бронте[68], — сказала она своему любовнику, — посмотрим еще разок на бедного Караччоло». Они отправились на «Минерву» и с шутками и смехом прогуливались под телом повешенного. В конце концов Эмма употребила всю свою постыдную власть над Нельсоном, чтобы заставить его отдать палачу тех неаполитанцев, которые хоть когда-либо не проявили требуемой покорности по отношению к ней — в прошлом лондонской уличной девке.

Но против Фердинанда не раздалось ни одного голоса. Разве не правила вместо него Мария-Каролина, любительница женщин, убийца собственных детей, новая Мессалина? И разве не была леди Гамильтон при этой достойной сестре Марии-Антуанетты тем же, чем была для самой французской королевы Ламбаль?

Все эти обвинения, подхваченные парижскими памфлетистами, врагами англичан и Бурбонов, сторонниками революции во всех странах, стремительно распространялись и везде вызывали доверие. Даже в Англии.

Третьего февраля 1800 года в палате общин в Лондоне прозвучало публичное обвинение из уст главы либеральной оппозиции, противника знаменитого Уильяма Питта, не менее знаменитого Чарльза Джеймса Фокса.

«…Говорят, Неаполь освобожден. Однако, если я хорошо осведомлен, это совершено с такой жестокостью в самых различных ее проявлениях и настолько чудовищно, что при рассказах об этом замирает сердце. Да, Англия не совсем безупречна, если распространяемые слухи справедливы. Говорят, что часть неаполитанских республиканцев нашла убежище в Кастель Нуово и Кастель д’Ово. Они согласились на капитуляцию при содействии британского офицера, и британское имя было порукой. Договорились, что их личность и имущество неприкосновенны и что они будут перевезены в Тулон. В соответствии с этим их доставили на борт корабля. Однако прежде чем они отплыли, их имущество было конфисковано, часть из них схвачена и брошена в тюрьму; некоторые, вопреки британскому поручительству, казнены…»

С тактом, присущим публичным выступлениям в Англии, Фокс не назвал имен. Но всему миру было известно, о ком шла речь.

Еще до этого сэр Уильям ходатайствовал о предоставлении ему полугодичного отпуска для приезда в Англию, чтобы восстановить свое подорванное здоровье.

Теперь он получил ответ.

Прошение было принято. Назван заместитель, который одновременно должен был стать преемником сэра Уильяма.

Отставка — благодарность отечества.

* * *

Сэр Уильям принял удар невозмутимо. Ничего не предпринял, чтобы его отразить. Улыбался по поводу гнева Эммы. Злорадно хихикал про себя.

Быть может, радовался ее разлуке с Нельсоном?

Мария-Каролина была вне себя.

«…Моя дорогая миледи, я безутешна. Ах, я уже вижу, как все будет. Сперва мы теряем вас, лучших наших друзей, затем нашего героя Нельсона и, наконец, дружбу и союз с Англией.

Как Вы думаете, что можно предпринять, чтобы предотвратить эту беду? Ибо я считаю это бедой как для государства, так и для меня самой. Я сделаю все, что Вы мне посоветуете.

Адье, мой дорогой друг, моя милая Эмма. Не печальтесь слишком сильно.

На глаза мои навертываются слезы. Дайте мне совет! Совет!

В счастье или в несчастье — на всю жизнь я буду и останусь неизменно Вашим искренним, истинным, нежным, благодарным, преданным, а теперь и совершенно несчастным другом.

Шарлотта.

P.S. Как Вы считаете, что если бы шевалье отказался от своего отпуска? Мотивируя это тем, что он не может покинуть нас теперь в нашем тяжелом положении? И если бы король написал в Лондон то же самое? Не пронеслась ли бы тогда гроза мимо?»

Она горько жаловалась на все еще натянутые отношения между нею и Фердинандом. Он был с ней более строптив, чем когда-либо прежде. С каким-то детским упрямством он все время поступал вопреки ее желанию. Не лучше ли будет поэтому, если Эмма сама попросит его вмешаться?

Она непрерывно настаивала на этом, пока Эмма не согласилась и не попросила у короля аудиенции.

При первых же словах Эммы лицо Фердинанда стало багровым, он забегал по комнате и начал выкрикивать дикие проклятия.

Она хочет остаться? Уж не думает ли она, что он и дальше будет терпеть женское самоуправство? Разве не указывает уже на нее пальцем вся Европа из-за той роли, которую она играла перед Неаполем? Она должна быть ему благодарна за то, что его добродушие позволяет ей вернуться в Англию, избегнув публичного скандала!

Эмма слушала, смертельно побледнев, ни слова не говоря. Наконец у него перехватило дыхание. Собрав все свое мужество, она взглянула на него с горькой улыбкой.

— В таком случае ваше величество, вероятно, сами потребовали отзыва сэра Уильяма?

Смущение еще усилило его гнев.

— Ну а если я это сделал? Что тогда?

— Ваше величество подумали о том, что отставка сэра Уильяма в данный момент перекладывает на нас всю ответственность за происшедшее?

Он обеими руками закрыл уши.

— Я хочу покоя, хочу быть хозяином в своем доме. Ступайте, миледи! Оставьте меня!

Она разразилась язвительным хохотом.

— Ах, вашему величеству требуется козел отпущения, который примет на себя стрелы ваших противников? Примерно как тогда, когда Асколи был удостоен чести заслонять ваше величество от пуль якобинцев?

— Миледи… миледи…

Вне себя от ярости он бросился к ней и замахнулся на нее.

Она не отшатнулась. Смерила его сверху донизу взглядом, исполненным глубочайшего презрения.

Повернулась к нему спиной. И ушла.

На следующий день Мария-Каролина писала:

«Моя дорогая миледи!

Вчера, после Вашего ухода, разыгралась сцена… Безумные крики… Яростный рев… Он собирался убить Вас, выкинуть из окна, приказать привести Вашего мужа. Жаловался, что Вы повернулись к нему спиной. Сцена была ужасающая.

На сердце у меня тяжело от горя и забот. Для меня существует лишь одно из двух: либо уйти, либо умереть от гнева.

Если Вы уедете весной и покинете меня в моем нынешнем положении…

Даже если Вы должны в ноябре вернуться, Вы больше не найдете своего друга в живых.

Шарлотта.»

А Нельсон?

Слишком гордая для того, чтобы обнаружить перед ним свою боль от предстоящей разлуки, Эмма в двух строках сообщила ему на Мальту об увольнении сэра Уильяма.

В ответ она получила четыре написанные второпях строчки.

«Любимая! Я люблю тебя… нет, я тебя боготворю. И если бы ты была свободна, а я нашел бы тебя под забором, — без всяких колебаний я женился бы на тебе

Нельсон.»

Десять дней спустя он внезапно пришел на «Фоудройанте» в Палермо.

Близкую победу над Мальтой он уступил Трубриджу и Боллу. Все было брошено — положение, слава, будущее. Он ушел в отставку…

Моя дорогая миледи!

Ах, дорогой друг, сколько слез пролила я по поводу нашей разлуки! И как растрогала меня Ваша дружба, множество серьезных доказательств которой Вы дали!

Да благословит Вас небо и да пошлет оно Вам столько счастья, сколько его желает Вам мое сердце. Я повторяю то, что так часто говорила Вам: во все времена, что бы ни случилось, всегда, всегда Эмма, Эмма, моя милая Эмма останется другом моего сердца, моей сестрой. И ничто не может поколебать мою любовь к ней!

Рассчитывайте на нее. Еще раз примите мою горячую благодарность за все, что Вы для меня делали, и за Вашу верную дружбу. Пишите мне, сообщайте мне обо всем, что имеет к Вам отношение. Так же, как это буду делать я. И берегите Ваше драгоценное здоровье.

Шевалье — сердечные пожелания и заверения в моей дружбе. Много тысяч благодарностей герою Нельсону. Воспоминание о нем не угаснет в моем благодарном сердце. Адье. Да пошлет Вам небо то, о ниспослании чего от всего сердца молит для Вас Ваша навеки Вам благодарная, искренне преданная нежная мать и друг